Цикл стихотворений “Овидиева тетрадь”

Цикл стихотворений “Овидиева тетрадь”

* * *
Живую страсть – пожрать, украсть,
Жестоким хлебом смять.
Железный зуб,
слепая пасть,
А счастья – не видать.

Все только спать и жрать хотят,
Когтями душу рвут.

… А тех, любви слепых котят, –
Не помнят, как зовут.

БЕРЕГ МОРЯ

… Овидий, я тебя так слепо вижу –
Так: лысым камнем сквозь стекло воды.
Телега скриплая. И бык кроваво-рыжий
Тебя везет, вывозит из беды.
Ну ты и влип. Лоб белым терном крупка
Ледяная обвила. Кровь течет.
Ты – кости-кожа. Шаг по снегу хрупкий.
Наст выдержит. Не танец, не полет.
Сшил кожаный колпак себе иголкой,
Похищенной в избе, где под себя
Скифянки ходят. Песнь заводят волки.
Уж ведаешь в рыбалке, мукомолке.
Снег лепит в грудь. Судьба. Опять судьба.

Веселая судьба!.. – скрипи зубами.
Завидная судьба!.. – достань из губ
Застывших – свист. Соленый, меж снегами
Зверь моря спит. И дышит.
Вот изгиб
Зеленой кожи дрогнул – и брезгливо
Пошел, поплыл, смарагдом над стопой
Босой – завис… Да, хлебом люди живы.
И ты, старик, изгой, – пока живой,
Пошарь за пазухой, за кожаной подкладкой,
Достань кусок, слежал, колюч, тяжел, –
О, хлеб Любви!.. – ешь, плачь, с ладони, сладко… –
… хлеб Родины!.. – дух в ноздри не вошел –
Копьем вонзился – под ребро – навылет:
Язык, зачуй, – шершавая рука, –
Старик, твой лоб Борей пилою пилит,
А снеговые лохмы – близ виска
Трясутся на ветру, – глотай свободу,
Грызи и нюхай счастия ломоть!
Настанет ночь. В заливе нету брода.
И лед. И грязь. И тьму не побороть.
И ты один, в плаще, что сгрызли мыши,
Стоишь на мерзлом, бычьем берегу,
Хлеб в рот пихаешь, плачешь и не дышишь,
И слезы замерзают на буегу
В руслах морщин, в оврагах щек голодных, –
Ты отираешь голой их рукой,
Седой мужик, Овидий, раб свободный, –
Хлеб на зубах, посыпанный тоской,

Скрипит; скрипит, заснежена, телега;
Скрипит больной, изношенный хребет.
О, ешь свой хлеб любви под кровом снега.
О, пей из моря соль, пока – поэт.
Пока твой гроб не волокут по брегу.
Пока не сыплют в яму горсть монет.

СУЛАМИФЬ

Вот так я хотела: ворваться и смять,
И царскую голову крепко прижать
К изрытой и мертвой Луне живота.
Приблизить кирпичные – срамом – уста.

Вот так я желала! – босячкой – к царю:
Мороз ты ночной, обними же зарю!.. –

…… Скат крыши. Кирпич до хребтины сожжен.
Меня возлюбил ты сильнее всех жен –

Во бедности черной, средь духа скотин,
Во смраде угла, где, себе господин,
Ты знал: я везде за тобою пойду,
И нынче с тобою я буду в Аду.

И будут подземные крылья гореть.
И будут чудовища, плача, смотреть
На нищенку в крепком объятье с царем:
Коль любим по смерти – нигде не умрем.

ВАВИЛОН

Камни. Ночи. Масло. Пламя.
Грязь. Вонища – нос зажми.
Проституки с кошельками;
камни, бывшие людьми.
Кирпичи кладут и возят.
Из подвалов – крик и смрад.
Небосвод тяжел и грозен.
Звезды камнями гремят.
Плоть огней ожжет подмышки.
Танец – доски сцены жжет.
Друг на друге – до одышки.
Скоморохи. Чернь. Народ.
Пьянь. Несутся с факелами.
Червь волос ползет вдоль щек.
Мыши. Хлам. Печное пламя.
Где очаг?.. – украсть пирог.
В мочках страшные алмазы.
В цирк – там режут – поспеши.
Вонь и гарь. Уж лучше сразу
умереть. Хоть за гроши.
Тел раззявлены ухваты.
Руки-ноги – кочерги.
Глянь ты, публика, космата,
как сношаются враги.
Как живой вопит под пыткой.
Как, могилу разрыхля,
Мертвая ползет улитка –
содрогается земля.
А тела! – липучки, сахар.
Грудь на грудь.
Живот в живот.
Бездною – зрачки – от страха.
По сосцам – сребро плывет.
Золото – вокруг запястий.
Камни. Камни. Слепь-и-блеск.
Дым-и-гарь. И кровь династий,
Факелов горячий плеск.

