Cтатья Галины Подольской о женской ивритоязычной поэзии

«Да славится пламя, чья пламенность в сердце вошла»

23 августа 2000 года в Общинном доме состоялся литературный вечер “Иврит поэзия. Поэзия иврита”. Звучали стихи Рахель, Эстер Рааб, Ханы Сенеш, Зельды, Леи Гольдберг на иврите и в русских переводах. Рина Левинзон рассказывала об их творчестве, в свойственной поэтессе манере, светло, увлеченно, поэтически высоко.

Чем определялся круг авторов, представленных на вечере? Прежде всего, их принадлежностью к художественному крылу женской поэзии, эстетическая высота которого давно не вызывает сомнения. Отсюда всенародная известность их литературного наследия в Израиле. И было еще одно – очень важное для русскоязычной аудитории – принадлежность некоторых из ивритских поэтесс к России, сам феномен восприятия и осмысления ими иврита , наконец, овладение этим языком как выразительным средством искусства слова.

Своеобразие их поэтического творчества, трагичность жизненных перипетий
во многом обусловлены самим существованием таких материально-духовных субстанций, как Эрец-Исраэль и Россия. Взаимотяготение и взаимоотталкивание этих субстанций стало определющим стержнем их поэтических судеб, породив потребность творить на языке великой Торы, ибо само осознание гармоничности бытия , запечатлевшееся в их художественном слове, пришло лишь с ощущением себя в сионизме.

Когда говорят о женской ивритской поэзии, то первой, без сомнения, называют Рахель (1890 – 1931), не добавляя ничего, как к имени прародительницы всего человечества. Песни Рахели в Израиле знает каждый – от мала до велика – независимо от эстетических вкусов и пристрастий. Она – для всех. Она – народный поэт Эрец-Исраэля, хотя родилась в России, в Саратове. Впитала несокрушимую силу Волги, чтобы здесь воспеть Киннерет. Училась в Москве и писала стихи по-русски, словно для того, чтобы мощь и виртуозность русского стиха перенести в стихи на иврите. До конца жизни обожала русскую поэзию, особенно женскую. Не удивительно, что Рахель Блувштейн стала переводчицей творчества Анны Ахматовой на иврит. Быть может, именно эта , присущая только поэзии Рахели, изысканная и до обыкновенности простая ахматовская струна, с ее замедленными, словно набирающими эмоциональные обороты, мерно раскачивающимися ритмами, сделала творчество Рахель новым явлением в ивритской литературе:

Может быть, ничего не бывало на этом веку:
Не вставала с зарей, не косила травы на лугу
И в те долгие дни, средь горячих снопов золотых,
Может быть, никогда и не пела я песен своих,
И в озерную синь не бросалась навстречу волне…
Мой Киннерет, ты был или просто приснился во сне.

(Перевод Рины Левинзон)

Женская ивритская поэзия, подобно русской , – явление уникальное по гармоничности, создаваемой посредством взаимодополняемости одного автора другим. Как в русской поэзии Ахматова и Цветаева уравновешивали друг друга, так в ивритской – лиричность Рахель дополнила мужественность стиха Зельды (1914 – 1984) , интереснейшей ортодоксальной поэтессы, которая так же, как и Рахель, родилась в России, правда не на Волге , а в былинном Чернигове, в семье почтенного раввина. С 1925 года Зельда Шнеерсон-Мошковская – в Палестине. Здесь, в Иерусалиме она закончила учительскую семинарию, а позже на протяжении многих лет преподавала литературу в школах, шлифуя и собственный художественный вкус. Быть может, именно поэтому ее первый поэтический сборник вышел, когда будущей народной любимице было уже 53 года. За тридцать последующих лет , творчество поэтессы стало популярным едва ли не во всех читательских кругах , став неотъемлемой частью ивритской культуры, сформировав у израильтян духовную потребность в самом звучании ее стихов, ассоциирующихся с исторической памятью нации:

У каждого человека есть имя,
Данное ему Богом,
Данное ему матерью и отцом…
У каждого человека есть имя, данное ему врагами его,
И любовью его.
У каждого человека есть имя, данное ему праздниками его, и трудами его.
У каждого человека есть имя,
Данное ему временами года, и слепотой его.
У каждого человека есть имя,
Данное ему морем,
И данное ему смертью его.
(Перевод Рины Левинзон)

