СЕРДЦЕ В НЕБЕСАХ
Как сияло там и пело
Нашей встречи чудо…
-Неужели он был вороной?
– Птицей, птицей он был.
Я вспоминаю здесь о том юноше, которого я знала и любила, из которого поэзия била, как виноградный сок из лопающейся от зрелости кисти. Метаморфоза, с ним произошедшая, печальна, но она мне известна, в сущности, только с брошенных мимоходом чужих слов. Она вполне вероятна – нет почти ничего невероятного на свете; но от него самого ничего, хоть отдаленно напоминающего то, на что мне намекали разные люди, я не слышала. Он меня и мои убеждения ничем не обидел и не оскорбил. Так почему надо отдавать его имя на откуп тем, кто хотел бы видеть его только таким, каким он стал (по их рассказам и по их мнению)? Важные для меня люди всегда ценили меня за верность и надежность (и, может быть, только за это). Не стоит ждать, что я откажусь от этих качеств в угоду чьему бы то ни было желанию.
Это имя всегда произносилось слитно, в один звук, светлый и звонкий – “володясидоров”. И сам он был, когда мы с ним познакомились, светлый до прозрачности, как будто рисунок пером – линии его фигуры и профиля, острые и ломаные – нет, ломкие, – взлетали ввысь, туда, куда смотрели и его вечно задранный подбородок, и светлые его глаза. Да к тому же был он светлокудр и как-то беззащитно худ; врач сказал бы – “астенического телосложения”, хотя тела как будто не было вовсе. Были длинные, в кровь оббитые о гитарные струны пальцы, была грустная детская – да ведь и был он совсем юн – улыбка… И был голос, забыть который, наверное, не сможет никто из его тогдашних слушателей, давно раскиданных во времени и пространстве.
Знакомство это случилось в 1967 году (ох, как давно!) и мгновенно переросло в такую чистую, незамутненную ни вожделением, ни соперничеством дружбу, какой в моей жизни уж не суждено было больше повториться. Оба мы (как и многие еще наши товарищи) стихотворствовали, и именно с его стихами и песнями связаны у меня самые яркие картинки, сами собой всплывающие в памяти. Вот мы с Володей пешком идем от метро “Университетская” к общежитию (а расстояиние там приличное), вечер синий, идет снежок, мы по очереди читаем друг другу какие-то стихи и, увлекшись, не замечаем, что уже часа полтора стоим в нарастающем сугробе… Вот неранним утром, едва умывшись, идем с разных концов длиннющего общежитского коридора и, встретившись, читаем друг другу сочиненное за ночь… Вот идем – и тоже пешком, откуда-то из Черемушек на Воробьевы горы, и у Володи за спиной вечная его гитара… Вот многодетная мать, добрейшая Наташа, зазывает нашу неприкаянную стайку во главе с Володей к себе – “я картошки наварила, чай настоялся, а ты, Володюшка, спой”… Вот Володя вышел из очередной больницы (ох, много их было в его короткой жизни) и решил на скопившуюся стипендию купить себе туфли; позвал меня в этот поход с собой, и мы вернулись с туфлями для него (в этот день была мне подарена забавная фотография) – и почему-то для меня (я их потом еще лет пять носила), и потом эти туфельки оставят след в стихах, посвященных совсем не мне… Ни для кого, кроме меня, эти картинки ничего не значат, но в моей памяти они светятся такой небесной лазурью…
Мне, как я теперь понимаю, выпала редкая, редчайшая удача – такую литературный критик (а такова, увы, моя профессия) и хотел бы, но не может купить ни за какие бриллианты. Мне довелось воочию увидеть, как из редкостно одаренного юнца, подвластного любому сильному поэтическому влиянию (ну, не любому – в списке поэтов, чьи лики проступали тогда на поверхности володиных стихов, не было все-таки случайных имен), стремительно вырастает мощный и нежный ПОЭТ. Знобящее обаяние его юношеских стихов не утратило своей силы по сию пору. А тогда… Он походил на виноградную гроздь, отягченную золотым соком: коснись неосторожно – и брызнет вино поэзии, и будешь пьян одним дыханием…
Описывать его пение я не берусь – да и как словами можно передать тот перехват горла, те перебои дыхания, те подступающие слезы, ту тающую улыбку… Повернись судьба иначе, имя Владимира Сидорова было бы известно и любимо не меньше, чем имена Окуджавы и Галича. Но – не сбылось.
