Автор – Т.Н. Суровцева
ПО СЕРДЦЕБИЕНЬЮ СВОЕМУ…
(Очерк жизни и творчества Елены Жилкиной)
Как многие творческие натуры Елена Викторовна Жилкина в течение всей своей жизни достаточно болезненно относилась к попыткам точного определения и опубликования даты ее рождения: этой даты вы не найдете ни в многочисленных статьях, посвященных жизни и творчеству иркутской поэтессы, ни в аннотациях ее поэтических сборников, ни даже в скупых и точных строках библиографических указателей. Но теперь уже нет смысла скрывать дату своего рождения: 27 декабря 2002 года ей исполнилось бы … сто лет. А мы по-прежнему помним ее молодой: насмешливой, всегда влюбленной. Всегда одинокой … Одинокой ли? О нет, в любую минуту ее жизни с нею были ее друзья, дочь, которая называла ее удивительно: Пеночкой – и нежно заботилась о матери, как бы далеко ни жила; с нею была Поэзия, которой Елена Викторовна дышала, наверное, до последнего часа своей долгой жизни. Даже минуты обычного человеческого недомогания сама Поэзия – так мне казалось – расцвечивала для нее живыми цветами.
В особом уюте ее квартиры ( которую она шутя называла “по вечерам, над ресторанами”, потому что располагалась она как раз над рестораном “Арктика” ) умещались сибирские дали, дороги – земные и небесные, шум таежного листопада и тревожный прибой Байкала … А еще – книги, многие из которых были написаны ее друзьями – поэтами и хранят их короткие – шутливые или серьезные – послания , некоторые уже из небытия; картины – дарения друзей – художников, и среди них замечательный портрет кисти А.Жибинова, на котором – полный благородства лик тридцатилетней иркутской мадонны – “Елена Жилкина”,
Она любила странствия, была легка на подъем, но жила только Сибирью. Отовсюду возвращалась она на берег Священного моря, как чайка к своему гнездовью. Всюду помнила о нем:
Леса стоят у отчего порога,
я слышу их баюкающий гул.
Сухая каменистая дорога
уводит в горы, где цветет багул…
Тяжелую байкальскую лодку в стихах она называет нежно: “стружок”… Легко ей было говорить о Байкале – она родилась на его берегу, в Листвянке. Отец служил управляющим на верфи, а мать была гувернанткой в богатом доме, где молодая семья и квартировала. Хозяйка дома на ее рождение подарила ворох прелестных детских вещичек …
Девочка подрастала, убегала в горы, где июнь пылал жарками и кудрявой саранкой; в хорошую погоду уплывала на “стружке” по светящимся водам Байкала…
Может ли быть детство счастливее, чем у нее?
Потом впечатления тех дней вылились в стихи:
Я не иду –
бегу по берегу вприпрыжку,
в линялом платьице…
А берег тот же, тот.
Я с любопытством бойкого мальчишки
заглядываю в просмоленый бот…
…А в конце декабря всей семьей ездили на Рождество в Никольскую церковь. Нарядную лошадь запрягали в сани, детей (Леночку и её брата) укутывали в меховую шубу и ехали вдоль вмерзшего в ночь Байкала на Всенощную. Отец правил на размытое в плотном тумане сияние вдали: возле церкви пылала в бочках смола, чтобы прихожане не заблудились. В двенадцать ночи плыл, раскалывая морозный воздух, веселый колокольный трезвон: младенец Христос родился! И всем казалось, что родился он именно у нас в Сибири, в самый ядреный мороз!
Под утро, полные рождественской благости, изрядно наголодавшиеся в дни поста и особенно в сочельник, возвращались домой, к столу чудесных яств… Разве можно забыть такое? Елена Викторовна не забывала. Палисандровый крестик и иконка Богородицы всегда висели у нее в изголовье.
И как точно найдено было слово для обозначения т о й жизни:
Все л а д н о там:
и месяцы, и дни –
в какую жизнь сплетаются они!
