ЭТОТ ОГНЕННЫЙ ЗОВ, ЭТА СИЛЬНАЯ ВОЛЯ ВЕКОВ…
Нина Габриэлян – автор трех поэтических сборников: «Тростниковая дудка» (1987), «Зерно граната» (1992), «Поющее дерево» (2010). В последний сборник вошли избранные стихотворения разных лет. «Поющее дерево» более ярко и наглядно, чем прежние сборники, представляет нам Нину Габриэлян не только как автора своих стихов, но и как составителя книги. Ведь когда составитель – сам автор, он еще в определенной степени и критик, толкователь своих собственных произведений. И если попытаться проникнуть в глубины и «подводные течения» творческого мира поэтессы, то небезынтересно узнать, какие же стихотворения из прежних своих сборников посчитала она нужным поместить в книжке избранной лирики. И по расположению стихов, объединению их в разделы, а также их последовательности внутри разделов можно разглядеть авторское видение своего творчества.
В сборнике «Поющее дерево» несколько разделов: «Сладкое бремя», «Сны города», «Тростниковая дудка», «Полдень в Гегарде», «Поющее дерево». Наличие заглавий (в первом сборнике разделы не озаглавлены) говорит о том, что автору захотелось выделить главную тему, главный мотив объединенных в тот или иной раздел стихотворений. В самих разделах есть еще и отдельные озаглавленные циклы; встречаются и триптихи – «Память», «В гостях у художника», «Холмы». Конечно же, каждое стихотворение, вошедшее в тот или иной цикл, самоценно. Но, объединенные в цикл, внутренне связанные между собой, стихотворения эти «вступают в перекличку» друг с другом, обретают дополнительный смысл и значение и создают определенную художественную целостность. Заметим, однако, что эта внутренняя связь и целостность – характерная черта всей поэзии Нины Габриэлян. Стихи ее объемны, многомерны, многослойны, наполнены философским подтекстом. Самые, казалось бы, обыденные, вещественные, конкретные картины – быта ли, природы, живых сценок жизни и др. – порождают у читателя глубокие раздумья, побуждают к осмыслению тайн этой жизни, этого мира во всей его сложности, взаимосвязанности, неразгаданности и красоте… И этим обусловлена связь между ее разными стихотворениями не только внутри отдельных циклов и тех разделов, где они помещены (так называемых «гиперциклов»), но и между самими разделами… Всё это – единый творческий мир поэта. И очень точно подметил поэт Евгений Винокуров, автор предисловия к первому сборнику Н.Габриэлян «Тростниковая дудка»: «Над стихами её, как знойное южное небо, стоит объединяющее их миропонимание, – писал он. – Все стихи в книге – родственники между собой, эта родственность – свидетельство органичности творчества поэтессы, которое утверждает органичность мира, вселенной»[1]
Нина Габриэлян родилась в Москве. Впервые увидела Армению, когда ей было 5 лет. О том, как ребенком открыла она для себя свою национальную принадлежность, можно узнать из очень искренних, пронизанных именно детским восприятием, строк ее стихотворения «Детство» (в разделе «Сны города»):
У мамы халат лиловый,
у отца нет халата и времени.
Но зато есть военный китель,
и отца «майором» зовут.
Иногда приезжают родственники
к нам из далекой Армении
(Это страна такая,
где одни армяне живут).
И хотя росла и жила Н.Габриэлян не в армянской среде, армянство жило в ней генетически, оно вросло в нее своими корнями. А питались эти корни приездами в Армению, общением, проникновением в армянскую историю, культуру… И потому от стихотворения «Детство» протягиваются нити к циклу «Возвращение» (раздел «Полдень в Гегарде»), который является знаковым в лирике поэтессы. Название цикла вовсе не следует понимать в его конкретном значении: приезды в Армению, встречи с родственниками… Смысл заглавия угадывается из всех стихотворений, составляющих цикл: это возвращение к своим корням, к истокам, которые живут в крови. Стихотворение «Это вена моя, темно-синяя сильная вена…» заканчивается строками:
Но течет и течет, и гудит у виска и в запястье
Этот огненный зов, эта сильная воля веков.
Мотив кровной общности выражен в цикле и через сугубо жизненные сценки, через конкретные реалии быта армянской жизни (стихотворение «Луком, тархуном, кинзой, помидорами…»), и он углубляется в соседстве со стихотворениями цикла, приобретая обобщенно-символический смысл, который расширяется и усиливается, получает философский подтекст. Цикл пронизан мотивом ощущения неразрывной корневой связи со своим родом, ощущением себя как продолжения рода:
…В желтой глине лежат мои предки,
Горбоносые, низкорослые.
