Дева карельских лесов. Повесть в стихах. Введение Федора Глинки. Часть 1.

Публикуется по изданию: Русская романтическая поэма. М., Правда, 1985

А.** А.** Н.**

Я обещал вам переслать, в письмах, статистическое описание Олонецкой
губернии, края уединённого, бедного людьми (ибо на 12 000000 десятин здесь
едва найдется 100000, и то не совсем постоянных жителей), но богатого
великими запасами лесов еще нетронутых, руд неископаемых, каменных пород
(мрамора, порфира и проч.) высокого достоинства, красильных земель и камней,
могущих стать наряду с драгоценными, ибо, кроме других, на островах Кижи
находят хорошие аметисты. Я уже собрал некоторые материалы для составления
обещанного. Но пока созреет что-нибудь довольно удовлетворительное для
строгих требований науки, примите, в знак дружбы и благодарности за дружбу,
мою небольшую повесть. Она познакомит вас отчасти с пиитической стороною сих
лесистых пустынь, на пространстве которых почиют огромные озера, почти можно
сказать – пресные моря, ибо Онега имеет более 1000 верст в окружности и
10000 кв. верст площади.
Что касается до описанного происшествия – содержания повести, – я
объясняюсь о нем в особом введении.

ВВЕДЕНИЕ

Около 1695-го года, леса, окружающие пустынное озеро Лексу, укрывали
трех братий-изгнанников. Они были княжеского рода. Память о них и поныне
жива в пустыне Выгорецкой.
В 18** году один из почтеннейших в сем крае (в Олонецкой губ.)
чиновников, искусный стрелок, любя странствовать в диких местах (он, может
быть, находил в них сходство с своим природным отечеством – горною
Шотландиею), проник однажды далее обыкновенного в лесистые окрестности
города Петрозаводска, застрелил большую медведицу с двумя подростками и в
чаще пустынного леса заметил следы постоянного жилища человека. В ту же ночь
сделал обыск; лучи зажженной лучины осветили темноту бора, и открылось, что
там, в местах необитаемых, действительно жил, с давнего времени, человек,
уклонявшийся от преследования закона. Он был женат и уже в пустыне стал
отцом 5-х детей. Все они жили в хижине, имели корову и некоторое
хозяйственное обзаведение.
И в самые недавние времена находили по лесам Олонецкой губернии
уединенных скитальцев, скрытно проживающих, иногда по нескольку лет, в
убогих хижинах. Вместе с ними представляли в суде небольшое их имущество.
Оно состояло из самодельных шведских гуслей, разных изделий из карельской
березы и мелочных вещиц, украшенных резьбою. Сим, говоря по-русски, коротали
время сии отшельники от общества, которое должно было преследовать их
законом возмездия.
Я предлагаю повесть также о несчастных. – Может быть, читатели захотят
исследовать: когда? где? и кто такие они были? Это намерение легко может
произойти и от духа нынешнего времени, которого отличительная черта – есть
стремление со всего снимать покров, все исследовать не только в науках
положительных, но и в самых изящных художествах и в самой поэзии! Но, прежде
чем приступят к разбору моей повести с намерением узнать, что в ней истинно
и что принадлежит изобретению, да позволено мне будет предложить небольшой
рассказ. Вот он.
Где-то на Востоке, кажется, там, где в пределах древнего Ирана
красуется богатый Ширас, славясь своим огнистым вином, чудесными розами и
песнями Хафиза, которого стихи пламенны, как вино, и благовонны, как розы
его пленительной отчизны, – кажется, так, как мне рассказывали, случилось
однажды нечто достойное быть пересказанным. Молодой человек (вероятно, он
был еще очень молод!) гулял в долине (ей, как слышно, дано было звучное
название: бильбил и стон, т. е. долина соловьев), нашел прелестную розу. Она
блистала румянцем зари и была свежа, молода и прекрасна, как любимейшая из
ясен великого шаха, когда выходит она из благовонной купальни своей, чудесно
устроенной из хрусталя и зеркал. Долго любовался юноша цветком своим и мог
бы любоваться им еще долее… Но ему пришла мысль: исследовать, отчего в
розе аромат и румянец? Какие части составляют – цветок? Что можно найти в
нем существенно прекрасного? и так далее. Вздумал – и сделал. Уже все листки
ощипаны, поток разобран, стебель изломан… И что ж открылось? – Искатель,
вообразив найти многое, не нашел ничего, но потерял и цветок и
наслаждение… После этого поступайте как угодно с моей повестью.
Но если и чудесная ширасская роза не выдержала холодного
исследователя, то что станется с этим бедным цветком, кое-как выросшим на
бесплодной олонецкой почве?

ЧАСТЬ 1

1

Над озером, в затишье диком,
Лишь чайки да гагары криком
Тревожат отзывы в лесах, –
Когда на высях коршун жадный
Плывёт, чернея в небесах
Как пятнышко… Безлюдный, хладный
Залег, как в гроб, в обломки гор
Сей край с своими валунами {1} {*};
Он весь колючими стенами
И цепью обнесен озер.

