Хлебы разделены, розданы, кончилась влага,
нет ничего, кроме ночи, и дня, и песка,
в кущах скитальцы укрылись и скот вместе с ними,
ветром наполнено ухо того, кто идет.

Все же идет он и между барханами ищет
древней скрижали слова, — так идет он,
покуда не упадет, и уста не вкусят от малейшей
в мире звезды, и пока не упьются они

тщетною твердостью гор,
солью иссохшего в медленной страсти моря,
бегом, паденьем семян, журавлиным полетом,
тяжкой тропою людей, —

Как это много! Смирение в кровь проникает
с грохотом бури, — вскипают по жилам иссохшим
страны, народы, погасшие в небе светила —
и возгораются в крошечном сердце его.

Буря растет и становится больше пустыни,
и меж скитальцами некто впервые встает,
чтоб над барханами вечными поступью смерча
снова идти и творенье с начала начать…

Перевод Е. Витковского

Полжизни смеялись павлины
в полуденных парках Шёнбрунна,
где, в развалинах роясь, мы искали
мерзкие трупы нашей вины,
где на новых дорогах
мы равняли мокрую землю
и отбросы войны.

Зацветала в фонтанах вода,
как ни стыдно нам было
в это тяжкое лето,
но точились медом и милостью
непостижимые липы,
заставляя колени склонить перед благоуханьем.

В зоопарке была Голгофа,
где за наши грехи
погибали голодные звери, —
от пайка больной антилопы
чужеземный солдат нам кусок отломил,
как от тела господня,

Вот так и прощали нас,
будто разбойников благоразумных,
клейменных позором, но преображенных
верней и внезапней, чем если бы нас
меч правосудья настиг.

Перевод Е. Витковского

Птицы

Твои глаза словно птицы в тенистых гнездах.
Когда я касалась древесной коры,
поднимались они и слетались ко мне.

Теперь живут они в сердце моем,
глубоко в раскаленной листве моего полдня.
Греза и слух это жизнь моя,
только самые тайные песни птиц.

Перевод Владимира Перельмутера