Стихотворения Маргариты Ивенсен
Вступление
И если мне память дана, чтоб терзаться,
Дана, чтобы мучиться, чтобы стенать, —
Я помню, я знаю, с какого абзаца
Главу недочитанную вспоминать.
…Жестянкой на щебне, а в лавке посудной
Сверканием ножниц и медных кастрюль
Июль пламенел – городской, чистопрудный,
Мясницкой и Сретенки пыльный июль.
Он втаптывал в теплую мякоть панели
Вишневые косточки. Плавил стекло
И рельсы на стыках: они пламенели,
Их в пригород к пыльным ромашкам несло.
И тенты – витрин полотняные веки —
С утра опускались, предчувствуя зной,
Над строем фаянсовых ступок аптеки
И мокрых солонок столовой-пивной.
Я за город ездила. Лето сдавало
Скамейки и клумбы свои напрокат,
Взимая за это шумихой вокзала
И эхом реклам, повторенным стократ.
Кивало мне веткой железнодорожной,
И тенью вагонов валясь под откос,
Крушило орешник (он рос осторожно:
По пояс во рву – от мальчишек и коз).
Но к окнам вагонов уже подносили
Орехи в зеленой еще скорлупе.
Закат ослеплял – пассажиры косили
Сквозь желтую пыл деревянных купэ.
И видели: тонет, хлебнув из болота,
Бутылка в осоке. Опорки бродяг
Торчат меж кувшинок. На всем – позолота,
И тени сползаются из-под коряг.
***
Послушай: музыка вокруг ! –
Она во всём – в самой природе,
И для бесчисленных мелодий
Она сама рождает звук.
Ей служат ветер, плеск волны,
Раскаты грома, звон капели,
Птиц несмолкаемые трели
Среди зелёной тишины.
И дятла дробь, и поездов
Гудки, чуть слышные в дремоте,
И ливень – песенкой без слов,
Всё на одной звенящей ноте.
А снега хруст, а треск костра !
А металлическое пенье,
И звон пилы, и топора !
А проводов степных гуденье !
… Вот почему-то иногда
Почудится в концертном зале,
Что нам о солнце рассказали,
О том, как плещется вода,
Как ветер шелестит листвой,
Как, заскрипев, качнулись ели…
А это арфы нам напели,
Рояль, и скрипка, и гобой.
***
Все будет так же, мерным шагом
Наступит день, потом другой,
Лишь над проветренным оврагом
Замрет рябиновый прибой.
Закат, должно быть, будет тише,
Зато обильней листопад
И снова ночь над черной крышей
Развесит лунный виноград.
И обо мне не молвит слова
Ни деревенский почтальон,
Ни у откоса золотого
Изотермический вагон.
Но след моих прогулок горьких,
Тропой, — где не пройти двоим —
Седая елка на пригорке
Сочится именем твоим.
Да перочинный плоский нож
Еще хранит на ребрах лезвий
Смолу — янтарную, как ложь
Вокзальных городских созвездий.
Судьба вещей
Судьба вещей с твоей судьбою
Заране тайно сплетена,
Заране выбраны обои,
Названья улиц и вина.
Не думай, что цветок в петлицу
Ты выбрал сам. Он в дни тоски
Еще задолго до теплицы
К тебе тянул свои ростки.
В сухих подвалах Гарлеема
(что тупы топоты сабо,
что солнце в щель – само собой),
– в сухих подвалах Гарлеема,
Средь тысяч луковиц – одна
Была тебе обречена.
***
Мечта печали не новее.
Пускай твой сад убог и гол,
Но где-то свет лазурный веет
И чей-то зелен праздный дол.
Искать, терять – одно и то же,
Находка – каждый миг, что прожит,
И каждый миг доверь судьбе.
Но как бы не был тяжек груз твой,
Найдется в этой жизни грустной,
Кто позавидует тебе.
Старшей дочери
(говорящее письмо)
Дарю тебе на память, дорогая,
Глухой негромкий голос мой.
Когда свеча померкнет, догорая,
Тебе он будет памятью живой.
Ты вспомнишь все, когда его услышишь:
Усталый вздох, нечастый смех.
Минуты гроз, часы затиший,
Ты вспомнишь все. Ты вспомнишь всех.
Ты мне простишь, в чем я была виновна,
Будь это слово, окрик или ложь.
