Автор – Наталья Шлемова.
«Равенство дара души
и глагола».(М.Цветаева)
Поэмы созданы в Чехии в 1924 году. Впервые опубликованы в журналах «Версты» (Прага, 1926, №1); «Ковчег» (Прага, 1926).
Обращение Марины Цветаевой к жанру поэмы вызвано сложностью мироощущения поэта. Шел поиск новых смыслов, получающих сжатое лирическое выражение, что влекло за собой рост нового стилевого слоя. Лирика Цветаевой 20-ых годов наполнялась философским содержанием, преодолевала отвлеченность, свойственную творчеству дозарубежного периода.
Цветаева – поэт обнаженного эмоционального строя. Острота и накал чувств, «открытое наитие стихий», «притянутость к передаче состояния «на краю», на исходе сил, над самой пропастью»[1], «вечный апофеоз», фантастическая искренность и обнаженность – главные отличия лирического выражения М.Цветаевой. «Безмерность и бескомпромиссность, в реальной жизни принесшие Цветаевой немало горя, в творчестве стали ее козырем, обусловив особую остроту видения, остроту восприятия мира, недоступную классически уравновешенному художнику» [2]. Классическая манера стиха, свойственная дозарубежному периоду творчества Цветаевой, в иных случаях, сменяется «герметической» манерой, особенно ощутимой в лирике 20-х годов и анализируемых нами в поэмах. С одной стороны, это было вызвано загнанными внутрь душевными порывами, эмиграция способствовала еще большему уходу поэта в себя, в свои культы и опоры, а с другой – Цветаева, пробиваясь к новому содержанию, открывала новые художественные возможности. Цветаевский стих иногда впадает в «дивную невнятицу». «Невнятица мощи» – всегда от давящего избытка чувства, безоглядного доверия ему, когда спокойно-правильная фраза просто невозможна.
Прозрачный, легкий, классически уравновешенный стих Цветаевой, увлеченный театральной романтикой, иной раз с легким налётом книжности, что было характерно для раннего периода, переходит в начале 20-х годов к художественному называнию, познанию и открытию корней темных и противоречивых. Но «герметическая» манера соседствует с гармоническим стихом, ибо Цветаева всегда была глубоко разнообразна. Лирическое мышление Цветаевой набирает силу диалектически: «Так вслушиваются/ в исток/Вслушивается – устье/ Так внюхиваются в цветок:/ Вглубь – до потери чувства!» (1923). В 20-ые годы субъективное начало углубляется, обостренная индивидуализация становится выходом экзистенциальной теме, усиливается обобщение через интенсивную эмоциональную конкретность, символически расширяется глубоко психологическая, конкретно-единичная ситуация. Эту тенденцию можно проследить и в поэмах Цветаевой и в ряде стихотворных циклов («Час Души», «Сивилла», «Деревья», «Ручьи», «Поэт», «Так вслушиваются», «Жизни» и т.д.).
Сжатие лирического выражения не привело к сглаживанию стиля, забота о точности слова у Цветаевой не вела к деконкретизации. Не усовершенствование холодной ясности, а обнажение скрытой сути вещей. Начало 20-х годов отмечено в творчестве Цветаевой поиском органики стилевого и содержательного, сопровождавшегося небывалой интонационно-ритмической свободой, метрической раскованностью.
Исходной точкой цветаевской поэмы становятся наивысшие моменты внутреннего индивидуального опыта. («Преувеличенность жизни/в смертный час» (418). По мере углубления лирическое переживание наполняется обобщающим содержанием. («Гора горевала, что только дымом/Станет – что ныне и мир и Рим» (413). Сила коллизий требовала структурного простора, достигаемого через взаимосвязь индивидуально-личного и общественно-исторического. («…все поэмы/Гор – пишутся – так»(413). Особенностью стиля становится синтез интенсивно-конкретного с сущностно-символическим.
Страсть познания определила жанровую эволюцию цветаевской лирики, диктовала новую художественную структуру, где разрастание общечеловеческого содержания вытекало из органического единства исторического, национального и народного.