Их подъяв, куда – на гибель?!
Камень. Спотыкаясь, конь
Так кричит! И тухлой рыбы
Блеск чешуй – монет – и вонь.
Пыль. Пыланье. Колесница
режет колесом толпу.
Ты, Великая Блудница, –
ты с парчою на горбу.
Груди – дыни: режьте, в глотку
навтыкайте, – до нутра!
Ты, имперская селедка.
Золоченая дыра.
Нос крючком. Кто выткал тряпки
солью, звездами, Луной?!
Ухо – в виде острой тяпки.
Зверь бугристый под спиной.
То ли бык. А то ль волчица.
Зубы. Ноздри. Чад и смрад.

Что, Великая Блудница?!
Не воротимся назад?!
Камни, камни под ногами,
а в руках огни, огни… –
Боже! Мы бежим кругами!
Боже! Грешных сохрани!
Боже!..

Кажет зверь зубищи.
И красотка – хохотать.

Боже, пусть я буду нищий.
Но не кат. Не волк. Не тать.
Боже, отыми всю пищу.
Мне не страшно умирать.
Умереть – то сладко, просто.
Разруби. Махни мечом.
Только в Башни Дикой остов
не клади мя кирпичом.
Только не бросай
под когти.
Под копыта не кидай.
Землю дай царапать ногтем.
Ветер пить последний дай.

РАБЫНЯ

Я так вонзать любила ногти в спину
Твою, когда бугрился надо мной.
Я так родить тебе хотела сына.

Живот мой помнишь?!
Толстый и смешной,
Мешал он нам, когда верхом садилась
Я на тебя, – здоровый ли, больной,

Мне было наплевать. А я годилась
К любви всегда. Мне было наплевать,
Сколь женщин у тебя! Ведь я родилась

Лишь для тебя! То мне блазнилось: мать
Твоя: кормлю младенца сладкой грудью.
То чудилось: я дочь. А ты старик.

Ты плачешь нагишом. Ты на безлюдье.
И ты к еде из рук моих привык.
Я твой таган, чугун. Твое орудье.

…… Твое отродье?! Песенка твоя,
Сквозь зубы сцеженная?!..
Твой мешочек,
Что пялил ты под кучею белья,

Потом сдирал – и плоть твоя в комочек
Сбиралась на морозе бытия?!
Я! Это я! Всех матерей – всех дочек –

Всех шлюх – цариц – собою подожгу.
Тебя сослали?! – вдоль мерзлот и кочек,
К тебе – в пустоты белой мглы – бегу.

Несчастная, забитая рабыня, –
Вся потная, увязшая в снегу,
С поклажей на горбу, тяжеле скиний,

В дыму снегов, со взором ярко-синим,
Как море на дикарском берегу, –
О, доползти на брюхе… о, врагу

Не сдаться… – вон, твоя избенка стынет… –
Дошла… дотла… – твоя жена отныне,
Последняя твоя жена отныне:

Не плачь, не плачь, – я слезы берегу:
Над толстым животом своим, над дыней,
Я без тебя смеяться не могу.

ПАЛАТКА, СШИТАЯ ИЗ ШКУР РЫБЬЕЙ ИГЛОЙ

Какая жажда… Пить – скорей!.. кувшин… глоток… – и в глотке –
Застыло серебро зверей, клыки скифянской водки…
Ногою отпихнуть казан: там спит овес безрогий…
И рот прижать – к слепым глазам Табити-Змееногой…
Изогнут воздух кочергой. Земля – горшком разбита.
Постель из шкур. И он, нагой, – всего лишь след копыта
Быка Небесного. Возьми,
возьми, скифянка, в руку
Огонь и стыд, что меж людьми слывет за бабью муку;
Ты погрузи в кусты волос и лоб, и лик, и губы –
Пусь золотым браслетом слез тебя охватит грубо
Твой зверь с тяжелым животом; пусть обовьет ногами
Тебя, встающую крестом над дикими снегами!
Возьми его, всади в сугроб, что меч, до рукояти, –
И треснет короб или гроб, и вырвется проклятье
Последним хрипом, – и, сплетясь угрюмыми телами,
Корова-скифка, козий князь, вы вспыхнете огнями
Над нищим миром,
над пургой,
над сгиблою телегой,
Над свежесодранной, нагой, расшитой перлом снега,
Распятой шкурой зверя… – о!.. – любились на шерстинах:
Познали зверье торжество о двух дрожащих спинах!
Познали пот, и кровь, и мед меж животов слепленных!
Укуса звонкий, жгучий лед – как виноград зеленый!
Познали дрожь копья – в кости! Огня – в пустой пещере!

… И шепот губ: прощай; прости.
… И острый запах зверя
От шкур палатки кочевой, – ты их освежевала
И сшила рыбьею иглой – для пьяной страсти малой,
Для зверьей, заячьей любви, минутной и убогой, –
В виду ножа в густой крови Табити-Змееногой.

