Стихотворения Ольги Ильиной
Об оскуденьи
Не было в доме огня,
Бархатом лег полусвет…
Он, наверное, принял меня
За другую, которой уж нет.
Встал у рояля, открыл,
Постоял перед ним и потом
Серебреньем ангельских крыл
Наводнил потемневший дом.
Он меня ничего не спросил.
Становилось совсем темно…
Только встал и сказал: «Дебюсси». —
Я неловко смотрела в окно.
Утопал постепенно в реке
Догоравший закатный свет,
И стояла я в мертвой тоске
По себе той, которой уж нет.
У которой и слух был не тот,
Для которой закат говорил
О безмерности горных высот
И о тайне надземных светил.
А поздней обернулся ко мне,
Папиросу отбросил в камин
И сказал: «Так однажды во сне
Оставался я с вами один.
По сравненью с одним этим сном
Годы жизни лишь призрак… их нет».
Я подумала: с ним вдвоем
Оставаться не нужно мне.
О младшем брате
1
В этой длинной, белой зале
Были темные портреты,
Были белые колонны
И лепные потолки,
И пришельца окружали
Стародавние заветы,
Эти стражи просветленно-
Поэтической тоски.
2
Об исканьи правды Божьей
В этом доме говорили,
О ведущем к ней незримом
И единственном пути,
О борьбе со злом и ложью
И о том, каких усилий
Стоит то одно, чтоб мимо
Этой правды не пройти.
3
Был он лучший и последний
И ребенком странным вырос.
Зачарованно смотрели
В даль прозрачные глаза…
Он любил ходить к обедне
И вставал в углу на клирос.
Рисовал он акварелью
Расписные образа.
4
С детских лет ему открылось,
Что исполнен мир страданья,
Что прекрасное вселенной
Умирает на кресте;
Что томит людей бескрылость…
И горело в нем мечтанье
О великой, неизменной,
О нездешней красоте.
5
И в ее земных извивах,
И в ее дробленьях здешних
Он искал ее начала:
В звездах ночи, в блеске дня!
Был он радостней счастливых
И печальней безутешных..
И душа его звучала
Песнью боли и огня.
6
Всем, кто знал его, казалось,
Что рожден он быть поэтом,
Чтоб сверканьем властно новым
Озарить текущий век;
Чтоб толпа во прах склонялась
Перед пламенем и светом,
Что свести на землю словом
Может смертный человек!
7
Все, кто знал его, считали…
… Но рожден он для того был,
Чтобы ровно в девятнадцать,
В девятнадцать лет всего,
Средь убийц в сыром подвале
Год безвыходно он пробыл,
Чтоб тускнеть и омрачаться
Стал прозрачный взгляд его.
8
Наконец, чтоб ночью поздно
Из тюрьмы полураздетый
Был он выведен «ошибкой»
И, приставленный к стене,
Увидал, как небо звездно!
И чтоб ночью майской этой
Он в кровавой луже липкой
Вниз лицом окоченел.
9
И, душа свои рыданья,
Говорили мы друг другу:
Божья правда! Божья воля!
Что за дикий детский бред?
Жизнь — бездомное скитанье
И недаром Тот поруган,
Кто нас предал злу и боли
И к Кому дороги… нет!
10
И забыли в боли жгучей
То, что сам он знал о жизни:
Что прекрасное вселенной
Умирает на кресте.
Что оно лишь весть о лучшей,
Неизвестной нам отчизне,
О великой, неизменной,
О нездешней красоте!
11
Что он сам был вестью этой,
Для людей едва ли слышной
Из-за грохота и рева,
Бушевавших в нашей мгле;
Этим радостным обетом,
Этим гимном в мире вышнем,
Светоносным этим зовом
На тоскующей земле.
Сибирь — в поезде, декабрь 1919 г.
В годину страшного бездомного скитанья,
Среди озлобленной кровавой суеты —
«Неуловимые, неясные мечтанья,
Неуловимые, неясные мечты».
Вдоль насыпи шуршанье неживое
Замерзших тростников и паровозов вой,
Бессильных двинуться по степи снеговой,
И в сердце отзвук их томительного воя.