Бабки, деды, прабабки и прадеды
С жаркой кровью, густою и темною.
Их любовью у смерти украдены
И слова и лицо мое теплое.
В дни веселья, в годины горя
Их объятия были крепки.
Так вот реки впадают в море,
Как в меня влились мои предки.
Эта родовая корневая связь – мощная духовная неразрывная сила, хотя она невидима, неосязаема, неразгаданна:
Кто ты, кто ты, дух могучий рода?
Нет тебе начала и конца.
Невозможна от тебя свобода,
Ибо нету у тебя лица.
Именно эта корневая кровная связь определила такое особенно острое поэтическое восприятие Нины Габриэлян армянской земли, армянского пейзажа, армянской истории, армянского бытия… Вот характерный армянский пейзаж в стихотворении «Полдень в Гегарде» (так озаглавлен и раздел сборника, целиком посвященный армянской теме): «криком вздыбленные горы», «куст на скале – природы хриплый возглас», или в стихотворении «Жертвоприношение»: «…И обрыв высокий. // В гору, в гору по узкой тропе»… Или строки «Посмотри, ты стоишь над обрывом, // …Сзади горы застыли массивом» , которые воспринимаются и в реальном, «географическом» плане, и – как это характерно для лирики Н.Габриэлян – в символическом, как жизненная преграда, которую надо преодолеть. Причем через ощущение реалий армянского пейзажа происходит в поэзии Н.Габриэлян осмысление сути бытия в глубинном, философском его понимании: пейзажные образы помогают ей выразить свое отношение к жизни на земле:
…Хребтами гор природа ввысь рвалась
И пить хотела, жить хотела жадно.
И потому всегда умела я
Жить как дышать – взахлеб – до боли в горле,
Жить всей огромной жаждой бытия,
Как эти криком вздыбленные горы!
Армянская природа – это еще и «красок разнузданных крики», воспетые в открывающем раздел стихотворении «Осень в Армении»:
Это вопль воспаленный граната,
Это черный жар винограда,
Персик розовый, белый чеснок,
Помидоры, перец багряный,
Фиолетовый блеск баклажана,
Исступленного полдня сок…
И, конечно же, армянская тема неизбежно вбирает в себя и такие мотивы, как древняя история и древняя культура родной страны, которые проходят через весь раздел «Полдень в Гегарде». Это видно уже по названиям некоторых стихотворений – «Урарту», «Эребуни», «Маштоц в Ошакане», «У развалин Звартноца», «Гегард»… Но история Армении – это еще и трагическая судьба страны и народа. И этот мотив мощной струей, «темно-синей сильной веной» вливается в общий поток поэзии Нины Габриэлян, потому что судьба народа живет в ее крови:
…В холодной северной столице
Зачем-то мне все время снится
По желтой глине черный топот,
И толпы, толпы, толпы, толпы,
И плач, и разоренный кров…
Зачем мне снится край отцов
И эти страшные годины,
Безумных матерей седины,
Сухие личики детей?
Ко мне взывают эти лица,
Чтоб воплотиться и продлиться
В горящей памяти моей, –
читаем в стихотворении «…И воспаленная река». В «горящей» поэтической памяти Н.Габриэлян возникают страшные картины прошлого, пережитого ее народом:
Стоны, протяжные стоны,
Длинные, как дорога,
По которой бредет бессонно
Горстка былого народа.
Воздух, звенящий тонко.
Зноем выпиты очи.
Склонившись над телом ребенка,
Безумная мать хохочет… –
так начинается цикл «Сны Комитаса». И не случайно тема Геноцида армян воплощается здесь через образ Комитаса, гениального армянского композитора и музыканта, основоположника армянской национальной композиторской школы, потерявшего душевное равновесие от увиденных им зверств, учиняемых турками в дни Геноцида. Вспомним известные строки стихотворения Арсения Тарковского «Комитас»:
Ничего душа не хочет
И, не открывая глаз,
В небо смотрит и бормочет,
Как безумный Комитас.
…Вся в крови моя рубаха,
Потому что и меня
Обдувает ветром страха
Стародавняя резня…
Сквозь весь цикл, через картины смертей, похорон и всех диких ужасов реальности проходит тема музыки, выражающей душевное состояние Комитаса:
Это я виноват.
Это я свою музыку выпустил в мир.
Голосами высокими мертвые долго кричат.
Я их волосы перебираю,
как струны разлаженных лир.
