Стихотворения Е. Полянской

* * *
Н. Мазаяну
К возрасту “икс” грубее становится внешность,
Хуже – характер и явно слабее – здоровье.
Время же чуть ускоряется, и неизбежность
Смотрит из зеркала, строго нахмурив брови.

К возрасту “икс” друзья появляются реже,
Если ж звонят, то конкретно и четко – по делу.
И оттого, что из тьмы голоса их – все те же,
Зябко душе, даже если комфортно телу.

Словно бы слышишь невнятно – назойливый лепет:
“Ты так свободен, что уж никого не неволишь…”
Кто это, кто это шепчет и волосы треплет?
Думаешь – ветер. А это – сквозняк. Всего лишь.

* * *
В переходе метро, в многоногой, плечистой,
Монолитной толпе о футляр чей-то грош
Тихо звякнул. Мелодия резко и чисто
Вскрыла память, как вену – отточенный нож.

Это “Yesterday”. Так одиноко и слепо
Выдувал ее – помнишь – какой-то флейтист,
И перо на старушечьей шляпке нелепой
Перед нами мелькало, как сорванный лист.

Больше чуда – всегда – ожидание чуда,
Где влюбленность страшится законченных фраз.
Как была я уверена, что не забуду.
И забыла. И вспомнила только сейчас.

Оглянулась – и вдруг показалось, что мимо
Промелькнуло и скрылось седое перо,
А мелодия “Yesterday” неугасимо
Все звучит и звучит в переходе метро.

* * *
Под Одессой
В местечке со странным названием
Каролина Богаз
Сизый тростник,
Весь в завитушках улиток,
Сухо шуршит на ветру.
Мелкие розы
И многоэтажный чеснок
Обступили крыльцо
Низенькой мазанки
Окнами прямо на море.
Мальчик хозяйский
Сыплет в ладонь мне песок
Из своей узкой,
Солнечно-смуглой ладошки
И говорит: “Всё – тебе.
Погляди, сколько много – тебе”.
Струйка песчинок
Течет и течет между пальцев.
Мне восемь лет,
И поэтому – вовсе не страшно.

* * *
Рыжая псина с пушистым хвостом
Дремлет в тенечке под пыльным кустом
И, полусонная, в жарком паху
Ловит и клацает злую блоху.

Рядом, приняв озабоченный вид,
Вслед за голубкой своей семенит
Самый влюбленный из всех голубей…
На воробья налетел воробей.

Бьются взъерошенные драчуны,
Не замечая, что к ним вдоль стены
Тихо крадется, почти что ползет
Весь напряженный, пружинистый кот.

Как хорошо, что они еще есть
В мире, где горестей не перечесть,
В мире, дрожащем у самой черты, –
Голуби, псы, воробьи и коты.

* * *
Пережидая слишком долгий дождь
На остановке энного трамвая,
Поругивая сырость и зевая
Под зябко-металлическую дрожь,

Я вдруг увижу там, где был твой дом,
Сквозистую, пустую оболочку,
Как будто бы ремонт поставил точку
На всех, кто обитал когда-то в нем.

И удивлюсь тому, что не течет
Широкая асфальтовая Лета,
И не замечу то, что сигарета,
Дотлев уже до фильтра, пальцы жжет.

И если из небытия сойдешь
Ты, словно бы с незримого помоста,
И спросишь: “Как ты?”, я отвечу: “Просто
Пережидаю слишком долгий дождь”.

* * *
Он ждал инфаркта после сорока,
Поскольку это все же был бы выход
Оттуда, где его по капле, тихо
Высасывала странная тоска.

Он ждал инфаркта, будучи вполне
Нормальным и практически здоровым,
Одетым, сытым, под семейным кровом
И оттого не понятым вдвойне.

Он ждал инфаркта. Он привык к жене,
К подросшим детям и к своей работе,
К тому, что жизнь отпущена по квоте,
И к беспричинной, ноющей вине.

Он ждал инфаркта, ибо не умел
Уйти в запой, внутри себя разбиться,
Влюбиться страстно, истово молиться,
И дни его крошились, будто мел.

Он ждал инфаркта просто потому,
Что ведь должна у боли быть личина –
Вполне материальная причина,
Понятная и людям, и ему.

Он ждал инфаркта, чтобы разогреть
Вкус к жизни, как холодные консервы,
Поправиться, родным испортив нервы,
И от совсем другого помереть.

* * *
В немоте, в тесноте долго ль мне еще жить,
Пленным волком по запертой клетке кружить?
Долго ль мне, отражаясь в кривых зеркалах,
За спиной своей видеть клубящийся страх?

Жар – внутри, но колючий озноб – по спине.
Это Слово мучительно зреет во мне.
Вот сквозь горло мое прорастает оно,
Словно острым побегом – тугое зерно.