Новаторство поэм Цветаевой обогащено традицией, идущей от русской романтической поэмы 19-го века. С ней Цветаеву связывает установка на изображение жизни в ее высших проявлениях (в частности, испытание любовью), приподнятость изображаемого над уровнем повседневности, предпочтение идеального реальному. То есть, уже на стадии отбора жизненного материала у М.Цветаевой ощущается присутствие конструктивного принципа, характерного жанру поэмы. («Черной ни днесь, ни впредь/Не заткну дыры. Дай о горе спеть/Наверху горы» (410). Но поэма жанр синтетический: лиро-эпический. Поэмная эволюция Цветаевой шла в направлении усиления лирического начала. Изображение высшим моментом жизни не событий внешнего мира, а состояния души, сферы переживаний («О, кому повем/Печаль мою, беду мою/жуть зеленее льда?…» (419). Поэма для Цветаевой была одной из ступеней к объективному повествованию и характеризовала «жанровую свободу» поэта. С другой стороны – это замкнутый в себе лирический мир, «до последней степени утверждённый» (Б.Пастернак). Движение сюжета воплощает состояние лирических героев. Сюжет предельно сжат, пунктирен и открыт. В отношении к традиционной поэме – поэмы Цветаевой резко самобытны: на первом плане нравственно-этическое содержание, доводимое до общечеловеческого значения; предельно интимная тема их в то же время резко социальна. В поэмах «Горы» и «Конца» скрещиваются два социальных коллектива, два человеческих мира, духовное и материальное. («Чем пахнет!/Спешкой крайнею,/Потачкой и грешком: /Коммерческими тайнами/и бальным порошком»; «Вполоборота: это вот – /Наш дом? – не я хозяйкою!» (420). Поэмы «Горы» и «Конца» воплощают духовную жажду Цветаевой – необходимость сущности вне себя. То, что может сделать героев друг другу равносущными, не может осуществиться в реальности. Здесь Цветаева выходит к трансцендентной теме, характерной для философской лирики поэта 20-ых годов. Ее сюжет – «сюжет преодоления предела» (Л.В.Зубова). Не скользить по поверхности, а коснуться трансфизического корня вещей – это было основной творческой потребностью Цветаевой.
Через самораскрытие личности Цветаева передает состояние мира и моделирует человека в этом мире. С точки зрения жанровой разновидности поэмы «Горы» и «Конца» это лирико-психологические поэмы философского звучания. Ключевой мотив поэм – невозможность выразить духовную жизнь со всей страстью и силой в мире весов и мер, границ и ранжиров.
М.Цветаева обладала обостренным духовным чутьем времени, улавливая все его нравственно-этические веяния, предвидя многообразные лики новой эпохи. Художественным инстинктом она ощущала, как нависает «чувствоутрата», идет сдача человеческого духа (цикл «Отцам», 1935г.). Основной идеей цветаевского творчества была идея «парения нестеснённого духа», «тайной Свободы», генетически перешедшей к ней от поколения отцов, самоценности человеческой личности.
Ведущей темой поэм «Горы» и «Конца» становится тема поиска абсолюта в любви, как духовной опоры. Силы поэта испытывались эпохой новой системы ценностей, во многом противостоящей вечным. «Город» понимается как символ обмельчания чувств, обездуховленный уклад, обрекающий «гору» на трагическое одиночество в мире, на непреодолимое сиротство горной вершины, между которой и жизнью внизу – непроходимая бездна. Отсюда непримиримая коллизия «города» и «горы», дерзнувшей возвыситься над «городом», и, как неизбежная плата бытия быту – спуск с «горы»: «Гора» – «миры», «Бог за мир взымает дорого» (411). Композиция «Поэмы Горы» складывается по принципу антитезы: носители высшего духовного опыта, «небожители любви» сталкиваются с миром «простолюдинов любви». Поэт подвергает героев высшей духовной пробе: испытанию «горы» «городом» – за кем из них золотой запас прочности?!