КОЛЕСО

… Ты эту девку взял, хоть крепко руками цеплялась
За колесо. Спину – хлесь! – выгнула плетью она.
Ты ей колени коленом прижал. Змеей извивалась,
Синим эвксинским ужом, что плавает вместо вина
В козьем седом бурдюке. Как, глотку расширив, орала!
Ты ее крик ухватил мохнатым, распяленным ртом –
Да и выпил до дна. А пятками землю вскопала –
Ноги когда раздвигал, налегал когда животом.
Экая девка сподобилась! Хуже родимой волчицы,
Капитолийской, с двенадцатью парами злобных сосцов.
Как изо рта ее – всласть! – надобно жизни напиться.
Как во нутро ее – всклень! – влить влагу первых отцов.
Может, волчата пойдут. Слепые кутята, щенята.
Словно борщевник – ладонь, зубы разрежут восток.

Девка, не бейся, пригвождена, пред ветхой телегой распята;
Снег на дерюге горит; кровь утекает в песок.

И, пока хнычешь, меня, римлянского дядьку, целуя,
Чтобы я золота дал, чтоб не излился в меха, –
Я прижимаю босою ногой рыбку, пятку босую, –
Пот любви – кипятком – как обдаст! И глуха,
Девка, хотя, ты к любви, телица, ревица, белуга,
Ты, на остроге моей бьющаяся колесом! –
Я заключаю с тобою подобие звездного круга.
Я не железом давлю – я над тобой невесом.
И, пока бык от телеги косит на меня Альтаиром,
Сириус-глазом косит, льдяную крупку копытом топча!.. –
Девке, кусая ей ухо, шепчу я слова, позлащенные миром,
Мирром слащенные, спущенные виссоном с плеча:
КТО ТЫ БОГИНЯ ЛИ ЖЕНЩИНА ДАЙ МНЕ УТРОБУ И ДУШУ
ВИННАЯ СЛАДКАЯ ЯГОДА ДАЙ РАЗДАВЛЮ ЯЗЫКОМ

Снег нас – двойную звезду – свистя, засыпает и тушит:
В корчах, в поту, под телегой, под каменным черным быком.
Лишь Колесо на нас глянет. А в нем скрещаются спицы.
В нем – сшибаются люди. Сгущается темень и вой.
Чуть повернется – отрежет от Времени, где не родиться.
Девка, бейся, вопи. Тебя, покуда живой,
Так возлюблю, что царям в златых одежонках не снилось!
Так растерзаю, – волки Борисфена клочка не найдут!..
Рвись же, кряхти, ори, мне царапай лицо, сделай милость.
Ведь все равно все умрут. Ведь все равно все умрут.

РУФЬ И ВООЗ

Это я под телегой ночую,
Под себя всю солому гребу.
Деревянные руки зачую –
Пот источит испугом губу.

Деревянных, чугунных, железных
Рук и губ – изувечит ожог.
Я, бродяжка, в объятье над бездной
Глажу грозный, черненый висок.

Чернь упорного, злого накала.
Стародавняя ковка сребра.
Я в ночи под телегой стонала –
Я едва дожила до утра.

Вот он, старый с макушки и с низу,
С бородой – украшеньем владык!
Я возьму его царскую ризу,
Поцелую уста и кадык.

И спущусь на реку, застираю
Пятна крови на снеге парчи:
Я уже без него умираю
Под телегой
в огромной ночи.

ПЛАЧ ОВИДИЯ ПО ПУСТОТЕ МИРА

Мне ветер голову сорвет.
Кусты волос седые – с корнем
Мне выдерет. Застынет рот.

Подобны станут травам сорным
Слепые пальцы. Небо жжет
Алмазной синью зрак покорный.

Взвивается поземки сеть.
Я рубище давно не штопал.
Забыл, как люто пахнет снедь.
Забыл – в амфитеатре хлопал
Рабу, разбившемуся об пол.
Красиво можно умереть.

А мир великий и пустой.
В нем пахнет мертвою собакой.
В нем снег гудит над головой.

В нем я стою, полунагой,
Губа в прыщах, хитон худой,
Стою во прахе и во мраке,
Качаю голой головой.

Стою, пока еще живой.
… Изюмы, мандарины – звезды
Во хлебе неба. Эта снедь
Еще не съедена. Как просто.
Как все отчаянно и просто:
Родиться. Жить. Заледенеть.

СОН ОВИДИЯ. РОЗОВЫЕ ОДЕЖДЫ

Этот сон мне приснился не зря.
Этот сон мне приснился недаром.
… Император сидел предо мною, горя
Шелковьем, ярко-алым пожаром.

Змей из золота – трон сторожил.
Где павлины, а где опахала?..
Нищий, скрюченный дрожью до пламенных жил,
Понял я, что душа жить устала.

Он разжал свой запекшийся рот,
Пересохший меж вин и лимонов.
Процедил: – Ты мой нищий, подземный народ.
Я – звезда твоего небосклона.

Ты голодный. Меха съел червяк,
И гиматий порвали шакалы.
И во все времена будет истинно так.
Ты бедняк. Плоть твоя жить устала.

Я пресыщен, и розова ткань.
Ярче света зари эти складки.
Что умеешь ты, дикая, пьяная рвань?!
Обезьяньи прыжки да колядки?!..