Вот оно в неустанном движенье вперед
Изнутри раздирает запекшийся рот,
Будто слеток, срывается с края гнезда
И меня покидает – уже навсегда.

РОМАНС
А. Т.
Мой дорогой, мой слишком дорогой,
Когда бы я умела быть другой,
Всем существом привязанною к дому, –
Быть может, мы бы жили по-другому.
И сердце, позабытое в степи,
Я б отыскала и велела: “Спи!..”
Но вечен скрип тележный средь равнины,
Не исчезая, дремлет на губах,
И, как холстину, солнце выжгло шлях.

Мой дорогой, мой слишком дорогой,
Когда бы я умела быть другой,
Когда бы я умела быть иною –
Со взором тихим, с гибкою спиною…
Но вот – на отблеск дальнего костра
Я полетела – всем ветрам сестра,
Черпнув из глубины времен однажды
Придонную, мучительную жажду
Той воли, что и не было, и нет…
И тесен дом, и узок белый свет.

* * *
Он первый раз копытом тронул снег
И отскочил, дрожа и приседая:
Земля была не черная – седая,
И яркий свет, пройдя сквозь бархат век,

Казался алым. Сотни хрупких жал
Пронизывали воздух и, тревожа,
Ломались и покалывали кожу…
Он вновь шагнул, всхрапнул и – побежал.

И, глядя на его летящий бег,
На солнечно разметанную гриву,
Я улыбаюсь: Господи! Счастливый –
Он в жизни первый раз увидел снег.

* * *
Я хочу купить розу,
Хочу купить розу, как будто желаю дать шанс
Больному рабу –
Просто шанс умереть на свободе.
Хочу купить розу, но каждый раз что-то не так:
Не то что нет денег,
Не то чтоб последние деньги,
Но просто есть множество необходимых вещей,
Так много вещей.
И снова цветок остается
У темных лукавых торговцев за пыльным стеклом.
А я ухожу,
Продвигаясь все дальше и дальше,
В то время когда я и впрямь на последние деньги
Куплю себе розу.

* * *
Здесь никто никого не жалеет.
За привычною гладкостью фраз
Нелюбовь уголечками тлеет
В глубине этих выцветших глаз.

Здесь никто никому не поможет
И с пути своего не свернет.
Только цену твою подытожит
Равнодушное щелканье счет.

Здесь чем ты холоднее, тем круче…
Но ведь кто-то шепнул мне: “Живи!
Со своим бесполезным, певучим
И мучительным жаром в крови”.

В нелогичном, непознанном мире,
Где всей жизни на вздох или взмах
И слеза тяжелее, чем гиря,
На божественно шатких весах.

 

***

Он притворялся, что ему нужны

Работа, дом… Он из глубин вины

Привык смотреть на жизнь. И, вероятно,

Он мог бы стать со временем вполне

Своим среди своих, когда бы не

Дорога — на работу и обратно.

 

Но путь его — отрезок на кривой —

Дрожит готовой к бою тетивой

В тревожном ожидании и блеске.

Изменчивый и чистый, как ручей,

Мир смотрит мириадами очей

На бесконечном в глубину отрезке.

 

В нём гомон воробьёв, и льдистый хруст,

И звон трамвая, и морозный куст,

Чьи ветви хрупким инеем одеты…

Весь обратившись в зрение и слух,

Он лёгок, словно тополиный пух,

Наполненный лишь воздухом и светом.

 

И вот, себе отсрочку отмолив,

Он ощущает времени отлив

От суетливых, но привычных буден,

И так свободно отплывает сам,

Коллегам, домочадцам и друзьям

Не то чтоб вовсе чужд, но — не подсуден.

 

 

Гдов

 

Жизнь в городке замирает около трёх:

Заперты церковь, столовая, магазин,

Пусто на станции — ни поездов, ни дрезин,

Сухо в стручках пощёлкивает горох

У переезда, заброшенного так давно,

Что даже шпалы замшели, как будто пни.

В крепости козы уже не пасутся, но

Просто лежат в дремотно-густой тени.

 

Только в низине поблёскивает река,

И осыпается медленный пыльный зной

Между нездешним ужасом борщевика

И лопухов беспамятностью земной.

Только кузнечик, звоном наполнив слух,

К детству уводит от горечи и тревог,

Да над садами яблочный чистый дух

Напоминает, что где-то ещё есть Бог.

 

 

***

Увижу ль снова реку, остров

И створы по реке,

Пучок травы сухой и жёсткой

Сожму ль ещё в руке?

 

Услышу ли печаль степную,

Полынный горький зов, —

Печаль нездешнюю, иную,

Не знающую слов?

 

Коснусь ли гривы лошадиной

Обветренной щекой?..