{* Цифры в тексте поэмы отсылают к примечаниям, помещенным Ф. Н.
Глинкой в конце произведения. – Ред.}

2

Как озеро зовут? – кто знает?
Без имени лежит оно!
Его нерудяное дно
К себе людей не привлекает!..
На что?. – Зачем туда? Кому?
Сей дикий край (в быту пустынном
Ему и имя не дано!)
Лежит, как синее пятно {2},
Вдали, на небосклоне длинном.
Так видят иногда его
С озер, где сойма пробегает,
И на вопрос: “Кто там?” бывает
Один ответ: “Там никого!..”
И кто-то в зеркале великом
Лесистый брег нарисовал…
Под рамой каменной светило
Оно, как вылитая сталь,
Но было тускло и уныло,
Как над песчаной степью даль,
Как затаенная печаль;
Оно с туманным, бледным ликом
Давно, давно в пустыне спит;
Как тайна, бор над ним молчит.

3

Однако ж иногда мелькнут
И там одна, порой две тени,
И мнится, будто бы взойдут
На обнаженные ступени
Зеленовидных сих громад…
Над спящим лесовым кристаллом,
Под алым утра покрывалом
Скользит украдкой чей-то взгляд…
И счастье, что не замечают!..
Что некому подслушать их!..
Тут, точно тут! – порой вздыхают
И шепчутся в пустынях сих!..
Там никого… Так отчего лее
В лесах огни горят порой,
И в диких дебрях, в бездорожье,
Мелькает кто-то под горой?
Без бури движутся озеры
И говором полны пещеры?
Карелы дикой ведуны
Вам много чудного наскажут
О тайнах сей лесной страны,
Сорвут покров и вам покажут
Людей, селенья, города,
Их быт, хозяйство, их стада…

4

И там же слышен рев коровы,
И в чаще ржание коня,
И чей-то свист в глуши дубровы…
И… Всё уверило меня,
Что там не без людей!.. Есть кто-то!
Вот, на песке, остался след!..
Где ж временем видают свет?..
Порой, как будто за работой,
Стучат… а кто? и где?.. Кому
Там быть? Туда и лыжи
Не мчат ловца: там что ему?..
И звери вьются близко хижин {3}.
А там всё глушь и пустота!
Оголодав в лесах без снеди,
Оттоль выходят и медведи.
А след? – А признаки? – Мечта!

5

Нет, не мечта! Я верно знаю:
Есть… Есть там житель, и какой!..
Над безымянною рекой,
Уж часто сам… я сам видаю…
Нет! Не пуста сия страна!..
Пускай дика и неизвестна,
Тем лучше! В ней… и как прелестна!
И как стройна! И как она
Легко скалы перебегает,
Чуть тень за нею поспевает;
В руке стрела, натянут лук,
Она владеет ими ловко!
Но почему же не с винтовкой?
Как можно! В их пустыне звук –
Беда! Он тайную, обитель
Откроет, огласит; наш житель
Укрыт от мира, чужд всего…
Но мне пора открыть его!..

6

Не говорите людям! Бедный!
Пусть доживает! Что губить?
И так задумчивый и бледный!..
И так, в тоске, уж тлеет нить
Его лесной печальной жизни…
Покинув дом, свои поля,
Отброшен от своей отчизны,
Он… как обломок с корабля,
Упав, забыт в день жаркой битвы,
Кружится… Уж давно пришел
Корабль и встречные молитвы
И радость у своих нашел;
А где ж обломок? Он, несчастный!
Всё бьется на волнах, пока,
Гоним тревогой повсечасной,
У брега… невод рыбака
Его нечаянно хватает,
И он в далекой стороне,
Иссохший, медленно сгорает
В чужбине, на чужом огне…
Так он!.. Но имя будь сокрыто!
Страдальцев тайной дорожу!
И всё, что мной от них открыто, –
Без их имен я расскажу.

7

Он… видите ль… он обвиненный…
За что и как?.. Не знаю я…
Но за семнадцать лет семья
Иль только он (спасенный,
Отколь: с дороги ль? из тюрьмы?
Кто знает? О том не знаем мы!),
Она и он в сии пустыни
Пришли и погрузились там,
Где – видите ли? – бор тот синий…
Тот угол неизвестен нам!..
Однако ж, из глухой Карелы
Возя заводские урки {4},
Видали, что в волнах реки
Спокойно плавал лебедь белый.
Смекали, может быть, и то,
Что вряд ли та пуста дуброва:
Мелькнет в ней конь, порой корова…
И как им быть в бору пустом? –
Есть слух, что прежде в ближни селы {*}
{* Ребольские погосты. }
Ходили наши по ночам
И добрые сыны Карелы
Делились с ними… Но и там
Вдруг стало строго… Все боялись:
Никто не заходил уж к ним,
И наши в свой пустырь прижались,
И им досталось жить одним…
Одним! Но кто знавал, кто знает,
Что значит дружба двух сердец,
Меня тот верно понимает!..
Притом он скоро стал отец.
Но, бедная!.. Ее печали
(Быть может, память лучших дней!)
Томят, томят… И вот уж ей
Недолго жить! Уж погасали
И чувства и огонь очей…
Грустили ль вы в тиши ночей
С прелестной, гибнущей звездою,
Отпавшей от выси своей?..
Так, в цвете, с жизнью молодою,
Отпала, бедная, она!
И мы – под склоном старой ели –
Ее нашли б пустынный гроб,
Когда б не снежные метели
Взбурили белый там сугроб!..