Распевать под забором псалмы?!..
Клянчить черную сохлую корку?!
Да у звезд – попрошайкой суконным – взаймы
Жизнь канючить, вертеть, как опорку?!..

Царь я твой!.. прочь, мерзавец и раб..
Ишь, подумай, Овидием звался!.. –
И пополз от царя, будто маленький краб,
Я, чтто пел, пил вино, целовался,

Я, что был себе Царь или Бог
Там, на ложе, где листьями мяты
Пахли груди, – а левый, от сердца, сосок…
… Вот я – скрюченный, грязный комок,
Вот – владыка в виссонах проклятых.

И вцепился когтями я в шелк,
И в зарю я зубами вцепился,
И, пока не набросился бешеный волк,
Я кричал и стихами молился!

И горел плащ кровавый царя
Над лохмотьями с запахом сала,
И вставала душа, как над снегом заря,
И о жизни и смерти кричала.

ОВИДИЙ ОТДЕЛЯЕТ ТВЕРДЬ ОТ ВОДЫ

Я верю: ты сильный. И руки твои –
И мышцы твои – и ключицы твои –
Бугрятся огнем. В дырьях драный хитон?!
Не дыры то – звезды: вот Лев, Орион.
Ты сильный, Овидий. Я вижу: крыло
Заместо лопатки влачишь тяжело.
Поэт и мужик. Поднебесный ты пес.
Почти Божество. Я ослепла от слез,
Но вижу: все ребра свои обнажил –
Узорочья вздул изумляющих жил –
Канатные все сухожилья напряг –
Пил из бурдюка, спал меж грязных собак,
А нынче – восстав! – вознесясь в полный рост! –
Ты море воздымешь, отделишь от звезд,
Ты твердь отрываешь от злата воды,
Зенит разбиваешь на комья слюды,
На сотни улыбок, и губ, и зубов,
Что дарят любовь, что кусают любовь,
Что сердце грызут, что проклятья хрипят… –
На бездну алмазов, что кровью горят!

Да, Звездное Небо – ты создал, поэт.
Да, Грозное Море – ты создал, поэт.
Ты спишь под телегой, под горем планет.
Плетут вензеля они тысячи лет.

… Веревочки, петельки – тысячи лет.
Тебя уже нет. И меня уже нет.
И нет головы твоей лысой, седой.
И нету руки моей – с яркой звездой.
А есть небо – взрыв! Эта пляска огней!..

… Режь жилы мне сразу. Так будет верней.

ЛЮБОВЬ СРЕДИ КАМНЕЙ

Ничего я не вспомню из горестной жизни,
Многогрешной, дурной, изъязвленной, –
Кроме моря соленого: брызни же, брызни
В голый лоб, сединой опаленный.

…… Юность печень мне грызла. И тело сверкало,
Будто розовый жемчуг в рапане.
Все отверстия морю оно открывало.
Прожигало все драные ткани.

Он поэт был.
А может, лоза винограда.
Может, рыба – кефаль, серебрянка.
Может, был он глоток винно-сладкого яда,
Был монетою ржавой чеканки… –

Я забыла!.. А помню, как, ноги раскинув,
Я слоилась пред ним лепестками,
И каменья кололи горячую спину,
И шуршали, дымясь, под локтями;

Как укромная роза, слепая, сырая,
Расцветала и, влажно алея,
В губы тыкалась тьмой Магдалинина Рая… –
Ни о чем, ни о чем не жалею,

А о том, что дала обонять ему – мало,
Оборвать лепестки – запретила…
Сыро, влажно, и больно, и острое жало
Соль и золото резко пронзило…

Соль и золото!.. – губы, соленые, с кровью,
Золотые глаза – от свеченья
Дикой пляски, что важно зовется – любовью…
Дымной крови – на камни – теченье…

Ныло, пело, плыло прободенное лоно.
Камни в зад и в лопатки врезались.
Я не знала, что боль – это злато влюбленных.
Сердоликами крабы сползались.

Ветер голый и старый, седой, задыхальный,
Под ребро мне вошел, под брюшину, –
И звон моря, веселый, печальный, кандальный,
Пел про первого в жизни мужчину…

И сидела на камне горячечном – змейка,
Изумрудом и златом пылала
Ее спинка… – таких… не убей!.. пожалей-ка!.. –
Клеопатра на грудь себе клала…

Озиралась, и бусины глазок горели,
Будто смерть – не вблизи, за камнями,
Будто жизнь – скорлупою яйца, колыбелью:
Не посмертными, злыми огнями…

Так сидела и грелась она, животинка,
Под ударами солнечных сабель –
Мы сплетались, стонали… – а помню ту спинку,
Всю в разводах от звездчатых капель,

С бирюзою узора,
с восточною вязью,
Изумрудную, злую, златую…
… Жизнь потом,
о, потом брызнет кровью и грязью.
А сейчас – дай, тебя поцелую.

Я, рабыня, – и имя твое не узнала.
То ль Увидий. А может, Обидий.
Наплевать. Ноги я пред тобой раздвигала.
Запекала в костре тебе мидий.