После окончания университета, оказавшись в разных городах, мы еще переписывались, еще посвящали и пересылали друг другу стихи. Так у меня скопился этот архив, предлагаемый ныне вниманию читателей. Сохранилось и несколько володиных автографов. А потом – произошло то, что происходит всегда и называется “жизнь развела”. В начале 70-х мы несколько раз виделись с Володей, потом уж этого не случалось. Через общих знакомых до меня доходили какие-то известия о нем, не всегда радовавшие, но всегда живо вызывавшие в памяти его образ. Да и невозможно было его забыть – он был утраченным подарком, о котором тоскуешь, веря в нечаянное чудо его обретения. Я увидела Володю еще раз – за несколько (немного) лет до его смерти. Выглядел он плохо, казался нездоровым, был как-то смутен и даже жаловался на жизнь, чего с ним отродясь не бывало. А может быть, я все поняла не так, и в нем тогда уже совершалась та тяжкая и громадная внутренняя работа, что в конце концов повернула его душу и привела на путь, которым он бесстрашно прошел до конца. У Володи тогда только что вышла единственная его книжка – “Электричка”. Он подарил ее мне – и не обрадовал меня этот подарок. С юности знаемые наизусть стихи его в этой книжке по большей части изменены до неузнаваемости, обескровлены и обесчещены. По крайней мере, так почувствовалось мне. Что поделаешь… Слава Богу, сохранились ранние редакции, и не только у меня – нас ведь, любивших Володю, завороженных его поэзией, было много.
Сейчас, готовя этот сайт и вновь перечитывая эти стихи, я снова въявь увидела сердце, буквально бьющееся в этих строках, услышала затрудненное и все же такое легкое дыхание поэта, для которого воздух был материнской стихией. И снова увидела ту высоту, с которой он не сводил глаз, что бы ни привязывало его к земле.
О смерти Володи мне сказали по телефону. Ничего не хочу говорить об этом… Много лет во мне занозой сидела мысль о том, что надо спасти эту поэзию хотя бы для одного возможного читателя, не дать ей кануть в черную дыру забвения. И вот сейчас, из пространства, которого не существовало при жизни Володи, я вижу, как он идет по хлебородному полю русской поэзии, с гитарой, закинутой за спину, задрав к небу юную курчавую бороду, золотую, как стружка из-под рубанка того Плотника, которому он скоро отдаст всю свою жизнь… Но пока он этого не знает. Или – все-таки знает тайновидческим знанием поэта? Воззвавший: “Слышишь Ты меня или не слышишь, сердце мне Сжимающий-в-горсти?” – разве только сердечный приступ описывал он?
В этом пространстве, как на дальней планете, мы ставим Володе неосязаемый памятник; пусть на нем проступают строки его стихов. Если удастся, здесь будут и сохранившиеся записи его живого голоса – песни и стихи.
Любить и помнить поэта… На это не спрашивают разрешения.
Галина Гордеева
Стихов, посвященных Володе или различным образом обращенных к нему, у меня оказалось немало. Публикуя их здесь, я пытаюсь хоть в малой степени воссоздать ощущение воздуха, которым мы все ? и поэт Владимир Сидоров ? в ту пору дышали.
ФАУСТ И ВЕДЬМА
B.C.
– Тебя ведь пальцем помани…
– Скорее в чашу мне плесни
Свое бесовское изделье,
Свое отчаянное зелье –
Чтоб я запомнил эти сны.
– Не понимаю, ты о чем?
– А это в родинках плечо,
А эта странная повадка…
– Что, милый мой, тебе не сладко?