8

А кто же он? – Один?.. Их двое:
Младенец-дочь при нем растет!
В ней радостно, в нем сердце ноет:
Он ею, им она живет!..
Не зная лучшего, не знает
Она ни света, ни людей:
По берегам озер гуляет
И свежей младостью своей,
Как роза дебрей сих, блистает,
И помнит их судьба… И вот
Еще товарищ им!.. Он белый!..
На озерах глухой Карелы
Крылатый плавает народ:
То лебеди! Один – так было,
Когда летать пришла пора
И замерзали озера, –
Замедлил… Вдруг его схватило:
Он крыльями примерз ко льдам!.. {5}
Но он спасен! – И вот гуляет
С младою девой по лесам,
И лишь порой его смиряет
Из шерсти розовый шнурок.
Вот, стройный, с ожерельем красным,
Не любит быть он одинок –
И ходит спутником прекрасным!..

9

Как их проходит день? Как ночь?
Что делать в вечер длинно-томный?
Смотря на свод небес огромный,
Он часто говорил ей: “Дочь!
Взгляни на красоту созданья,
На этот круглый свод небес, –
У бога много есть чудес…”
И повторял он ей преданья –
Преданья памяти веков, –
Как древле вечная любовь
Явиться в тварях восхотела,
Как раздалось: “Да будет свет!”
И жизнь младая закипела,
И началось теченье лет.
Как из стихийных, бурных споров,
Пестрея тысячьми узоров,
Явилась круглая земля,
И улеглись над нею бури,
И, в раззолоченной лазури,
Постлались черные поля.
Он говорит, что нам известно,
Как дивный, в таинствах судьбы,
Ведет нас промысел небесный,
Что мы у бога не рабы,
Но слабые, больные дети;
Что некогда расставил сети
В стране блаженства праотцам
(По них враждующий и нам)
Коварный, умный искуситель,
И как страданьем искупитель
Опять нас с богом примирил.
Так, умиленный, говорил, –
Дочь слушала, а высь пустая
Переменялась: золотая
Черта за полною луной
В оттенках радуги сияла;
И часто, в тишине ночной,
На звездном серебре пылала
И расстилалась по горам
Заря от севера… Прекрасно
Передавались озерам
Огни и пурпур. Не напрасно
Он поучал, он говорил:
От ранних вечера светил
До утра длинной, длинной ночи
Ее не закрывались очи.
И, встретясь с розами зари,
Она еще отцу внимала
И с детской лаской лепетала:
“Что ж ты умолкнул? Говори!”

10

Пожар!.. Или кончина света!
Я вижу признаки рассвета
В час полночи. – Ужель сбылось,
Что солнце вспыхнет в час полночи?
Смотрите, зарево зажглось!
Не изменяют ли нам очи?
Несутся чрез зеленый лес
Потоки пурпурного пламя:
Не ангел ли в выси небес
Свое развертывает знамя?..
Еще полночь… И даль тиха…
Всё глухо в дебрях и пещерах,
И слышен голос петуха
На восемнадцати озерах…
Но прояснилась вышина,
Виденья тайна прояснилась;
Огнем и кровию полна,
Луна огромная явилась…
В Карелии, в глуши лесной,
Что занимает их? Порой
(Бывает чаще то весной)
Они пленяются игрою
Воздушных, радужных картин:
Встает, как башня, исполин,
Скользит огромными ногами
В хрустальном поле вешних льдов,
Главою ищет облаков
И странствует над озерами…
Зарей и синевом горит
Его прозрачная одежда…
Он мысли, как мечта, манит
И исчезает… как надежда…
“Кто ж это? – дева говорит. –
Отколь виденье возникает?”
“То воздух! То игра лучей.
Так часто у людей бывает,
Обман для сердца и очей”, –
Вздохнув, отец ей отвечает.
В Карелии богатство – виды!
Идешь – и пред тобой вдали
Египта виды: пирамиды,
Заливы, реки, корабли
И стены с длинными зубцами…
В Кареле – корбы, как шатры,
И синеглавые бугры
Под шелковидными чалмами;
В них заметает полосами
Зима пушистый свой атлас,
И соснам, на вершинах сельги,
Дает и радужный топаз,
И жемчуг для монист, и серьги,
С подвесом чистых хрусталей.
Всё блещет в чаще сих аллей.
Но всё мертво! Как пышность света,
Холодная и без души,
Карельский бор в своей глуши
Дивит, не радуя поэта!