В «Поэме Горы» противоречивое единство реалистического по своей сути конфликта и романтического его воплощения. Гора – как мироотношение и самоощущение, символ души и дома, символ любви, верх страсти, абсолют в человеческих отношениях. Высшая реальность горы в «жизни местной и тесной» постоянно утверждается Цветаевой. Органическое сплетение условности (гора – рай) и реальности (гора – «голый казарменный холм») в поэтике Цветаевой отражает тяготение к высшей степени обобщения, которое своеобразно выражается в сочетании поэтической формулы и открытой стихийности.
Требование во всем стабильности на большой высоте, цветаевская неумещаемость, невозможность распрямиться во весь рост в обыденной жизни, изысканность духовных интересов, не находящих удовлетворения, духовные требования, всегда превосходящие возможности окружающих – обреченная безмерность и, как следствие, трагедия одиночества. Таковым было предначертание духовного пути Цветаевой, которая и в жизни была поэтом: «Живу, как пишу», – скажет она о себе.
«Как на ладони поданный/Рай – не берись, коль жгуч!/Гора бросалась под ноги/колдобинами круч» (411). Не классическая сдержанность, а жертвенность, состояние края – «жгучего рая». Накал чувств поэта отливал поэму в философские афоризмы: «Бог за мир взымает дорого», «Боги мстят своим подобиям», «Тягою к пропасти/Измеряют уровень гор» и другие. Любовь – выход во всё, ко всему. «Страсть – последняя возможность человеку высказаться, как небо единственная возможность быть буре» (М.Цветаева). Необратимая необходимость Цветаевой – потратить свою душу и невозможность этого. Обе поэмы не только о любви, а об отношении к жизни, о требовании к ней. А любовь – точка отсчёта, и плата за любовь – жизнь.
Для Цветаевой возвести в закон собственное сердце, свое мироощущение – значило схватиться с жизнью, «…про которую знаем все мы:/Сброд – рынок – брак…». Всё творчество М.Цветаевой – защита человеческого сердца и, как следствие, воинствующее нападение на «племя карлов, держателей обыкновенных чувств и мыслей»[1], «простолюдинов любви».
«Гора» – это духовное измерение, невозможность компромисса, анафема всему полуподогретому, средненькому.
Любовь у Цветаевой – всегда поединок роковой, спор с миром, вызов ему, и чаще всего, разрыв с ним. Цветаеву отличает масштабность чувства, «космическая камерность» (Ариадна Эфрон). Цветаева утверждает любовь как «преодоление предела», запредельность, вобравшую в себя всё напряжение бытия.
Путь М.Цветаевой от «Поэмы Горы» к «Поэме Конца» – это путь от романтизма к драматическому реализму, от художественной энергии пересоздания к взаимообусловленности состояния мира внешнего и мира внутреннего, от подчеркнуто романтических акцентов («дай мне о горе спеть/На верху горы»), к достоверности, житейской конкретности («коммерческие тайны», «бальный порошок»). Цветаевой двигало столкновение идеала с действительностью, проверка действительности идеалом. Через реальность внутри себя – обнажить объективную реальность. Выход состояния через личность. Гора, образ, скрепляющий обе поэмы, – «озонный слой», духовный иммунитет, противовес существующей системе человеческих отношений. Через то, что есть, сказать о том, что должно быть – принцип реалистической поэтики.
Эпичность конфликта сочетается с лирическим началом: поэма – психологический автопортрет, построена на резком контрасте видимого и невидимого, реального и идеального, в ней два среза: горизонталь и вертикаль. Как писала Цветаева, герой хочет любви по горизонтали, а героиня – по вертикали. Сюжет духовного несовпадения: внутренне слабый герой и страдающая от внутренней силы героиня. В «Поэме Конца» закрепляется мотив неосуществимости.
Герой – подчиненность городу, отсюда его утомление от высот, горная болезнь, а героиня – подчиненность горе, жажда подъема. Сталкиваются две психологии: неприятие немаксимума в человеческих отношениях, обнаженность перед жизнью, и легкое, опереточное отношение к жизни, довольствие «дешевизнами».
