Раскатом грома слышу имя:
Абрам Петрович Ганнибал,
Петра питомец и любимец,
Здесь прадед Пушкина бывал.
1
Гуманной диктатурой Гиппократа
Я сослан в санаторий отдохнуть.
С утра, осилив «водные преграды»,
До ночи развлекаюсь чем-нибудь.
Брожу в долине Марциальных вод
И в обществе затейницы умнею;
Стихи писать пытаюсь, только вот
Прет ширпотреб на грани ахинеи.
А хочется строкой себя взбодрить
Не менее, чем водной процедурой,
И я скрываюсь в келейку — курить —
От комаров и прочей диктатуры.
Что проза мыслей требует — легко
Заметить было гению и просто.
А у иных наследников его
Стихи — одна, к тому ж дурная проза.
Мне ж, что ни день, с годами все трудней
От прозы на стихи переключаться.
А век спешит — и дни, как бесы, мчатся,
Загнать рискуя атомных коней.
Порой с моей одышкой — тяжело,
И где надежда, что расстанусь с нею?
А мысли, подколодные, назло
Ползут ко мне, одна другой мрачнее.
Как то в солидных водится домах,
Я не имею завещать мальчишке
Ни дачи, ни машины, ни сберкнижки,—
А маску Пушкина (и все его тома),
И голос Ленина (вождя живое слово),
И личного секретаря его
Ряд замечании плана делового
При чтеньи сочиненья моего.
Есть и еще солдату кое-что:
Осколыш борта ботика Петрова, (1)
Мое семисезонное пальто
И от Твардовского три добрых слова…
Тут почему-то засвербело в горле,
И я чихнул. Во здравие само.
И вдруг оно само собой поперло
В Михайловское
из Дворцов письмо.
2
Зимой долина Марциальных вод
Занесена безмолвными снегами,
И тучами завален небосвод.
Меж молчаливо белыми холмами
Накатана дорога добела.
Мохнаты камни. А кусты рогаты.
На кончике гусиного пера
Повис Кивач — алмазная громада.
Здесь в сумерках морозных по утрам
Увидишь, как, взвалив туман на спину,
Сосновый бор с холма, как божий храм,
Сойдет, внезапно осветив долину.
С кристальной чистотою мастерства
Расписан лес, как у Юфы, подробно
В живые Заонежья кружева
Блистательно и неправдоподобно,
Как слава их в Париже и молва..
В причудах инея былинка и дупло,
И ствол любой — волшебны и объемны.
Из тучи солнце хлещет неуемно,
А тень ее за холм поволокло.
Спеши сюда, когда июнь придет,
Как белый ангел, облаком над нами,
А вся долина буйно зацветет,
Хранимая зелеными холмами.
И нету ночи, есть лишь переход
Из света в свет, подобно шлюзованью.
В тиши долины Марциальных вод
Журчит вода преданье об Иване,
Который, еле ноги волоча,
Сюда с медеплавильного завода
Добрел и рухнул у того ключа
И три дня кряду пил живую воду.
Немыслимые сроки протекли,
Пока в лабораториях природы
Элементарные тела земли,
Соединясь, образовали воду.
Была с железным привкусом вода,
Прозрачная, как воздух ночи белой,
Без облачка, без тени, без следа.
И сердце исцеленное запело,
А русая карела борода,
Как ржавое болото, порыжела.
Петру доложит преданный сатрап,
Олонецкий надсмотрщик-полковник
Про то, что «ожил с той воды покойник,
А оную сыскал Ваш всенижайший раб».
С тех пор гласит чугунная плита
У первого источника долины:
«Для пользы императора вода».
(А царская награда — подхалиму.-
Заметим в скобках.— Это же беда
Темнит и наше время, между прочим,
Но истинной поэзии источник –
Для всенародной пользы навсегда.
Закроем скобку.)
Медики двора
Из Петербурга быстро прикатили;
Дворцов нагородили для Петра
И частоколом их огородили.
По замыслу Петра и чертежам
Был топором мужицким смело вписан,
С участьем итальянских живописцев,
В сосновый бор неповторимый храм.
Забот и дел царю невпроворот.
Победно завершив войну со шведом,
Нагрянет император на курорт,
Потребовав анисовой к обеду.
В Европе нет целебней для Петра
Воды железной при недугах почек.
Рассудит лекарь, сколько по утрам
Он будет пить, благословив источник.
И вспомнит Петр, как начал воевать,
К своим рукам прибрав людей полезных,
Учил карела в ядра отливать
В болотах сих добытое железо.
До Ладоги с гвардейцев лился пот,
И мерли мужики, хлебнувши горя,
Когда он — посуху!— из Бела моря
Аж под нос шведу приволок свой флот.
Чугунных ядер молотил кулак
По Нотебургу, так, что враг опешил,
А крепость расколалась, как орешек,
И к морю устремился русский флаг.
А мне с иконы этот флаг забрезжил
Сквозь брешь, в скале пробитую ядром
В морскую даль, та в свой черед прилежно
Следила за апостолом Петром
Сквозь ту же брешь, пробитую ядром.
Железный ключ лежал в ногах святого,
Веками от забвения храним.
Морская даль еще в дыму свинцовом,
Но солнцем пышет рухнувший гранит,
Как апельсины на холмах Палермо,
Где живописец был в тот миг душой,
А не в дыре холодной и чужой
Среди кареляков неправоверных.
Мне вчуже стало итальянца жаль,
Хоть земляков моих он знал хреново,
А ведь из этой церкви Лихарёва
Отправил Петр – искать за далью даль.
Отсюдова кибитка на заре
В Сибирь как оглашенная помчала.
И откровеньем века зазвучала
Для нас
За далью даль на Ангаре.
3
Из келейки от дыма голубой.
Точней сказать, прокуренной кромешно,
Окурков гору бросив за собой,
Бегу я ошалело и поспешно.
Чуть отдышался. Белой ночь была,
А церкви сруб — еще светлей и строже.
Парили голубые купола,
На души прихожан былых похожи.
И я в одной из душ признал тотчас
Чудовищно прекрасный лик из молний.
Единственный, что Пушкиным исполнен.
И гул «Полтавы» душу мне потряс.
Заутреню царю в последний раз
Пред алтарем служа, не ведал попик,
Что Петр на хорах подписал указ,
Суливший Ломоносовых Европе.
И в Петербург уехал, где концы,
Как скажет мой – мальчишка, отдал вскоре.
И захирели с той поры Дворцы,
Но — бог свидетель! – не мелеет море.
И эта марциальная вода,
И мудрых предков славные свершенья
Достойно ждут в потомках — умноженья
Для пользы всенародной навсегда.
Молочная березка пролилась
Сквозь чащу леса в зелени цветущей
И сквозь меня. И я, тому дивясь,
Благодарил времен живую связь,
Как хлеб насущный и как день грядущий.
В прямом родстве с Иваном и Петром,
Здесь дни мои не так уж были плохи,
И мысленно я помянул добром
Деяния людей моей эпохи.
А ночь теплом и светом налита,
Заря, шлюзуясь, над холмами реет,
И черная чугунная плита
И вся долина медленно алеет.
В Испании сейчас еще темно,
Как в Греции.
Америка в пожарах.
Давно в Париж мне хочется, давно
Стаканчик пропустить с Габеном старым.
И ночью над бастующим «Рено»
Увидеть знамя первых коммунаров.
1968, июнь
1) Ещё двадцать лет назад в Сумпосаде на речной отмели сохранялся бот, по народной молве принадлежавший Петру Великому.