Так пусть хоть будет горячо!
– Как близко в зеркале она
Туманится… Еще вина!
– Да мне-то что: не жаль спиртного,
Но ты допьешься до грудного,
Что толку от такого сна?
– Послушай, если кто-нибудь…
И если розу ей на грудь…
– Осыпется твоя обновка.
– А это что за остановка?
Прощай, чертовка! – Добрый путь!
1969
* * *
В.С.
Ну да, кольца не разомкнешь.
Зачем напрасно спорить с ложью
И громоздить к ее подножью
В конце концов, такую ж ложь?
Но можно проще ? из кольца
Исторгнуть душу – на здоровье:
Смешенье смеха, снега, крови
И пепла пышная пыльца…
Все в пятнах облака – смотри!
Ну что ж, на то они и белы.
Ты оставляй во лжи пробелы
И думай: истина внутри.
1969
ПЕСЕНКА
Машет лошадка белою гривой,
Черным копытом бьет по земле,
Тихая песня, всадник красивый,
Машет лошадка белою гривой,
Всадник качается на седле.
Скачет лошадка по переулкам,
Всадник посвистывает в кулак,
Глупой свистулькой в городе гулком
Скачет лошадка по переулкам,
Ящик почтовый, подвал, чердак…
Пляшет лошадка под песенку марта,
Всадник тоскует, звенят стремена,
Дождиком пестрым сыплются карты,
Пляшет лошадка под песенку марта,
В черную дудку дудит весна.
1970
На эти стихи Володя сочинил песню; ее можно послушать на странице ГОЛОС.
МОЕМУ ДРУГУ
Я поэмы не напишу –
Не по мне такая морока.
……………………
Ах, как жить я тебя прошу,
Без меня ли, со мной – прошу.
И до срока, и после срока.
На каком еще языке
За тебя упросить мне Бога?
Друг мой милый, – рука в руке –
Ухожу от тебя налегке.
Ты живи хорошо и много.
Ты крути свою карусель –
Все коньки-то на ней горбаты.
Пой чужую песню про ель,
Пой свою – про змейку-метель,
Про колечко и про солдата.
Поднимись в полный рост, а я –
До плеча не достану. По локоть…
Пусть тебе дорога твоя.
А моя судьба – не моя.
Ты живи без меня. Без срока.
1972
КНИЖКА С КАРТИНКАМИ
Володе
I. БЛАГОВЕЩЕНИЕ
Он был прекрасен – в облаке весны
И в облике неузнанного брата.
И то, что было, называлось: сын.
А то, что будет, названо: утрата.
А что же есть? А есть чудесный день
И длинный сад, к лицу прижавший ветви.
Его едва пробившаяся тень
Уже тоскою обдавала летней –
Да, он дышал. И облако текло
Лишь в двух шагах от моего вопроса:
Как отражало бедное стекло
Улыбку, обозначенную косо?
Но сад был здесь. Он на ухо шептал,
И повторял, и обмирал от жажды:
Что, мол, пустяк, что улица все та,
Что это было сказано однажды,
И значит, можно это повторять,
Не опасаясь мора или глада –
Не плачь, дружок! – и, уходя из сада,
Легко взглянуть. И веточку поднять.
II. МАЛЬЧИК-КОЛОКОЛЬЧИК
От хорея до хорея
Будем жить мы не старея.
B.C.
На макушке завиток…
Ах, постойте, дайте срок,
И сквозь кудри засияет,
Залепечет, заиграет
Солнцем вытоптанный ток,
Скрытый кожей родничок.
Будешь стар ты или млад,
Голощек иль бородат,
Геркулес или недужен,
Жизни нужен, с горем дружен,
Сын душе и телу брат –
Посмотри, какой парад!
Сколько шариков блестит,
Сколько пряников хрустит,
Сколько бантиков летает!
Вот стоит, слюну глотает,
С кем-то очень схож на вид,
Круто чуб его завит,
Свиты волосы в кольцо…
Погляди ему в лицо!
III. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ОТКРЫТКА
За окном совершается выход Плеяд.
Старый плотник торжественной думой объят.
А жена его, правя обычный обряд,
На груди раскрывает свой синий наряд,
Молоком намокающий; птицы парят;
Грудь белеется в сумраке еле.
Ты лежишь на соломе средь пчел и ягнят,
Ходит мир колесом, отражая твой взгляд,
Ты лежишь.
Тебе нету недели.
Балерина поет, и танцует певец,
И любовь возлагает свой бедный венец
В изголовье Твоей колыбели.
Три волхва над Тобой наклонились, птенец:
Белый Моцарт, в небесную дудку игрец,
Черный Пушкин, вернувшийся к нам наконец,
Ну, а третьего мы не успели
Ни назвать, ни узнать, ни схватить за рукав.
Только знаем, что он, как и эти, кудряв,
Только видим – смотри! – что бежит он стремглав
(Словно мальчик, монетку в ладони зажав!)
В небеса по сияющей ели,
Чтоб в угоду Тебе – уж таков его нрав! –
На Плеяды навесить качели.
IV. ВОЗДУШНЫЙ ПРЫЖОК
…та, что исподволь, понемножку
протоптала к тебе дорожку,
та, что ножкою бьет о ножку
и летит, как бессмертный пух!..
(Вы простите, Анна Андревна,
посмотрите сюда безгневно
и к похищенной дерзновенно
сей строфе преклоните слух)
…открывает мальчик темницу,
выпускает на волю птицу,
не печалится, не скупится,
бьет в ладоши звончее всех,
с детских пальцев, с руки ребячьей
в мир слетает моя удача
и летит, как трехцветный мячик,
в небесах рассыпая смех…
V. СМЕРТЬ ДОН-ЖУАНА
…И должен я благодарить судьбу
за то, что не лежу сейчас в гробу
и подыскать могу другую рифму,
пускай не очень складную – “люблю”?
Да, должен я судьбу благодарить.
Но как же быть? Мне нечего дарить,
нельзя ж на именины без подарка,
вот разве что воздушные шары…
Судьбу благодарить… Спасибо, Бог,
что ты про этот день меня сберег,
про этот день, а он уж точно: черный…
А в пироге-то – сорок семь сорок?
– Так я о том же… Знаете, Икар…
его сгубил совсем не тайный жар,
вся суть была в технической ошибке,
и самый анекдотец слишком стар.
– Так я о чем?.. я благодарен вам,
мадам Фортуна (если вы мадам),
вон тот малыш, наверно, ваш сынишка?
Да-да, сейчас… вот шарики отдам.
– Так я готов. Пройдите же вперед,
вы женщина, а женщине – почет.
(Сирень цветет, весь мир в лиловых пятнах.
Что отцветает, то уже не в счет).
Не плачьте, дети! Я приду обратно.
Кто ж
без меня
вам
песенку
споет?
VI. БОЙ НА КАЛИНОВОМ МОСТУ
Пал туман в поля и чащи,
Сделал мир ненастоящим,
Кровь застыла на бегу,
Слух горит: хотя бы слово
Услыхать из шума злого,
Словно пулю по врагу!
Гром ракетный рвется выше,
Голуби слетели с крыши,
Мертвый воздух раскроя.
Ах, туман ли, ночь ли, дым ли,
Как же в мире без любимых?
Прощай, радость-жизнь моя!
…А стеклянные копытца
Так звенят, что не укрыться
Даже в погребе от них.
Через заросли лещины,
В алой шапке, без кручины
Скачет сказочный жених.
VII. ДУРАК НА ХОЛМЕ
Я лежу на вершине холма.
Холм зеленый.
Не видны мне отсюда ни ваши дома,
ни короны.
Но я вижу зато над собою круги
горизонта,
лестницу леса.
Ах, какая летит амазонка
там, в поднебесье!