«Он» рвется в дом, а «она» – из дому. «Душу свою я сделала своим домом, – писала Цветаева Пастернаку в 1925году, – но никогда дом – душой. Я в жизни своей отсутствую, меня нет дома. Душа в доме, – дома, для меня немыслимость, именно не мыслю». Трагедия поэта еще и в том, что его «…путь не лежит мимо дома ничьего» (М.Цветаева). Поэт ищет то, чего нет в жизни, но что есть в нем. Герой оказывается «простолюдином» в любви, он позорно малодушен, будучи сам источником разрыва, мелочно упрекает в нем героиню, которая, не признавая нравственного компромисса, «развалинам счастья» предпочитает разрыв.
Но разведение по полюсам неоднозначно, в силу вступает цветаевский полифонизм чувств, чувство внутренней диалектики – даже в пропасти разрыва неотъемлемость, неотторжимость: «…мы друг для друга – души/Отныне…», «…мы друг для друга – тени отныне…».
Героиня поднимает героя до себя, возвышает, преувеличивает, даёт ему увидеть себя таким, каким его задумал бог. Герой рождается второй раз – теперь уже духовно: «Тебе надежда,/Увы, на спасение есть!», – замечает героиня.
Сюжет событийно психологичен, каждый момент становится переломным, испытательным в судьбе героев: встреча в кафе, набережная, «последние улицы», «гора (изгородь)» – «последний жест». Герои проходят путь «сопреступников» – «убитое – любовь», до совместного плача на горе – не испытанного еще единения – через разрыв. В основу конфликта Цветаева ставит классическую коллизию античной трагедии. Разрыв первоначально исходит от героя, затем, как вынужденное, единственно достойное решение в сложившейся ситуации, – от героини, впоследствии истинным его источником определяется сама жизнь. Непреложность слепых жизненных законов, несовершенных законов несовершенной жизни (жизнь есть «вал и ров»). Над всем фатальная воля. Этот лейтмотив поэм «Горы» и «Конца» – одно из выражений внутренней трагедии поэта. Разминовение, коренящееся во вне, над героями. Идеальная любовь поэта обречена в сем мире – трагически предопределенное «одиночество поэта среди НЕ поэтов».
Как считала М.Цветаева: «Лучше потерять человека всем собой, чем удержать его какой-то своей частью», и проигрыш становится выигрышем, сопротивлением.
Сила переживаний героини обновляет героя, и происходит воспитание, герой уже не несет героине смерть («Вся жизнь – в боку!/Он – ухо, и он же – эхо… Пойми! Сжились!/Сбылись!» (428-429). Разрыв открыл возможность единения, новую, таинственную близость. Спуск с моста ассоциируется с дорогой на эшафот. Для героини, смерть любви равна физической смерти. Предельная обостренность чувства рождает ассоциативность по принципу контраста: будущий день без любви – «Завтра с западу встанет солнце!/С Иеговой порвет Давид!» (432).
Последний подъем на гору – последний взмах, последний выход дыхания. В этом последнем подъеме происходит непредвиденное конечное слияние героев, на горе горизонталь и вертикаль, пересекаясь, гармонизируются. Любовь становится неотторжимостью, высшим приятием друг друга, преодолением несовпадения. Страдание дает равенство, духовное братство, родство. Через гибель, через спуск – постижение абсолюта в любви.
М.Цветаева выходит к философскому обобщению судьбы поэта, трагически сталкивающейся с жизнью. Духовное превосходство героини в том, что она добровольно отказывается от права на «жительственный свой лист», от права на жизнь, где «всё только по пояс, а совсем не до звезд». Спуск с горы предрешает обретение нового дома, духовного единства, не изведанного на верху страсти. Само понятие дома трансформируется от романтически-отвлеченного – «горного» – к несокрушимо человеческому – «дому в сердце моем».
Поэт, не умещаясь в своем времени, отвержен, гоним, но поэт и опережает свое время. Открытый конец: через трагедию к просветлению, достижению мудрости, возвышению духа, к гармонии слияния – «Конец Концу!». Антимир вытесняется Миром.