И сердцем всем, всей близостию кровной,
Лишь о хорошем память сбережешь!
***
 |
№
ПАНТЕОН
№3, 2014
Маргарита Ивенсен
«ТЫ В КОМНАТУ ВОЙДЕШЬ, МЕНЯ НЕ БУДЕТ…»
Маргарита Ивенсен (1903—1977), моя мать, была известна как детский поэт, автор стихов, песен и радиопередач.
Мало кто знал, что она писала не только детские стихи. Человек замкнутый и требовательный к себе, она не стремилась открывать душу и тем более публиковать написанное. Даже читать свои стихи друзьям и коллегам, как это обычно принято у поэтов, было ей несвойственно.
Незадолго до смерти просматривая свой архив, она беспощадно уничтожила почти все стихи.
Мы с сестрой собрали уцелевшее. Имеем ли мы право это печатать — было для нас предметом многолетних сомнений. Но прошло слишком много времени, и мы все-таки решились на публикацию.
Боясь своей дочерней пристрастности, обратились мы к Иосифу Бродскому, чье мнение для нас было решающим еще и потому, что Маргарита Ивенсен чрезвычайно высоко его ценила.
Все, что нам удалось собрать из стихов, включая неоконченные отрывки, мы послали Бродскому вместе с фотографией мамы.
В своем ответном письме ко мне Иосиф Бродский пишет: «…Среди стихов Вашей покойной матушки есть несколько стихотворений совершенно замечательных». И далее: «…Трудно предположить, что человек с таким качеством стиха действительно мог уничтожить свои произведения (наверное, не все написанное ею было «в столе». С кем-то она должна была этим делиться)…»
Иосиф Бродский советовал мне поискать мамины стихи за пределами дома.
«…Поверьте мне, именно уважение к автору «Вступления», к человеку, написавшему:
Ты в комнату войдешь — меня не будет.
Я буду в том, что комната пуста…
к женщине с совершенно замечательным лицом, именно уважение диктует мне эти соображения».
Так Иосиф Бродский оканчивает свое письмо.
Увы, к сожалению, ничего больше найти не удалось.
Часть стихов я решаюсь опубликовать.
***
Люблю заглядывать тайком в чужие окна
Для этого нужны: закатный луч,
Весна, Арбат и твердое сознанье,
Что в душу собственную лучше не смотреть.
Брожу тогда по старым переулкам,
(Где в желобах — бескровный одуванчик)
И взглядом ненасытным обиваю
Доступных подоконников пороги.
На них такие умные предметы,
(Почти не измененные в веках),
Как будто в сумерках на тихую картину
Голландской школы смотришь в Эрмитаже:
Копилка глиняная. Высохшая верба
(А прутики с налетом голубым
Напоминают палочки ванили
В стеклянной банке с пробкою притертой),
Грибок для штопки. С крышкою граненой
Чернильница. Котенок на тетради
(Прикрывший хвостиком таблицу умноженья)
И бритвенный прибор холостяка.
И долго я смотрю на трупик мыла
В жестянке из-под звонких леденцов,
На кисть, уставшую касаться подбородка,
И на стальную бритву…
***
Не зная выхода иного,
Я к рифме прибегаю снова,
И предо мною та же цель
Навеять прежнюю метель,
Припомнить снега привкус синий,
Живую изгородь ресниц
(когда январский колкий иней
их серебрит, как крылья птиц,
– недолговечных два крыла
до первой печки, до тепла).
– А впрочем, тихий снег в саду
И в этом сбудется году.
К чему о сбыточном мечтать, —
О том, что можно наверстать!
Но никогда с таким смятеньем
Я не мечтаю о зиме:
Ультрамариновою тенью
Пройти по солнечной кайме
Бульваров, улиц, переулков,
В сугробах ласковых тонуть,
Чтоб в подворотню завернуть,
В которой вьюга вьется гулко…
***
В тот год, конечно, тоже птицы пели,
Светило солнце, золотя сосну.
Но тот июнь пришелся на войну,
И потому его не разглядели.
В тревоге, в гневе, в ярости, печали
За родину, за брата, за отца, —
Четыре года мы не замечали
Цветенья лип у нашего крыльца.
Первое утро мирной весны,
Первое лето после войны,
Прежнее солнце в нашем окне,
Прежнее солнце – солнце вдвойне!