Слышу звуки неуловимых гармоний…
Тема истории народа, его трагического прошлого перекликается с темой искусства не только в цикле «Сны Комитаса». Есть у Нины Габриэлян замечательное стихотворение «Средневековая армянская миниатюра». Оно также помещено в разделе «Полдень в Гегарде». Здесь емко, образно и обобщенно выражено то, о чем писал Валерий Брюсов в своем вступительном очерке к знаменитой антологии «Поэзия Армении» (1916). Приступая к характеристике армянской средневековой поэзии XIII и последующих веков, Брюсов рисует общую картину тяжелейшего положения страны: монгольское иго, падение Киликийского армянского царства, полчища Тамерлана… «Вслед за ним должны были нахлынуть орды турок-османов. Ани был разрушен; города и селения лежали в развалинах; жители разбегались. Подступали века тяжелого порабощения… И странно! – продолжает В.Брюсов. – Именно в эти века в армянской литературе начинает расцветать изысканный цветок чистой лирики. Эпоха была в высшей степени неблагоприятна для всех вообще проявлений литературной деятельности. …И только для лирики наступила эпоха нового расцвета, богатой и щедрой жатвы того, что было посеяно предыдущими веками. И, конечно, именно этими долгими веками культурного развития, напряженностью их духовной жизни, объясняется этот блестящий расцвет самого благородного, самого утонченного, самого хрупкого из всех земных искусств – чистой субъективной лирики».
Брюсов писал о расцвете лирики в тяжелейшие времена постоянных нашествий на Армению, Н. Габриэлян – о расцвете искусства миниатюры, которое приходится на те же самые века. И в ее стихотворении, отмеченном высоким мастерством (выразительность образов, яркость цветовых эпитетов, богатая звукопись – приведем одно только двустишие: «Копытами коней, храпящих, сумрак пьющих, // Раздроблено лицо страны твоей родной»), это искусство также выступает контрастом трагическому времени, оно противостоит этому времени, ибо в нем – неумирающая жизненная сила народа, сила духовная, уходящая своими корнями в глубину веков:
Армения бредет сквозь кровь и пепел бурый,
А здесь, в монастыре, склоняясь над листом,
Художник Киракос рисует миньятюры,
И красный с голубым цветут на золотом.
Горячий черный зной навис над древним краем,
Над смуглым ужасом иссохших детских лиц.
Художник Киракос рисует двери рая,
И яркую листву, и разноцветных птиц.
Твори, ведь у тебя такая есть свобода,
Как велика она – размером в целый лист:
Там дерево цветет, и под зеленым сводом
Стоят апостол Петр и Марк-евангелист.
Копытами коней, храпящих, сумрак пьющих,
Раздроблено лицо страны твоей родной.
И кисточка дрожит, плутая в райских кущах,
Залитых ласковой небесной синевой…
А от раздела «Полдень в Гегарде» можно протянуть нити и ко всем остальным разделам – «гиперциклам» книги «Поющее дерево». В открывающем сборник разделе «Сладкое бремя» уже проходит мысль о неразрывной корневой связи с предками, которой пронизан цикл «Возвращение»:
…Предки сладкий янтарный запас
Для меня накопили впрок.
И скупой их крестьянский расчет,
Муравьиный инстинкт веков,
Въевшись в кровь мою, не дает
Не велит разбазаривать мед.
И хотя «центр» армянской темы в сборнике – это раздел «Полдень в Гегарде», но армянская тематика – и в стихотворении «Ах, какое мученье смотреть на полотна Сарьяна…» (раздел «Сны города»), и в цикле «Назеник» (раздел «Поющее дерево»), эпиграф к которому – «Была она очень красива и пела руками» – взят из труда Мовсеса Хоренаци, историка V века, отца армянской историографии… Ну а если рассматривать и это стихотворение, и цикл как отражение темы искусства (что целиком позволяют сами тексты, и именно в этом смысле мы говорили о том, что стихотворения Нины Габриэлян многомерны и многослойны), то тогда от них можно протянуть нити и к циклу «Искусство», и к триптиху «В гостях у художника», и к стихотворению «На кухне твоей – картинка, средневековье немецкое» (в разделе «Сны города»), и к стихотворению «На серию пейзажей с парусником», посвященному Борису Отарову (раздел «Сладкое бремя»), и к «Финикийской статуэтке» (раздел «Тростниковая дудка»)… Да и о чем, собственно, заключительная строка стихотворения, открывающего сборник: «Я возвожу не храм, но лишь ступени»? Конечно же, о творчестве. Подобные примеры можно продолжить. Скажем, в триптихе «Холмы» можно увидеть проходящий через всю поэзию Нины Габриэлян такой характерный для ее мировидения мотив, как неразрывная связь прошлого и настоящего, живого и мертвого; и данный мотив и здесь окрашен армянскими реалиями («Прильну к земле, услышу – древняя // Из-под земли зурна поет»), хотя этот триптих не входит в раздел «Полдень в Гегарде» (он как бы подготавливает его тему, заключая предыдущий раздел – «Тростниковую дудку»). Это еще и связь потаенного, глубинного с видимым и осязаемым, и, наконец, стремление ввысь, к «свету изначальному»:
Холмы, холмы окаменевшие
На полдороге к небесам!
