В пацанстве, верю, слыл он сорванцом.
Пожалуй, по характеру мы – братья.
В хмелю крутой, но не был подлецом.
Жив в памяти подобру: просто батя.
Тот ранг, видать, он полюбил с войны,
когда, оставив скудные покосы,
еще успели эти пацаны
призваться кто в солдаты, кто в матросы.
На Соловках учебный их отряд
по возрасту был схож с соседней школой,
где юнги начищали якоря
на пряжках ремешков своих веселых.
Суровый им тогда достался век,
но юность кровь резвила, словно дрожжи.
Знать, первый на деревне человек
считался о – игравший на гармошке.
Его друзья особо берегли,
куда б судьба не сделала забросец.
Таких всегда любили корабли –
большой линкор и юркий миноносец.
Хотя однажды случай только спас,
когда в студеном Баренцевом море
волной перевернуло их баркас,
и он тонул, за жизнь упрямо споря.
Ни бой с подводной лодкой, ни потом,
когда над ними «мессеры» кружились,
не вспоминал острее: за бортом
они ведь – за детей, за внуков бились…
Зачем же смерть обходит стороной
иных бойцов во всех нелепых войнах?
Мой батя отдал долг перед страной:
служил достойно на своем «Достойном».
Здоровья, правда, много потерял,
нередко водка добавляла силы…
Войну он никогда не забывал,
она его не раз во сне будила.
Он бормотал в горячке про «огонь»,
растерянно ловил судьбу за фалды,
то догонял, то бегал от погонь,
не утолив нисколько жажду правды.
А в майский день, медалями звеня,
он был всегда особенно счастливый.
Секрет я понял, только хороня
его на дно распахнутой могилы.