***
Что, воробышек, что, нахохленный?
Уж не тебя ли я крошками потчевала?
Вот и кончились мои похороны.
Земля — наизнанку. Все кончено.
Есть мне теперь, где приютиться,
Все мне теперь навеки простится,
К мертвым сердце у всех отходчиво.
Только земля слухом полнится:
«Кто в могиле, — покойник? покойница?»
«Кто его знает! — Был человек»
Все покрывает земля да снег.
***
Я тихой нежности полна
К твоим рукам неутомимым —
Какая сладкая волна —
Так нежно мною быть любимым.
И я завидую тебе,
Себя в твоих мечтах качая
И ничего не отвечая
Своей назойливой судьбе.
Но я предвижу – срок неведом —
Погаснут светлые огни.
И за твоей любовью следом
Минуют ласковые дни.
Моей любви недолгий плен
Ты скинешь с плеч своих, как бремя,
И между нами станет время,
Ненарушимей толщи стен.
И не сверкнут мои глаза
Дразнящим зовом незнакомки.
И будет голос мой негромкий,
Как отшумевшая гроза.
***
На город шел безмолвный шквал,
Неуловимый слухом.
Никто окон не открывал,
Но тополиным пухом
Забило щели и пазы,
Он на полу клубился.
Июльский вечер ждал грозы,
А ливень не пролился.
Посвящение
Пусть этих робких строчек бред
Не стансы, не сонет Петрарки,
Но ваши просьбы были жарки
И я сдержала свой обет.
Читаю в блеске ваших глаз
То мне знакомое волненье,
То ликованье, тот экстаз
С каким читаешь посвященье!
(порою нам листок альбомный
милей поэмы многотомной!..)
И вот пишу вам наудачу
О том, о сем, о летних днях,
О том, что вспоминаю дачу,
Себя и вас на низких пнях,
И солнца золотую рыбку
В волнах далеких облаков,
И зной полей, и тень лесов,
И … Вашу милую улыбку.
Сонет о тепле
Когда, у жаркого согревшись очага,
Уходит странник в дальний зимний путь,
Его щадят и стужа и пурга:
Еще теплом домашним дышит грудь.
Но горе, если выйдет на мороз
Из хижины нетопленой: тогда
С порога леденят его до слез
Враждебные к озябшим холода.
Я скоро кончу странствие свое,
Уйду, не долюбив и не допев.
Последнее желание мое:
Не отпускай меня, не обогрев.
Не откажи в напутственном тепле,
Чтоб самому не дрогнуть на земле.
***
Живешь, в земную жизнь влюбленный,
Но погляди с ее высот:
Все прорастет травой зеленой,
Все белым снегом занесет.
Страданья, радость и мечты, —
Все станет вздохом немоты.
***
Тучи угрюмой с солнцем борение,
Листьев опавших столпотворение,
И сквозь неслышный смерч листопада
Белые брызги первого града.
***
Я рада осени, тому, что дни короче,
Что слаще яблоки, что скошена трава,
Что даже самые холодные слова
Теплеют в сумраке дождливой, долгой ночи.
***
Вести подсчет своим потерям.
Под известковым завитком
Улиткой медленной и серой
Вползает осень в тихий дом.
***
Ты в комнату войдешь, — меня не будет.
Я буду в том, что комната пуста,
Что зов твой — самый добрый, самый нежный,
Останется впервые без ответа:
Заговорит с тобою немота.
Но как лады поломанной свирели
Все пробует рука, с надеждой тщетной
Услышать строй навек умолкшей песни, —
Так снова позовешь ты. Но в ответ —
Молчанье. Вслух, быть может, вымолвишь:
«Проклятье!» И на это не отвечу.
Заплачешь ты, а я… не подойду.
Впервые… И тогда,
Тогда лишь ты поверишь,
Что нет меня, что нет меня навеки, —
Что нет меня навеки на земле.
***
Чем ближе он, конец пути,
Предел сужденных дней,
Тем, видно, до него дойти
Без отдыха трудней.
Хотя бы на день, что ли,
В березовый лесок,
В ромашковой поле,
К траве прижать висок:
Не умереть, – уснуть, прилечь,
Хоть долю груза сбросить с плеч.
…Когда устанет человек
Помочь ему должны, —
И с крыш ведь сбрасывают снег
Задолго до весны.