Помнишь персик?!.. – он брызнул, так яростно брызнул
Тебе солью, и потом, и кровью
В лик морщинистый… в змейку, что ляжет на тризне
Меж грудями: судьбой и любовью?!..

Имярек, старый нищий, куплю тебе хлеба,
Вместе девство мое мы оплачем.
Вместе, бедные, вперимся в синее небо,
В поцелуе застынем горячем.

Нищий ты, я нища. Мы на камнях распяты.
Мы скатились с них в синюю влагу.

… Боже, мы не любовники.
Мы два солдата.
Мы две ярких звезды в подреберье заката.
Мы два глаза той змейки-бедняги.

ЛУПАНАРИЙ

Здесь грязь и вонь похлеще, чем в хлеву.
Не бойся. Я давно уж тут живу.
Пряду я пряжу золотую между ног.
Когда хозяйка даст на посошок
Худой обол – не ведаю о том.
Хожу я колесом. Ложусь крестом.
Умею всяко. Пот мой – сласть: лизни.
За грош и звери станут вмиг людьми.

Здесь лупанар. Презренный, для спанья
За деньги, дом. Здесь вся моя семья:
Та, с жирными щеками, что глядит
Мне в скважину, когда мужик сопит
На голой мне; та, что вздымает плеть,
Коль меди нет, – и лучше умереть;
И та, что ставит миску у дверей
С водою тухлой, – в цирке у зверей
Вода свежее; та, что в каменном мешке,
В соседней ячее – смешинка на смешке,
Грех на грехе! – вдруг за полночь стучит
С корзиной фруктов… – виноград от слез горчит,
А мы грызем, и косточки плюем,
Целуемся и любимся вдвоем,
Покуда спят козлы… – содомский грех,
И простыня в крови, и дикий смех!..

Здесь лупанар. Проклятый лупанар.
Что сунулся сюда?.. Ты гол и стар.
Что мне лепечешь ты беззубым ртом?..
Вот – все, что здесь! Плевать – что там, потом.
Раздвинь живые вилы… злато – вот.
Зачем, как жрец, – весталке, мне живот
Ты нежно гладишь?.. – грубо – пропори!..
Там нету жемчугов!.. там все – внутри –
Все как у всех: грязь, судорги, кишки –
И кожаный комок, что от тоски
Выплевывает кровь, а не дитя, –
Да тьма пупка, безвидна и дика…

Дикарка, да. Что делаешь со мной?!
Я вижу круг и обод золотой.
Я вижу снегом вышитый хитон
И в вопле – рот, и рваный шелк знамен.
Лепешкой черствою крошатся времена.
Я вижу – Крест. И снега пелена
Стреножила, мне голени связав,
Мне, лошади. Стекает, как слеза
Огромная, кровавая, – с Креста
Сухое тело Господа Христа.
Я – лбом к ступням. Я – в снег – истошный вой
Волчицы: мой волчонок неживой.
Я – бирюзу – с груди – крючьем руки.
На кос костер – с небес – швырок муки
Крупитчатой, ледяной. Скрип да скрип –
Под ветром – Крест. Из горла – зверий хрип:
Охотники, похотники, ворье,
Я – отомщу. Я стану: нож, копье.
Я вервие, топор. Я плахи медь.
Я смерть сама. Я, звери, ваша смерть.
Я ваш металл, плеснувший по шеям.
Я – олово расплавленное: вам
В тугие глотки, кверху – рык: “Распни!”.
Я – древко с паклей. Подожги! – огни
Вопьются под поганое ребро.
А Он меня учил творить добро.
Я обнимала пятки волосьем.
Я мыла ноги – были мы вдвоем –
Ему – и воду грязную пила.
Я ставила на краешек стола
Ему печеной рыбицы кусок.
И видела: уже седой висок.
Уже хитон над чреслами обвис.
А Он глядел – со звезд – на землю – вниз –
Туда, где таз, и тряпка, и вода,
Меж рук моих текучая слюда,
Где я целую щиколки, ступни,
Где я люблю, где мы навек одни, –
Я, лупанарка, проститутка, мразь, –
В небесной я рубашке родилась,
Не видишь, что ли?.. – жемчуг в волосах
И поцелуй горящий на устах;
Мой Бог меня одну призрел из всех,
Презрел мой грубый, мой беззубый смех,
До Ада распустил мою косу,
А в Рай, сказал, тебя сам унесу –
И буду там любить…

Поэт, уйди.
Ты нищ и бос. Уж начались дожди.
Ни драхмы нет в кармане у земли.
Поди на двор. Облегчишься в любви.
Мне на живот ты кости не клади.
Я Рай люблю. Я сплю с ним на груди.
Я – жемчуг в вони ямы выгребной.

Не уходи. Еще побудь со мной.

ОРГИЯ

Страшен медного оскал
Льва – с огнем в двузубой пасти.
Сладко пити, сладко ясти
Середь выгнутых зеркал.