А век двадцатый уже ступил на тропу войн, и крови, безбожия и разрушений, и великого строительства. Е.В.Жилкиной предстояло быть всему этому свидетельницей и участницей. К счастью, от первых потрясений революционных лет девочку заслонили родители. А она росла, училась и потихоньку начала пописывать стишки. Впервые в печати они появились в 1925 году. В них – вспоминала она с улыбкой – майское небо, чисто вымытое алым флагом! В силу своих юных лет и открытого характера она искренне принимала данное ей Богом время бытия.
Жизнь складывалась благополучно: Елена поступает Иркутский университет и, окончив его, работает учительницей в селе Хилок Читинской области, затем в Иркутске. Но неуклонно влечет писательство, и она сотрудничает в эти тридцатые годы в альманахах “Переплав”, “Стремительные годы”, в в журналах “Будущая Сибирь”, “Сибирские огни”.
В тридцать шестом году ей вручили карточку кандидата в члены Союза советских писателей, где красовалась собственноручная подпись: “М.Горький”. Это событие стало предметом ее гордости на всю оставшуюся жизнь!
В эти годы Елена Викторовна попыталась выйти замуж. Должно было состояться бракосочетание и свадьба, но жених (ответственный партийный работник) сбежал, как Бальзаминов, из-под венца. В результате дочка Таня росла без отца.
А вскоре началась война, его в числе первых призвали на фронт, и уже в сорок первом он умер в одном из госпиталей от тяжелых ран.
В годы Великой Отечественной Жилкина много работала в иркутских “Окнах ТАСС”. Вместе с другими писателями выступала со стихами в школах , сельсоветах, в госпиталях перед фронтовиками…
И вот в 1943 году в Улан-Удэ выходит первая книжка стихов Елены Жилкиной “Верность”. Бумагу для книжки, вспоминала Елена Викторовна, пришлось покупать на свои деньги и везти на санках по зимнему городу в типографию. О чем были стихи? Конечно же, о войне, об отважной санитарке, о бойцах, испытывающих трудности на фронте. И несмотря на заданность темы, на то, что голос поэтессы еще слаб и не имеет собственной интонации – она ведь не фронтовичка – стихи все-таки подкупают искренним желанием порадовать людей в столь тяжкие дни, они простодушны и нежны…
За это она, видимо, и попала в иркутские “ахметовки”. Впрочем, в том самом, сорок шестом году “ахматовых” искали в каждом городе… В Иркутске (со смехом рассказывала мне Елена Викторовна в конце 70-х) некий товарищ Чуркин, в силу своей образованности, Ахматову немножечко спутал с Рахметовым, вот и получился гибрид “ахметовщина”.
В то время было не до смеха. Елену Викторовну, после соответствующих проработок на всевозможных уровнях, уволили из “Молодежки”, где она работала в отделе писем, и… отказали в благоустроенной квартире. Взяла Елена Викторовна дочку за руку, и пошли они по набережной Ангары искать себе жилье. Наконец, нашли маленькую комнатку возле коммунальной кухни бывшей прачечной генерал-губернаторского дома. Половину кухни занимала русская печь, которую нелегко было “прокормить” в течение долгой иркутской зимы.
– Помню,- рассказывала мне Елена Викторовна,- первые дни я мучительно разглядывала крюк на потолке – на него в прежние времена подвешивали люльку для младенца…
Здесь двум слабым женщинам предстояло прожить долгие годы. Отсюда дочь уходила в школу, потом в университет, предварительно протопив печь. Елена Викторовна уходила еще раньше – на работу, которую с трудом, но нашла.
Зимой окна бывшей прачечной зарастали куржаком.
До стихов ли было? Имя Елены Жилкиной почти перестало появляться в печати.
Кроме странного занятия сочинением стихов было еще одно доказательство неблагонадежности Е.Жилкиной. Родители ее принадлежали к среднему слою, и старший брат после гражданской войны оказался с частями белой армии в Харбине. Там он принял монашеский постриг. Потом судьба забросила его в Русскую Америку, где в сорок седьмом году основал он православную гимназию, в Сан-Франциско. Настанет время, и этот факт еще раз аукнется в ее судьбе.