«У каждого человека есть имя…» – в «День Памяти» повторяет всякий израильтянин во след стихам поэтессы и не смеет забыть ни одного…, как не забыть отныне и имя Зельды, взятое из языка идиш, раздражавшее в России, и поначалу вносившее свои неудобства в Израиле…

И еще звучали стихи Леи Гольдберг (1911 – 1970 ), судьба которой также связана с Россией. Лея Гольдберг родилась в Кенигсберге, раннее детство провела в России. Октябрьская революция стала рубежом в жизни ее семьи, которая в 1918 году была вынуждена переехать в Ковно, где Лея закончила ивритскую гимназию. Потом – университеты в Берлине и Бонне и защита докторской диссертации по философии. С 1935 года Лея Гольдберг на земле Палестины. В 1935 году выходит первый сборник ее стихов, встреченный необычайно тепло читательской аудиторией. С 1952 года и до конца жизни Лея Гольдберг возглавляла созданную ею кафедру сравнительного литературоведения в еврейском Университете, была членом-корреспондентом Академии языка иврит. Кроме стихов Лея Гольдберг писала и публиковала прозу, переводы со многих европейских языков, книги по теории литературы. Ее перу принадлежат многочисленные статьи о русской классической литературе, вдохновлявшей к созданию собственной классики:

Да что уж там, обычный день с утра,
Такой же день, каким он был вчера,
Ничем от дней других неотличим,
Как зло не отличают от добра.
Но только солнце пахнет, как жасмин,
И только в камне слышен сердца стук,
И вечер ярок, словно апельсин,
И у песка влюбленные уста.
Как мне запомнить этот день из дней,
Как сохранить всей памятью своей
Все запахи его, все чудеса,
Все то, что суть от сущности моей.
И каждый тополь – парус на ветру,
У тишины – девчоночьи глаза,
У слез моих – цветенья аромат,
И город назван именем любви.
( Перевод Рины Левинзон)

Как известно, уход из жизни каждого человека – трагедия, и трагедия – вдвойне, если человек молод и к тому же – поэт. Но есть одна закономерность, если это настоящий человек и настоящий поэт, то в устах человечества очень быстро стихи превращаются в песни, а память о реальном творце амальгамируется в легенду. Такова биографическая и поэтическая судьба Ханы Сенеш (1921 – 1944) , внутренняя энергия стихов которой едва ли не изначально предполагала песенно-легендарный исход. Хана Сенеш родилась в 1921 году в Будапеште. В 1939 году она приехала в Палестину , гда работала в киббуце, мечтая о будущем новой родины, веря, что, помимо рук и стиха есть у нее еще одно духовное орудие – молитва:

Господь, мой Бог,
Пусть все это длится века –
Шуршанье песка,
Воды колыханье,
Ночное сиянье,
Молитвы строка.
(Перевод Рины Левинзон)
Мечтая хоть чем-то помочь своим венгерским единокровцам, в годы Второй мировой войны она идет в бойцы британской армии и с отрядом партизан возвращается в Европу в надежде добраться до Будапешта, где осталась ее мать. Однако недалеко от югославской границы Хана была схвачена фашистами, брошена в тюрьму и подвергнута пыткам. 7 ноября 1944 года девушку казнили, когда ей было всего 23 года. Так «Дорога на Кейсарию», как и другие стихи Ханы Сенеш , оказалась длиною в жизнь песни:

При кострах, при огне, при пожаре войны
В дни кровавые нашего века,
Я фонарик возьму у кого-то взаймы,
Чтоб найти, чтоб найти человека…
Дай мне, Господи, знак, положи ту печать,
По которой в наш огненный век
Свет лица дорогого смогу я узнать
И скажу : « Это он – человек.»
( Перевод Рины Левинзон)