Сухо цыкают тимпаны.
Будто гвозди в плоть – удар.
Люди сыты. Люди пьяны.
Это горечь и угар.

В женское вцепиться ухо
Зубом – и скусить серьгу.
Там – на сундуке – старуху
Пусть распнут: не помогу.

Пир чумной гремит костями.
Старый мех вино прорвет.
Я – меж буйными гостями.
Над тарелкой снеди – рвет,

Выворачивает – пяткой
Из чулка – на яхонт блюд.
Пир, на смерти ты – заплаткой.
Все равно ведь все умрут.

Все равно на снег из зала
Мы повалим, отрыгнув
Все, чем горе накачало,
Чем поил блудливый клюв.

В горсть лазурный лед хватая,
Отирая лбы дождем,
Мы поймем: земля – Святая!
… Только поздно! –
упадем

Кучно, горбясь и вповалку,
Штабелями пьяных дров, –
В снег, резучий, колкий, валкий,
В снег, последний из даров.

И над телом в мехе драном,
Всем в порезах, синяках,
Снег качнется служкой пьяным
В белой ризе на плечах.

Над еще живым кутилой
И над мертвым сном могил
Встанет снег великой силой,
Светом, что сам Бог любил.

И тогда заплачу солью,
По щеке мазнув багрец:
Искупи грехи мне болью!
Покажи мне мой конец!

Только доски, крыши, ямы
Засыпает белизна,
Укрывая Ноя, Хама
И Агарь в песках без дна.

ГИБЕЛЬ РИМА

Иди, гляди. Повязку с глаз стяни. Смахни. Сдери.
Все камни рушатся сейчас. Приспело – изнутри.
Бегут по ободу огни. Пылают по кишкам.
Просвечен пуп. Ребро горит. Зад молится горшкам.
Крик уши рвет. Кажись, конец. А мы едим еду.
Из тряпки выпростав, жуем – дрожим на холоду –
Скупой кусок, чугун-горбыль. Вонзаем зубовье.
Мы на ветру. Мы гарь и пыль. Тончится бытие.
Гудит земля. Тяжел, Самсон бежит среди колонн.
Горит во рту свинцовый стон. Гремит Иерихон.
Иди, гляди!
Да это Рим!
Наш Рим с тобой родной.
Мы вместе с ним гудим, горим.
Огнище прет стеной.
Мы сладко ели?!.. – Пустота. Мы пили?!.. – Тишина.
Окно ночное: от креста тень: рамою окна.
У тени – деревянный крюк. Похоже, человек.
Почти без ног. Почти без рук. Не размыкая век,
Он черствый хлеб в слезах изгрыз. Волос его куста
Боятся птицы. Глянет вниз – морозом: пустота.

А там, на улице, – чертог снегов, что в бубен-грудь
Все бьют и бьют! Да, все умрут! Обнявшись, как-нибудь.
Какая радостная смерть – всеобщая, в котле!
Кипит меж крыш людская соль. Кровавят по земле,
Змеятся трещины. И в них – дощечки детских рук.
Вопят на углях старики, на дыбах давних мук.
Все ожило. Развернут весь пергамент – до конца:
Вот вязь миров; вот боли взвесь;
вот судорга лица.
Все лики, души и тела, что были – о, когда!.. –
Гудят, звонят в колокола, в чугунные года!
Кровь на щеках! На ребрах – кровь! Рисунок звезд – другой!
На площадях – цветы костров. Лежит мужик нагой,
Рыдает: доченька моя!.. А дочка на кресте –
В сугробе – в прорезях белья – в багровой наготе.
Беги, дурак, гляди во все великие глаза! –
Был мир и Рим,
был мед и хлеб,
вино и бирюза,
Все было – женщин пчелий рой, кабаний рев мужчин,
И царь: хрустальною горой стоял – во тьме, один! –
И зарождение детей, и вытолк их на свет… –

…… гляди: огонь.
Тяжелый смрад.
Назад дороги нет.
И только девка, босиком, подмяв простой хитон,
Сидит и черствый хлеб жует, и достает лимон
Из меха пазух,
вони мглы,
продажной наготы:
Гляди, глаза ее светлы, и это – тоже ты,
Ты, наплевав на гибель!.. ты кусаешь цедру, и
Кровь мира – криком кислоты – течет в твоей крови;
А камни рушатся огнем над жалкой головой, –
Глянь, гибнет Рим. Поплачь о нем. Поплачь, пока живой.
Облей слезами мертвый хлеб.
Платок с очей стяни.
Ты все равно и глух и слеп.
Глаза твои – огни.
Огни в глазницах коревых. Под черепом пустым.

“Беги, беги!” – последний стих.
Последний черный дым.