А луна – это дерево: листва на нем голубая;
вижу – облако-птица
к нему на макушку садится,
зевая;
на ладонь мне уселась пре-
красная бабочка Марса;
я Венеру леплю на конверт,
как почтовую марку.
Что написано в этом письме?
Я не знаю, не знаю.
Я лежу на холме, на холме.
Небеса созерцаю.
А зарею, зарею,
когда вы храпите в постелях, –
холм вращается подо мною
наподобие карусели!..
VIII. ЛИСТИК
А что было на этой картинке –
Неизвестно. Остался лишь листик.
Тонкий лист папиросной бумаги,
Да еше с оторванным краем…
Видно, кто-то крутил папиросу
И ронял торопливые крошки
Табака на пустую страницу.
Интересно – куда торопился?
май 1972
[из цикла “Еще пять стихотворений”]
V.
Брат ты мой по лирной жиле!
Души выровняв в дугу,
Славно мы с тобою жили
На летейском берегу.
Ремеслом таким хвалились –
Это надо понимать –
Чтоб тоску, любовь и милость
Именем единым звать.
Кожей, кожей мы умели
Отражать зарю небес!
Мир качали на качели,
Сердце дав в противовес.
Различи-ка цвет и завязь
В темноте, а не на взгляд!
………………
Хорошо с тобой встречались
Мы на свете, тощий брат!
28.12.1973
КОЛЬЦО ДЛЯ ДРУГА
I
Нет, не любовь, не слава, не богатство, –
а жить бы там, где жизнь сошлась в кольцо,
где так легко и миру неподвластно
сияет друга чистое лицо…
II
Надежде Васюченко
Брат мой милый, темен час,
горло высушено зноем,
и колышется у нас
твердь земная под ногою.
Но взгляни: смахнув с лица
облак смутный и печальный,
вечным взглядом небеса
в путь нас провожают дальный.
III
На ощупь влажным жаром пышет мир,
на вкус – солоноват и щиплет небо,
на дружбу – он колюч, хоть нет в нем злобы…
Но главное – слышны ль в нем звуки лир?
31.03-04.06.1974
ОРФЕЙ
Возникнув из подъезда иль ворот,
Он мерзнет на ветру, горячку порет
И с другом дорогим напрасно спорит.
И за сердце печаль его берет,
Нежна ее рука… А сердце что?
Резиновый мешок, насос, машина.
Опять автобус сверхтекучей глиной
Ему забрызгал старое пальто.
Живым вином несчастья упоен,
От прежней грязи чист и незапятнан,
Гляди, он через двор бежит обратно!
Он как Луна: он к миру обращен
Одной лишь стороной.
05.08.1974
* * *
Ты, Осень милая, нам возвращаешь ныне
Деревьев императорский венец.
Торжественны, как будто по-латыни,
Их медь и злато, бронза и багрец.
И так как ты соединяешь лета,
То видим мы под сению венца
Бесцветный взор великого поэта
И жесткий профиль юного певца.
30.09.1974
ПОЭТ
I
Этой речи стремительный пыл,
И возвышенной, и непонятной,
На щеках ярко-алые пятна –
Кто увидел хоть раз, не забыл.
Ветром выдуло горечь и прыть,
Все удачи, объятья и ссоры
Занесло несгорающим сором,
А его не могу позабыть.
Он похож на мишень и стрелу,
На охотника и на добычу,
Жест лесной у него, голос птичий,
Он на пламя похож и золу.
Подбородок задрав, на бегу,
Как он дарит усмешку святую,
Знает сам, что не зря, не впустую
Я его позабыть не смогу.
Не любовь, а блаженная блажь,
Не надежда, а легкая вера, –
В этом мире он нам для примера:
Грифель Божий, небес карандаш.
II
А вот сумел же пренебречь
И рифмой, и размером строгим.
Писать, как ехать без дороги,
И сердце за собою влечь.
И я завидую тому,
Что он посмел, легко и страстно,
Сказать: “О други, жизнь прекрасна!”
И все поверили ему.