А пока… Оказавшись в самых суровых для женских невеликих сил условиях (одна с ребенком, в жилище, лишенном элементарных удобств, без права на творчество) Елена Викторовна должна была собрать эти самые силы, чтобы выжить. С 1943 по 58-й год у нее не вышло ни одной книжки. Но она оставалась поэтессой, она писала все эти годы, превращая морозный куржак, растущий вместо цветов на зимнем окне, страшные зимние ночи и печную золу в россыпь поэтических образов. Она не перестала быть искренним, распахнутым навстречу любому проявлению доброты, человеком.
Здесь, в комнатушке на набережной Ангары, ее навещали друзья, спорили, читали стихи, и эти нищие посиделки заменяли ей балы и фестивали:
Мы дружбы помнили законы,
сойдясь за дружеским столом…
…И вдруг – стихи.
В них – крики чаек,
волненья белопенный дым,
как будто, от себя отчалив,
ушли мы к берегам иным.
Поэзии высокий ветер
сушил ладони, горло жег,
врывался в сердце, как стихия,
наносное все истребя…
Вот так и слушали стихи мы,
их повторяя про себя.
Первооткрыватель слов – она страстно любит стихи и пишет об этой любви. Любви, которая спасает от смерти и от обывательского болота.
Но время шло, и жизнь менялась. Ждановское постановление забылось. Литературный процесс, заторможенный и искривленный историей, находил новое русло, вбирал в себя новые имена.
Иркутская литература не смогла обойтись без Елены Жилкиной, и вот в 1958-м глду выходит ее книжка “Сердце не забывает”. Затем, с 1966 по 1986 годы были изданы почти одна за другой книжки: ” Парус”, “Сентябрь, “Островок”; в 72-м в серии “Сибирская лира” – сборник “Родные ветры”; затем появляются в печати сборники стихов “Пора листопада”, “После вьюги”, “Земные дни» (1982-й) и, наконец, сборник “Заморозки” в 1986-м году выходит в издательстве “Современник” в Москве.
* * *
Долго не могла поэтесса найти свою тропу в поэзии, обрести неповторимую интонацию. Она болезненно чувствовала это: “Слова не даются, слова ускользают. Я снова над ними до крика бьюсь…” “Но я вставала, на часы глядела, отогревала строчки как умела…” И от стихотворения к стихотворению, от сборника к сборнику преданность и трудолюбие побеждают неумелость и робость, крепчает и зреет душа поэта и слово стиха. Постепенно возвращается уверенность в себе, в том, что выбран единственный и неизбежный путь.
В книжке “Сердце не забывает” поэтесса впервые осторожно касается драматических событий своей судьбы, но больше взор ее обращен в далекое и милое прошлое, на берег Байкала, в тот “ладный” мир ее детских лет. Негромкая и трепетная мелодия любви к родному Прибайкалью звучит в ней и переливается из книжки в книжку:
Я долго шла к вам, молодые травы,
к вам, облака,
к вам, запахи земли…
Овеянной вселенскими ветрами,
мне над собой подняться помогли.
“Вселенские ветра” захватывают, уносят с собой: командировки, выступления перед слушателями в тайге и в поле, новые встречи и впечатления, но сердце вновь возвращает поэтессу на родные берега, и вот уже тревога захлестывает душу:
…А нынче ночью буря
билась в стекла,
и скатывались брызги,
как слеза.
Должно быть, крыша домика намокла…
Я не могла всю ночь
закрыть глаза.
Книжки Елены Жилкиной раскупаются, появляются первые одобрительные рецензии. Особенно благосклонно была встречена критиками книжка “Сентябрь”. В ней поэтесса обрела, наконец, самое трудное: умение быть собой. Достигнув мастерства, поэтесса заговорила в полный голос. Она уже не молода, она стремится пролистать свою жизнь заново:
Теперь узнаю,
в чем моя отрада
и в чем вина, что сделано не так…
Не так дышала и жила,
как надо,
святое отдавая за пустяк.