Мерцанье фонарей, похожее на кровь,
И лента поездов мне помнится доныне —
«На берега морей, на край пустыни
Я бы ушел с тобой, моя любовь!»
***
Во время грозного и злого поединка,
Когда стихийный треск нам ослабляет слух,
На память мне приходит часто Глинка
И музыки его правдивый дух.
Когда в порыве пламенном и скором
Творим мы новое и прошлое клянём,
Из прошлого на нас глядит с таким укором
То близко-русское, что тайно скрыто в нём.
Пусть жизни нашей склад разрушен и изранен,
Пусть Русь очистится страданьем и борьбой,
Но сердце говорит: «Сусанин!
Зачем же ты пожертвовал собой?»
***
От двери к двери в морозы эти
С тобой ходили мы вдвоем и порознь,
И объясняли всем, что у нас дети,
Что мы на улице и очень мерзнем.
И мы внушали иным доверье,
Иным внушали даже жалость,
Но… отчего-то от двери к двери
Наше скитанье все продолжалось.
Ах, какая тогда была стужа!
Иная хозяйка дверь откроет немного
И крикнет грубо и строго:
«Ребенок-то есть, а нет что ли мужа?»
И прямо гонит с порога.
Другие посмотрят на мужские валенки
(А из дома на нас пахнет тестом сдобным)
И вежливо скажут: «Если ребенок маленький,
Мы это находим для себя неудобным».
И торопясь, чтобы булки в печке не пересидели,
Дверь захлопнув, выкрикнут нам в утешенье:
«Не у одних у вас дети, в самом деле,
Все теперь в таком положеньи».
«Нет нам с тобой на свете места…»
Усмехнешься. «Не мы первые…»
Но давно забытый запах теста
Будет долго терзать наши нервы.
Вспомнится няня Прасковья Егоровна,
Как она вынимает из печки пирожные
И потом нам с братом делит поровну,
И говорит: «Горячие, осторожно».
A madame уж с лестницы бежит:
“O, les enfants sont alles chez la bonne!
Maman va vous gronder venez vite!
Ne mangez rien de ce qu`elle vous donne!”
[Ах, дети отправились к няне!
Мама вас будет бранить, идите скорее
И ничего из того, что няня дает вам, не ешьте!]
А за окнами лето, жаркое лето,
Оно смотрит цветами и солнцем в глубокую залу,
Где зеркала огромны и темны портреты
И где места так много и мебели мало;
И где в углу за фортепьяно старомодным
Моя мать, с фигурой нарядно-тонкой
Играет Шопена… А я… голодным,
Бездомным вижу своего ребенка.
Но, если это все так случилось
По мудрому закону возмездья,
Оттого, что где-то над нами живет справедливость,
Как живут над землею созвездья,
То всю нашу скорбь и позор наш весь я
Приму, как великую милость.
Потому что легче принять все печали и беды.
Потому что легче влачить все оковы,
Что с вершин Истины к нам ниспали,
Чем хватать наслажденья, успех и победы
Из пространства пустого.
***
Отца и дедов портреты
В моем сердце, как звездный свет —
Отец мой и дед поэты
И прадед большой поэт.
В одно сливаемся все мы,
Общей мечтой близки,
Строфы одной поэмы,
Воды одной реки.
И если страшны обвалы
Чуждых и грозных скал
И там водам не петь, как бывало,
А исчезнуть в чужих песках,
И если слабей их звучанье,
И если мутней струи, —
Боже, прими их молчанье,
Сделай его своим.
***
Помню, помню, как, когда я бегала по спекулянтам
И сновала по грязным базарам,
Часто сердце мое горело пожаром
От наплыва образов, рифм и еще чего-то,
Что называют талантом.
Только себе в те жуткие дни я
Не отдавала отчета,
Что это его агония.
Это было в России, моей отчизне,
В городском оголтелом шуме,
И талант мой рыдал, что он жив, полон жизни,
Но что он умирает! И умер.
И как от умершего остаются лишь кости,
Так от него остались лишь такие крики
Не певучие, не стройные. Дикие!
… Прочли и бросьте.