«Поэма Конца» – поэтическая драма, особый «род лирики» (Б.Пастернак), заключающий романное полифоническое начало – многомерное исследование диалектики чувств, погружение в мир внутренней бесконечности. Это ясновидение в душе другого, это философия существования – принести себя в дар любви, обрести конечную внутреннюю свободу. («…Кровью горячей/Платят – не плачут». В братствах бродячих «Мрут, а не плачут./Жгут, а не плачут. /В пепел и в песню/Мертвого прячут/В братствах бродячих» (424-425)).
В гиперболичности метафорического строя поэм поэтом достигается последняя степень точности. В поэмах редчайшее сочетание сжатости смысла и его беспредельности, конкретности поэтической эмоции и её всеохватности. Поэмы отличает чеканный импульсивный ритм, каскады интонаций, приёмы гипербол, повторов, заклятий, уподоблений.
Лирическая мысль у Цветаевой вещна, пластична. Для образного ряда характерна не зрительность, а звукопись («Хождение по слуху природному, по слуху народному»). Метафоричность Цветаевой базировалась на «народной молви». («Значит не надо./Значит не надо./Плакать не надо» (424). «В слезах./Лебеда – /На вкус. /- А завтра, /Когда/Проснусь?» (437).
Использование строфического, ритмического параллелизма, эллипсисов, аллитераций, скрепов – исконно народных лексико-композиционных приёмов – роднит стиль М.Цветаевой с народной стихией, вскрывает народно-поэтическую основу её творчества.
В основе цветаевской образности лежит прием контраста, точность парадокса. Контраст, вскрывающий тайную суть вещей, неумолимо логичный парадокс – как «преодоление предела»; не лёгкость узнавания реальности, а явственность её освоения; столкнуть несовместимое – приблизить скрытую суть через новый и неожиданный ракурс. «Жжёт… как будто бы душу сдёрнули/С кожей! Паром в дыру ушла/Пресловутая ересь, вздорная,/Именуемая душа./Христианская немочь бледная!/Пар! Припарками обложить!/Да её никогда и не было!…» (430).
Поиск единства, слияния в самом сокровенном – метафизический корень цветаевской поэзии, растущий из космических первооснов русской души. Эмиграция в судьбе Цветаевой только способствовала трагическому обострению национального самосознания поэта. И пламя духовности Цветаевой принимало мученический отсвет. Поэмы «Горы» и «Конца», как лирически выраженная идея горнего единения, становились одновременно и этапом духовного пути Марины Цветаевой и укоренением её внутренней трагедии.
В поэмах М.Цветаева поднимает шкалу человеческих ценностей, задает новый масштаб человеческой личности, создает свой высокий тип жизненного поведения. В ее поэзии складывается новая система гармонии, выходящая за рамки привычной. Можно говорить об отражении в поэзии Марины Цветаевой нового поэтического сознания, экзистенциально-метафизического.
История конкретных отношений, явившаяся толчком для написания данных поэм, вырастает в лирической системе Цветаевой в философию Любви Универсальной и Безусловной. А Любовь для Марины Ивановны – метод познания жизни, путь Внутрь, самосознание. Атмосфера жизни, природа Души.
1989 г., г. Бишкек
Литература:
1. Кудрова Ирма. Если душа родилась крылатой… (о поэзии М.Цветаевой).//Север. 1977. №6. С. 112, 115.
2. Здесь и далее арабской цифрой в скобках указываются страницы текста по изданию: Цветаева М.И. Сочинения: В 2-х томах. Т.1. – М.: Худож. лит., 1988. – 719с.
3. Наталья Шлемова. Марина Цветаева: метафизический космос Поэзии (философско-эзотерический аспект творчества). Монография. – Международный Издательский Дом LAP Lambert Academic Publishing. Германия, 2011. – 252с. – ISBN: 978-3-8454-7634-6.
4. Шлемова Н.А. Метафизика любви в «Поэме Горы» и «Поэме Конца» М. Цветаевой. С.79 – 89.// Текст, контекст, интертекст: сборник научных статей по материалам Международной научной конференции «XIII Виноградовские чтения» (г.Москва, 15-17октября 2013г.)/ Отв.ред.: И.А.Бирич, М.Н. Николаева. – Т. III: Зарубежная филология. Философия. История. – Ч.2. – М.: МГПУ, 2014. – 192 с.