Но не только тематически взаимопроникаемы друг в друга стихотворения, и циклы, и разделы сборника «Поющее дерево»: их объединяет и целостное поэтическое мировосприятие автора, идущее во многом от ее крови, от ее корней, – вот почему еще цикл «Возвращение» представляется нам знаковым, ключевым для всей поэзии Нины Габриэлян. Как точно подметил Амаяк Тер-Абрамянц, «сам внутренний накал, сам темперамент ее стихов – глубоко родовой, армянский»[2]
. И этот внутренний накал, этот темперамент проявляются в характерных особенностях ее индивидуальной поэтики, прослеживаемой во всем ее поэтическом творчестве. Можно выделить некоторые из них (это тема отдельного исследования). Это наполненные объемным философским содержанием образы-символы (скажем, образ сна, о котором уже писал А.Тер-Абрамянц, или образ граната – и символ армянства, и символ души, и символ искусства – созрев, гранат взрывается)… Это особый мир цвета и красок. Заметим, что поэзии Н.Габриелян вообще не свойственны полутона: краски ее всегда яркие, густые, сочные, и это ее восприятие цвета объединяет два разных проявления ее таланта: поэта и художника. Примеры рассыпаны по всем стихотворениям. Причем краски и звуки в ее поэзии делятся друг с другом своими художественными функциями: краски у нее звучат – вспомним еще раз «красок разнузданных крики» , а звуки – имеют цвет:
Звуки:
черный,
лиловый,
алый –
Хлынули вниз по стене.
Это и одухотворенность, одушевленность всего окружающего мира: кажется, в поэзии Н. Габриэлян нет существительных, отвечающих на вопрос «что?» Все, что видит и ощущает она в этом мире, имеет свою душу, свою внутреннюю живую жизнь:
Льется огненное слово
В души детские растений…
Или:
Над лиловой душой винограда
Золотая колдует пчела…
Все эти примеры еще раз убеждают нас в правоте слов Евг. Винокурова о том, что стихи Нины Габриэлян – «родственники между собой» и что «творчество поэтессы утверждает органичность мира, вселенной». Добавим лишь, что эта органичность отображена в ее поэзии всегда художественно ярко; стихи ее отличаются единством и законченностью формы, они сделаны мастерски. И читатель, погружаясь в глубины поэтического мира Нины Габриэлян во всей его сложности, заражается и заряжается этим ее философски осмысленным восприятием жизни, жаждой жизни: «Жить всей огромной жаждой бытия»…
…Армянство, глубоко вросшее своими корнями в духовный мир Нины Габриэлян, дало еще замечательные художественные плоды в ее переводческом творчестве. Она переводила поэтов армянского средневековья (Костандин Ерзнкаци, Наапет Кучак), классиков новой армянской поэзии (Ваан Терьян, Егише Чаренц), а также Ов.Шираза, Ваагна Давтяна, Амо Сагияна… Я назвала не все имена. Ее переводы, опубликованные в изданиях армянских поэтов, выпущенных самыми престижными издательствами России и Армении, отличает глубокое проникновение в индивидуальный мир переводимого ею поэта, умение максимально воссоздать художественную силу подлинника крепким, ярким, а главное – естественно звучащим русским стихом. И читая в ее переводе, к примеру, такие вот строки поэта XIII-XIV веков Костандина Ерзнкаци («Иносказательные рассуждения о солнце истинном…»):
Зима морозною была,
Земля промерзлою была,
Но свет весенний принесен
Был солнцем – величайшим светом… –
нельзя не подивиться таланту переводчицы, воссоздавшей и мысль, и интонацию, и музыкальное богатство подлинника. А главное, ведь и эти мастерски сделанные строки заражают читателя чувством жизни…
[1]
Евг. Винокуров. Острое чувство бытия. Предисловие к кН.: Н. Габриэлян. Тростниковая дудка. Стихи и переводы. Ереван, «Советакан грох», 1987, с. 3.
[2]
А. Тер-Абрамянц. К свету изначальному. «Литературная Армения», 2010, № 2, с. 189.
Источник: http://www.litarmenia.am/article/316