ДИТЯ ОВИДИЙ В БАНЕ

Ах, баня… воды с высоты… и волчьи пламенные крики
Людей, чьи красны животы и дымно-кочегарны лики…
Свод зелен – малахит тяжел – чрез пар тела горят огнями…
И каждый – беззащитно-гол, шов на рубце, и шрам на шраме.
Клубятся тел златых дымы… в подмышках – ужас угнездился…
Мы – голыми – из чрева. Мы – наги – на ложе: кто влюбился.
Мерцают потно: грудь, живот, и чресла – ягодою виснут…
Мы люди. Всяк из нас – умрет. Нас в землю грязную затиснут –
Не спросят, кто нас омывал, кто в погребальные рубашки,
Слепяще-чистых, наряжал… и так во тьме замрем, букашки,
В дощатых длинных кораблях, сработанных по росту, точно… –
Ах, баня, мальчик вот, в слезах – он в зеркало глядит нарочно,
Он видит!.. – амальгама – дрянь… сползает… отражает еле
Старуху, ржавую, как скань, – она забыла в колыбели
Себя… и груди – козьи – врозь – девчонки рядом с ней… из чана
Льет на старуху: друзу, гроздь, хрусталь и слиток, сон тумана,
Гремящий ливень, водопад – воды?!.. из чана?!.. Это – баня?!.. –
Льет – жизнь, что не придет назад, – лови: морщинами, губами…
Льет – слезы!.. Поцелуи – льет!.. Мальчонка, что на баб ты голых
Так пялишься?!.. раззявив рот, глядишь на них, парных, веселых?!..
Им на тебя, пацан, плевать. Уж больно хороша парилка.
Трет дочь мочалкой жесткой – мать. С гранитных плит крадет обмылки.
Дрожит слезою меж грудей алмаз – у молодой. У старой
Зад шире римских площадей, и задохнулась от угара,
И ловит воздух черным ртом… Гляди, пацан, как это просто –
Вот так и мы как раз умрем, в парных клубах увидя звезды…
Вот так – вон, в зеркале – гляди – обнимемся, застыв улиткой,
В любви, – а там – пойдут дожди,
Пойдут косящие дожди – к помывке собирай пожитки…
И, плача, – невозвратный путь!.. – увидишь в амальгаме мыльной:
Во тьме горит сосцами грудь, глаза, – а дале – мрак могильный…
А дале, в духоте, во мгле – пацан, два зуба, щеки – красны:
Как банный пар навеселе, как меж грудей алмаз опасный,
Ты верил в то, что жизнь прекрасна,
Ты был ребенком на земле.

СОЗДАНИЕ ЛУНЫ И СОЛНЦА

Я небо выделаю кожей.
Я пьян. Я женщину слеплю
Из глины, вервия, рогожи.
Я, дураки, ее люблю.

Поэт – от края неба вышел,
До края неба он дойдет.
Лист легкого уже не дышит,
Хрипит. Поэт вот-вот умрет.

Я сделать женщину успею.
Рука трясется. Губы – в ковш
С вином.
Глаз правый пламенеет
Ее: с великим Солнцем схож.

А левый глаз – Луна большая.
Планеты – соль ее зубов.
Я небо с кровью намешаю.
С землей сотру тебя, любовь.

Твой голос – гром.
Гроза – хрипенье.
А слезы выхлещут дождем
Меня, мое гундосье пенье,
Мой лоб, как жирный чернозем.

Земля, уста свои разверзни!
Глядите, Солнце и Луна,
На грязью крашенные песни,
На жизнь, что небу не нужна!

Да, это я – Овидий, кто ли –
Спинной хребет мой – Млечный Путь –
Создал Луну и Солнце боли,
Венеру клал себе на грудь!

Венеру… –
……. в лупанар, мальчишка…
За опиумом… за врачом…
За девкой, нищей римской мышкой,
Что зарыдает за плечом.

ЛЮБОВЬ С ЦАРИЦЕЙ-СМЕРТЬЮ

Вся в белизне, горит постель
Измятым снегом, гарью бурь…
На чернь души Иезавель
Кладет безумную лазурь.

Душа – пустыня. Вся мертва.
И тьма камней. И крик ветров.
Моя кладется голова
В мешок – последним из даров.

Ни пить-ни-есть. Ни стыть-ни-спать.
Ни выю украшать сребром.
А на краю пустыни стать
Огрмным выжженным шатром.

Костлявая, в куске парчи,
Безноса – череп так раскос –
Она придет. Дохнет: “Молчи”.
И захлестнет петлею слез.

Пойму: меня, как бы свечу,
Накрыть – задуть – свалять в комок…
Я, мертвый, – Смерти не хочу.
Но ближе рот. Щека. Висок.

И вот уже чугунный лик
Вблизи. Морщины: в дырьях сеть.
Я твой. Я высохший старик.
Как просто в жизни умереть.

Старуха скинет балахон.
Скелет я крепко обниму.
Любовью я дотла спален
И ухожу за ней во тьму.

Пусть на земле снега – икра
Во брюхах белых зимних щук…
Из твоего, о Смерть, ребра
Сработан я для вечных мук.

Старуху, хахаль, обними.
Царица, смерд тебя любил!

…… Об этом я, быв меж людьми,
Последний крик свой сочинил.

ВИДЕНИЕ АДА

Круги тяжелых век подъемлю.
Вдоль по вискам – холодный пот.
Я вижу будущую землю.
Я вижу черный ледоход.