В 1950 году останки поэтессы были перевезены из Будапешта в Израиль и перезахоронены на горе Герцля в Иерусалиме. Лишь в 1993 году венгерский суд «оправдал» Хану.
Будучи необычайно литературно одаренным ребенком, с семи лет будущая поэтесса писала стихи на венгерском языке. «Национальные песни», воззвание «К нации» классика венгерской литературы Шандора Петефи словно готовили Хану к осмыслению формулировок и их художественного воссозданию о своей нации – еврействе. В 1940 году появилось первое стихотворение на иврите… и потом – много стихов – на иврите, стихов, переплавившихся в историческую память евреев, Знаменитая «Да славится спичка» иллюстрирует документы музеев катастрофы – «Яд Вашем», возвращающий нас к тем временам, когда территория Палестины находилась под мандатом Англии:

Да славится спичка – сгорела, но пламя зажгла,
Да славится пламя – чья пламенность в сердце вошла,
Да славится сердце, сумевшее пламя сберечь,
Да славится спичка, сгоревшая, чтобы разжечь.
( Перевод А.Воловика)
Хана Сенеш осталась в ивритской поэзии, как «свет лица дорогого» «в наш огненный век», отточивший черты человека…
Наконец, творчество Эстер Рааб (1899 – 1981) – ставшей, в отличие от предыдущих авторов, первой в полном смысле израильской поэтессой – израильской – по месту рождения (Петах-Тиква) и гармоничности духовных исканий. Коренная израильтянка, знавшая на этой земле все – имя каждой птицы, цветка, мошки или колючки. Ее поэзия не похожа на стихи Рахели, мелодичные и напевные. Ее поэтический язык напряжен до косноязычия, красноречив до самоотречения:

Сердце мое в твоих росах, родина.
Ночью в колючих полях,
В кипарисовых ароматах, во влажных кустарниках
Расправляю я спрятанное крыло.
Дороги твои – песчаные колыбели –
Расстилаются синим шелком
Меж ограждениями из мимоз, всегда мне идти по ним,
Словно заколдованной еще неизвестным чудом,
И волнуются прозрачные небеса над темнотой замерзшего моря деревьев.
(Перевод А.Воловика )
Ее стихи – гимн благословенным рукам, способным поднять и дать жизнь святой земле Израиля.
Литературный вечер был очень оживленным. Так, переводы стихотворения «Да славится спичка», сделанные С.Гринбергом и А.Воловиком, вызвали среди гостей вечера настоящую дискуссию, заставив отвлечься от бытового иврита, сопоставляя русские переводы с высоким ивритом стихотворения. Профессор Беэр-Шевского университета Хамуталь Бар-Йосеф, автор книги о Зельде , внесла дополнительные штрихи к поэтическому портрету поэтессы. Ализа Ишай декламировала стихи Зельды и Рахели. Певица Тирца Рои исполнила песни на стихи Леи Гольдберг, Рахель, Ханы Сенеш. Поэт-переводчик Наум Галеркин каждому из присутствующих подарил по миниатюрной книжке с переводом стихотворения Ханы Сенеш «О Бог мой, мой Бог!». Поэт Роман Любарский провел ставшую традиционной для литературных вечеров «Дома поэта» книжную лотерею. Были на вечере и литературные сюрпризы. Так поэт-переводчик Максим Усецкий прочитал на иврите собственный перевод пушкинского шедевра «Пора, мой друг, пора…» И что самое приятное в этом: аудитория сразу узнала в ивритском стихотворении знакомые с детства стихи.
Среди гостей вечера были ивритские поэтессы Шифра Вайншток, Аделина Кляйн, Ализа Ишай, русскоязычные Ирина Дробинина, Лион Шмульский и др.

На протяжении многих лет «Дом поэта» при Иерусалимском общинном доме ( дир. Лариса Яновская) неизменно выполняет свою просветительскую миссию , открывая ценителям художественного слова новые имена или своевременно напоминая о забытых. Здесь приехавший из России ценитель поэтического слова имеет возможность открыть для себя красивый, высокий, классический иврит, восприняв и полюбив его благодаря русским переводам, настраивающим на высоту звучания языка поэтической Торы. И «да славится пламя» – пламя высокой поэзии, ибо «блаженно то пламя», «чья пламенность в сердце вошла».

Доктор филологических наук, поэтесса
Галина Подольская