Любовь ли, истина иль снег
Его учили и ласкали –
Узнать ли нам? Да нет, едва ли.
…Но этот олимпийский бег…
22-23.01.1975
* * *
Зависть к поэту – неизлечима!
В тысячу раз он прекрасней нас.
Его богатства нерасточимы,
Незаглушим его тихий глас.
Несчастье в его аортах и венах
Бьется, как птица, попавшая в сеть.
А если он счастлив, то так мгновенно,
Что можно за этот миг умереть.
16.4.76
ПИСЬМО
…Мой милый, нынче жизнь моя проста.
И до краев тщета и суета
Заполнили ее (а что не тщетно?),
Да так, что нет ни времени, ни сил
Тебе писать (а помнишь, ты просил),
И ты не пишешь – видимо, ответно.
Сын заболел. Горячий, словно печь.
Но – вырос, нет нужды его стеречь,
Заваривать траву, не спать ночами…
Сам о себе заботится. А мне
Который раз мерещится во сне,
Что смотрит кто-то жадными очами.
Не хочет ни уйти, ни отвести
Несытый взгляд, ни ближе подойти
И не дает себя увидеть въяве,
Рукой коснуться, выследить, понять,
В лицо узнать, по имени назвать
Мгновенный блеск в окладе иль оправе.
Я все живу, идет за ночью день,
За тенью свет и вновь за светом тень,
Как будто ангел складывает крылья.
Вот-вот в одно сойдутся близь и даль –
Так по-французски нежность и печаль
Рифмуются без всякого усилья.
А ты не пишешь… Впрочем, что жалеть:
Ведь все равно, наверно, не успеть
Сказать друг другу слово на прощанье.
Пусть кажется тебе, что жизнь проста,
Любовь жива и вечна красота,
А все, что было, только обещанье.
22.01.1993
* * *
Грузинские розы и крымский мускат,
Как будто вчера еще ваш аромат
Витал над столом меж гостями…
И юноша пел новогодний хорал,
И пальцы до крови о струны сбивал,
И все за столом подпевали.
И Тарту, и Псков, и Баку, и Москва
За ним повторяли простые слова,
А снег от далеких окраин
Летел из раскрытого настежь окна,
И только подруга не пела одна,
И снег на ресницах не таял.
Певец замолчал, и учителя нет,
И снова снежок улетает им вслед,
И пленка иссохла до хруста.
Остались от нас Элиста да Москва,
Осыпались розы, опала листва
И в мире просторно и пусто.
8-10.10.1993
* * *
И снова прошлое пришло
И в будущем осталось,
И с мест своих добро и зло
Не сдвинулись. И старость
Живет отдельно от меня ?
Мы с ней пока соседки:
Зайдет, присядет у огня,
Но встречи наши редки;
Нам есть о чем поговорить,
Но лучше нам молчится.
Нас надо вовремя укрыть
Непаханой землицей,
Нам надо вовремя простить
Сомненья и ошибки?
О Господи, о чем грустить?
Все основанья зыбки,
Весь мир на кончике иглы ?
Вот-вот она воткнется!
Но голос из кромешной мглы
Упрямо раздается.
Он так поет, что наконец
Мне виден в полный рост певец:
С гитарой золотою,
В своем ромашковом венце,
С улыбкой нежной на лице
И с вечной песней о кольце,
Которого не стою?
26 июля 2005
* * *
Наверное, уже не надо жить –
Не радуют ни встреча, ни разлука,
Ни сон, ни явь. И только злая скука –
Чуть зазевайся – так и сторожит.
Перевести 66-й сонет
Я не смогу – английского не знаю.
Но сумеречный этот, тусклый свет
И мне знаком… Да что ж я унываю,
Зачем я жалуюсь… Ведь “Горную метель”
Поет мой друг на присланной кассете,
А я и не надеялась!.. На свете
Ничто не пропадает – верь мне, верь,
Пусть даже эта рифма неточна!
Зато правдива. Да. Зато верна.
11 мая 2006