На всех путях земных едины

Тревога, и покой,

 

И табуны времён, что мимо

Из тьмы во тьму пылят,

И вечности неугасимый

Неумолимый взгляд.

 

 

*** 

Она сажает цветы

в маленьком скверике

посреди кирпича и асфальта.

Она говорит: «Моя радость!»

Соседи

пожимают плечами:

«Больше всех, что ли, надо?

Всё разроют собаки,

вытопчут дети,

солнце сожжёт.

А главное,

окна твои

сюда не выходят».

Она улыбается,

потирает усталую спину,

виновато молчит.

Питерский ветер,

нагулявшийся по подворотням,

ловит солнечных зайчиков,

гоняет ворон,

вздыхает чуть слышно:

«…радость моя…

моя радость…»

 

 

***

Кошки приносят Богу своих мышей.

Английский бестиарий XIII в.

 

Кошки приносят богу своих мышей —

Чистосердечную лепту трудов земных.

Бог гладит кошек между чутких ушей

И улыбается, благословляя их.

 

Слушает бог, как мурлычут потомки Баст,

Смотрит на них сквозь клубящиеся века.

Он приютит и пушистые шубки даст,

В блюдце нальёт тёплого молока.

 

Пусть они ловят пришельцев из чёрных дыр —

Юрких мышей и серых зловещих крыс.

Пусть хранят урожай, украшают мир, —

Тот, что над бездной капелькою повис.

 

 

Ночь в Комарово

 

Ночь так ясна и тишина такая —

Хоть запасайся впрок.

С еловых сонных лап смолой стекает

Ночное серебро.

 

Сосновый ствол мерцает и струится,

До тени истончён,

И слышно, как едва вздыхает птица

Неведомо о чём.

 

И кажется, я заглянуть посмела

Сквозь морок долгих лет

За край непостижимого предела,

Где тишина и свет.

 

 

Старая лошадь

 

Ей повезло: спина седло забыла

И шпора не тревожит потный бок.

Спокойно дремлет старая кобыла —

К ней милосерден лошадиный бог.

 

Есть у неё теперь покой и воля,

И тёплый кров, и чистая вода…

Что снится ей? — Ковыльное раздолье,

Неудержимый бег невесть куда?

 

Что снится ей в неверном лунном свете,

Когда все грани призрачно-тонки? —

Мерцание теней и ветер… ветер,

Летящий рядом наперегонки,

 

Мелькнувшей ветки смутная тревога,

Далёкий зов непаханых полей?..

Всё легче бег. И лунная дорога

Всё ближе, всё просторней и светлей.

 

 

***

Что с тобою? — Ничего.

Просто листья облетают.

Листья — только и всего.

И летят бездомной стаей,

В шепот осени вплетая

Ритм круженья своего.

 

Мерный маятника счёт

На последнем перегоне…

Что там — нечет или чёт?

Только ветер глухо стонет,

Только время по ладони

Тонкой струйкою течёт.

 

Что с тобою? — Пустяки.

Сны бегут по коридору

Так изменчиво-легки.

Сквозняком блуждает в шторах

Камышей чуть слышный шорох

У неведомой реки.

 

Невесомый звёздный сор

Опускается на крыши,

Затихает резкий хор

Дел дневных. Лишь полночь дышит

И дыханием колышет

Жизни тающий узор.

 

 

***

Я целый день толклась — варила суп,

Стирала, мыла, жарила котлеты…

Мир был вполне материально-груб,

И я его любила безответно.

 

Он мной повелевал и так и сяк,

Он требовал трудиться то и дело.

А я любила — наперекосяк —

За всё, что в нём случайно подглядела:

 

За грустную ворону на трубе,

В которой сотню лет лишь ветер свищет,

За то, что этот юркий воробей

Вовсю решает свой вопрос жилищный

 

На нашем подоконнике, за то,

Что над иссохшим питерским колодцем,

Как будто чистой радости глоток,

Смех ласточек бесстрашных раздаётся,

 

За то, что даже горе — не беда,

За свет вечерний и дневные тени,

За то, что забываю иногда

Про повелительное наклоненье.

 

 

***

Ах ты, птичка, красногрудый снегирёк!

Что-то в жизни всё не вдоль, а поперёк:

То ли зябнет неприкрытая спина,

То ли ноет неизбытая вина.

 

То ли ветер завывает слишком зло,

То ли все пути-дороги развезло.

Развезло да подморозило слегка,

А вокруг-то — ни души, ни огонька.

 

Словно те, кому помочь ещё могла,

Только вот не помогла — дождём прошла,

Закружилась в круговерти суеты, —

На меня теперь глядят из темноты.

 

Ах ты, птичка, стойкий маленький флейтист,

Согревающий собою снежный лист,

Чтобы вновь я удержалась на краю,

Просвисти простую песенку свою.