В стихах Елены Жилкиной нет слишком броских красок, зато есть истинная красота; каждое слово точно и каждая мысль продуманна. Преобладают мягкие лирические тона, переливы чувств и настроений. Её увлекают – стремительность дорог и вся земли огромность, и снег, летящий за окном, и чьих-то глаз голубизна, и первый лепет ребенка, и ночи тьма и дня сиянье…
…Но вот привлек
мое вниманье
цветок, растоптанный в пыли.
И в лепестках его лиловых
мне шрамы чудятся…
И вдруг
жизнь повернется гранью новой…
Прожитые годы, “тяжелый крест своих ошибок” дают право на мудрость, но далеко не каждый увидит чужие шрамы. Елена Викторовна – умела видеть.
А сама в минуты одиночества вновь и вновь обращается к пережитому, и горестно упрекает, и ищет оправдания изменчивым друзьям:
…Как пусто.
Лишь растет упрямо
из отчуждения стена.
Как холодно и безразлично
предательства замкнулся круг.
И кто-то из друзей
привычно
уж не протягивает рук.
И далее в том же стихотворении:
Каким несправедливым ветром
нас разметало всех тогда.
Христианка, она молилась, наверное, за “ненавидящих нас” – и прощала. Потому что непрощение – усугубление зла:
Угомонись, мое смятенье.
Еще одна мелькнула тень.
Я перечеркиваю тени
и выхожу:
Мне светит день.
К счастью, времена меняются, изживая старое зло, жизнь становится ярче и богаче, ветер века упруго бьет в поэтические паруса. Теперь Е.Жилкина пишет “Стихи о скорости”, полные юной восторженности (а ей уже за шестьдесят), о молодых строителях Братска, перед которыми она “в долгу”; о трудности дорог, о мужестве молча нести в сердце давнее горе – “и ничего не бросить по дороге и жить, не опуская рук”.
Раздумья о прошлом и вечном, о духовных сражениях и незримых победах духа над былым страхом перед сильными мира сего, над одиночеством и сердечной болью ( не всепрощение, но возвышение над человеческими слабостями) – вот философская сущность ее поэзии в зрелые годы.
Будучи цельной личностью, Елена Викторовна не предала никого, ни с кем не сводила счеты; ни о ком, кажется, не сказала дурного слова. Во времена диссидентских поползновений оставалась родной дочерью Сибири и России, не греша позой “внутренней эмиграции”.
От душевной боли спасалась красотой таежных лесов и широким дыханием Байкала.
Конечно, взыскательный читатель найдет в стихах Е.Жилкиной и слабые строки, и необязательные слова, как-то по-детски вставленные ради сохранения ритма стиха, и самоповторения, но ради лучших стихотворений читатель прощает эти огрехи. Потому что – прочтешь, например, стихотворение “Байкальская осень”, да и будешь, словно заговор от печали, повторять его строки, перебирая слова, как россыпь самоцветов:
Ошеломит, закружит, уведет
в мерцающие тайны листопада,
у ног
лисицей рыжей проползет,
прогонит туч
оранжевое стадо.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Все гуще синева,
все жестче ветер в море,
и дальний берег дальше с каждым днем,
но все равно над деревянным молом
горит маяк
спасительным огнем.
А с каким восторгом отдавала она свое сердце дорогам, встречам, “законам дружбы” и новой, прекрасной, освещенной собственным внутренним сиянием , любви! В стихотворении, посвященном Александру Вампилову, читаем:
…Врывайся, вихрь,
я не задерну штор,
не спрячусь в страхе,
не забьюсь под крышу…
Ты слышишь, жизнь,
я принимаю шторм.
Я принимаю шторм,
любовь,
ты слышишь?
Откуда эта безоглядность и отвага, это умение так азартно жить? – Неизжитая молодость брала свое, раскрепощенная душа вкушала, наконец, счастье, добытое с таким трудом в течение долгих лет:
Рубцы на сердце называем опытом
и оставляем за спиной закат.