Кривое горло камень душит.
Горчит дегтярная вода
И маслом льет на кости суши,
Захлестывает города.

Стоят во тьме людские ульи
По шею – в пламени – навзрыд.
Скелеты спят. В глазницах – пули.
Алмаз под ребрами горит.

Железо, что живых пожрало,
Все рыжей ржавью проросло.
Все, что металось и сверкало, –
Золою фосфорной легло.

И кто над мертвою землею,
Молчанье черное храня,
За руку крепко взяв, тропою
Последних снов – ведет меня?

“Гляди, – он говорит, – утрата.
Утрачен Рай. В награду – Ад.
Любовь поругана, распята
И больше не придет назад.

Я проводник тебе по Аду.
Венец лавровый на тебе,
Девчонка… Нам одежд не надо.
Мы голяками – по судьбе.

Как в роженой крови, как в бане,
Как в лютой страсти, как в гробу –
Мы, голые, в Аду губами
Целуем голыми – судьбу.

Ты балахон сама пошила?..
В сандальях бычьих – долго шла?!..
Тогда идем, пока могила
Меня обратно не взяла!..”

То ввысь летя, то круто – в бездну,
Все чуя – кости, кровь и крик,
Сцепили руки мы железно –
Девчонка-дура и старик

Лохматый, лысый, бородатый,
В хитоне, бешеном мешке,
Весь лоб в рубцах; лицо солдата;
Как в хлебном ломанном куске,

Торчат изюмы глаз сухие,
Косые ягоды тоски;
И льется пот – дожди косые –
С его висков – мне на виски…

“Овидий, милый мой Овидий!
Солдат любви! Завел: ни зги!..
Ни человек, ни зверь не выйдет.
Больней сужаются круги.

Мир умер. Съеден, выпит, выжжен.
Глядит глазницами – мертвец.
Пошто, пошто один ты выжил,
Мой лысый, радостный певец?!..

О, помнишь, – ты ведь жил любовью,
Ты припадал к ее горстям…
Зачем скитаемся с тобою
По черным Адовым костям?!..”

Но он ступал неслышней пуха,
Вцеплялся в пальцы до кости:
“Гляди, как древняя старуха,
Седые космы распусти.

Все умерло. До дна. До края.
В разверстом гробе бытия
Один поэт не умирает.
Гляди – вот дышит грудь моя.

Хитон купил на Авентине.
Я лавр на Форуме собрал.
Я сплел венок под сенью пиний,
Пока мой Рим – Мир – умирал.

Пока горели, плавясь, камни,
Дымились, корчились тела –
Я тело милой жег руками,
Любовью сжег себя дотла.

И я люблю тебя, красотка!
От глаз, грудей твоих – дрожу.
Давай тебя раздену кротко.
На лунный пепел уложу.

И лягу на тебя, и буду
Тебя терзать, терять, лепить,
Дышать в мороз щеки – на чудо
Слезы; лечить тебя; любить.

С тобою нам одно осталось,
Скифянка, дочка синих звезд:
Чтоб воробьем ко мне прижалась
За пазухой, где драный холст

Хламиды, серой, груботканой, –
и пусть глядит великий Ад,
Как я тебя целую, пьяный,
Всю жизнь подряд,
Всю смерть подряд”.

…… Все. Ты меня уже не слышишь.
Ты показал мне Ад и Рай.
Как ты хрипишь.
Ты трудно дышишь.
Ты только тихо умирай.

Ты показал, что за могилой –
Опять любовь; опять она.
Мне руку сжал – последней силой.
Глазами попросил: вина.

Все замело метелью стылой.
Все поглотила белизна.

БЕРЕГ МОРЯ

Снег и зеленое море.
Крупка. Седая вода.
Голос в отчаянном хоре.
Глаз одичалых слюда.

Галька шуршит под ногами.
Тело земляное мнешь.
Чайка летает кругами.
Падает вниз, будто нож.

Камни вонзаются в спину.
Рубище ветер разъял.
Снег. Я тебя не покину.
Ты меня – птицей назвал.

Ты был римлянин. Морщины –
Птицами – вдоль по лицу.
Стынут в телеге корзины.
Я от тебя улечу.

Лысый; и водочный запах;
Четки на шерсти груди.
Красный Восток. Черный Запад.
Лягу. Раскинусь. Иди.

Пламя. Прибой. Содроганье.
Крови и праха мешок.
Жизни и смерти дыханье.
Ракушка колет висок.

О, то виссоны, гранаты,
Шелк финикийский, сапфир –
Сердце – не чресла! – разъято:
То под ребро входит – мир.

Больно втыкается, жадно,
Гибельным,
грозным копьем.

…… Эх ты, старик. Тебя жалко.
Драхмы-то нет за бельем.

Нет ни таланта, ни лепты,
Блестки обола в пыли.
На вот. Держи кусок хлеба.
Знать, ослабел от любви.

Лето 1995 – январь 1996. Нижний Новгород.