Но только эпос «Калевала» обязан споим широким распространенном и популярностью выдающемуся финскому ученому-филологу Э.Лённроту; путешествуя по Карелии, он собрал, а затем составил и опубликовал замечательный сборник карело-финских народных песен н баллад — «Кантелетар».
Я сложу такие руны,
лучше бревен в этих избах,
для хозяев и хозяек,
для сирот и горемычных.
Жил батрак в далеком Виро,
был батрак у господина,
зарабатывал копейки,
получал гроши за муки;
малым локтем отмеряли
и гнилым сукном платили
и зерно ему с мякиной
малой мерой отсыпали.
Отпустил его хозяин,
разрешил домой поехать,
чтобы встретил главный праздник,
рождество в кругу семейства.
Тут батрак на юг подался,
и попал он в дождь со снегом,
в дождь со снегом с головою,
в глину мокрыми руками.
Так пропал батрак несчастный,
в полотняной рубашонке,
где прореха на прорехе.
И пришли за ним три девы
из Туонелы туманной,
его душу подобрали,
взяли душу горемыки,
в небеса сопроводили;
и прошел он в зал веселья.
За серебряные двери,
за ворота золотые
он прошел спокойным шагом,
стул серебряный увидел
и скамейку золотую.
«Ты садись сюда, — он слышит,
ведь тебе сидеть, бедняге,
и на худшем приходилось,
когда жил в чужой неволе,
под чужим ходил приказом,
то сидеть на твердом комле
и стоять не раз случалось».
Ковш серебряный подносят,
золотой кувшин приносят,
свежим пивом угощают,
медовиной самой лучшей.
«Выпей этого, бедняга,
ведь тебе не раз случалось
просто воду пить из речек,
когда жил в чужой неволе,
под чужим ходил приказом,
нить случалось из болота,
жижу мутную из хлева».
Дни на месте не стояли,
и богач хозяин умер.
И пришли за ним три девы
из Туонелы туманной,
подобрали его душу,
взяли душу господина,
отнесли в избу печали;
так он в ад попал кромешный.
За горящими дверями,
за вратами смоляными
очутился он и слышит:
«Тут и стой, большой хозяин!
Уж ты вдоволь насиделся,
когда был ты господином,
восседая в светлых залах,
в разукрашенных хоромах».
Ковш горящий выставляют,
смоляной кувшин выносят,
где кипит смола и прыщут
ящерицы и гадюки:
«Выпей этого, хозяин!
Уж ты лучшего напился,
когда был ты господином,
выпивая пива вдоволь,
за столом чванливо сидя».
«Что за дрянь мне подаете,
будто нищему бродяге?» —
«Потому и дрянь, что людям
ты за труд платил копейки,
отпускал негодной тканью и
сукном перележалым,
отмерял поддельной мерой
и короткими локтями,
отсыпал зерно с мякиной
самой маленькою меркой».
Тень хозяина бродила
на том свете по дорогам,
по земле, мощенной камнем;
добрый тюк сукна под мышкой
и в руках аршин огромный,
серебро в мошне звенело,
в кошельке сияло злато:
«Ты иди сюда, сердешный!
Уплачу за труд на совесть,
вот бери, греби горстями!» —
«Не возьму, хозяин добрый!».
«Ты бери, бери, сердешный!
Тут сукно, а не сермяга,
сто локтей, а не десяток!» —
«Не возьму, хозяин добрый!»
«Ты бери, бери, сердешный,
вместо ржи греби пшеницу,
не осьмину, а десяток».—
«Не возьму, хозяин бедный».
«Ты бери, бери, несчастный,
можешь лучшую корову
хоть сейчас забрать из стада».—
«Не возьму, хозяин бедный.
В свое время ты скупился,
ты не так платил при жизни,
у себя в отцовском доме,
ты за труд платил копейки,
отпускал негодной тканью
и сукном перележалым,
отмерял поддельной мерой
и короткими локтями,
когда я гремел цепами,
молотил твою пшеницу,
на току солому веял,
пот рукою утирая.
Думал ты, трещала рига,
то мои трещали кости,
думал ты, бревно хрустело,
думал, матица упала,
то моя башка разбилась,
что полено раскололось,
когда кровью истекал я,
когда жил в чужой неволе,
под чужим ходил приказом».