Но как сурово и мужественно звучит голос поэта в стихах -размышлениях о времени и судьбе:
У времени железные веленья.
В календаре у каждого числа
Нет ни отсрочки и ни сожаленья.
Зима стучится у ворот, бела.
По новому я жить не начала.
Быть верной себе, не приспосабливаясь, не прислуживая власть предержащим – всегда достойно уважения.
“Свежесть восприятия живой, многоголосой симфонии жизни” отмечает в творчестве Елены Жилкиной литературовед Василий Трушкин. Огромный мир живет в стихах этой, на первый взгляд, камерной, “тихой” поэтессы. Шум времени и сердцебиение современника. Тончайшие краски голубиного крыла и пение дождевой капли за окном, простор и свет родных долин и гор:
Идет сентябрь
по всей моей Сибири,
шумит в лесах просторных
листопад…
говорит она, чуть задыхаясь. Или в другом стихотворении:
Птицы улетают. Стало пусто,
стало пусто в горнице моей.
Так она воспринимала Родину: как свою горницу!
Естественность поэтического образа – когда строфа как цветок расцветает в руках у тебя, читатель – это “высший пилотаж” поэта.
Елена Жилкина сверяла эти строки , действительно, по сердцебиенью своему:
Времени, несущегося ветром,
Не уносит день тот никуда.
И стоит у заберегов светлых
Темная – претемная вода.
И летит через года тот камень,
Далеко закинутый с руки.
Может, и печаль куда-то канет,
И исчезнут на воде круги…
В семидесятых годах Елена Викторовна была избрана депутатом городского Совета депутатов трудящихся. Многое стало доступно ей, и она употребила свои возможности, чтобы помочь молодым писателям – не только в творческом плане, но и в жизненном, добиваясь у городских властей квартир для них и издания первых сборников. Она с гордостью вспоминала, как однажды Александр Вампилов воскликнул: “Елена Викторовна, мы все вылетели из Вашего рукава! ”
Многим из нас стала она “крестной матерью” в иркутской литературе. П.Реутский и С.Иоффе, А.Вампилов и В. Распутин, В. Козлов и я, пишущая эти строки ( меня она буквально за руку привела в Восточно-Сибирское книжное издательство) – все это ее “крестники”.
Гибель Вампилова она пережила тяжело. И, наверное, до последнего дня не расставалась с его портретами, стоявшими на книжных полках.
В последние годы жизни судьба послала ей новые испытания в лице слишком практичной внучки, которой вздумалось сначала обменять прелестную писательскую квартиру бабушки на двухкомнатную в чужом доме… Зато Елена Викторовна любовалась на подрастающих правнуков, один из которых учился играть на скрипке. Потом, узнав, что в Америке у нее есть родственники, Зоя решила покинуть Россию навсегда.
Дочь Татьяна увезла мать, свою Пеночку, в Москву, где сама жила уже давно, и там Елена Жилкина завершила свой жизненный путь. До последнего дня она много читала (и без очков!); а когда к ней заходил кто-нибудь из иркутян, передавала приветы в родной и любимый Иркутск…
Она умерла на руках у дочери 21 сентября 1997 года, пережив всю Советскую власть, приняв от нее и унижений, и почета – полной мерой. Ушла, навсегда покинув не по своей воле Иркутск, Байкал, которые так любила. Мне кажется, она не умерла – ушла в мерцающие тайны листопада …
Татьяна Жилкина уехала к дочери в Калифорнию. Книги Елены Викторовны были подарены частично библиотеке нашего Гуманитарного центра, а книги с автографами иркутских писателей – в музей города. Там же сейчас стоит ее письменный стол – классическое двухтумбовое чудо, за которым работала поэтесса, – и некоторые другие вещи.
А сама она ушла, оставив ворох добрых, как хлебушек – именно так она называла свой писательский хлеб – стихов, свою последнюю книгу «Берег мой», составленную из лучших ее стихов иркутским поэтом Анатолием Кобенковым, и светлую память о себе.
