Стихотворения Александры Паркау

ХАРБИНСКАЯ ВЕСНА
Харбинская весна… Песочными смерчами
Метет по улицам жестокий ураган,
И солнце золотит бессильными лучами
Взлетевшего шоссе коричневый туман.
Несутся встречные прохожие, как пули,
Одежды их чертят причудливый зигзаг,
В хаосе мечутся извозчики и кули,
И рвется в воздухе пятиполосный флаг.
Харбинская… весна… Гудят автомобили,
Кругом густая мгла, пирушка злобной тьмы,
Китайцы все в очках от ветра и от пыли,
Японцы с масками от гриппа и чумы.
Очки чудовищны, и лица странно жутки,
В смятенном городе зловещий маскарад.
Ни снега талого, ни робкой незабудки.
Ни звонких ручейков, ни вешних серенад.
Харбинская весна… Протяжный вой тайфуна,
Дыханье стиснуто удушливой волной,
В зубах скрипит песок, и нервы, точно струны,
Дуэт безумных дум с безумною весной.
Где запах первых трав? Разбрызганные льдинки?
Великопостных служб томящий душу звон?
На вербах розовых прелестные пушинки?
Базаров праздничных приветливый гомон?
Харбинская весна… В разгуле общей пляски
Кружится дико жизнь в бесправьи и чаду,
Кружится прошлое, напев забытой сказки,
Мучительный кошмар в горячечном бреду.
А будущее? Смерть? Возмездие? Расплата?
Печально бродит мысль на склонах прежних лет
По всем родным местам, где я была когда-то,
С любимыми людьми, которых больше нет…

ВОСПОМИНАНИЕ
Неширокая лента пляжа
И широкий простор реки.
Скоро ночь синей дремой ляжет
В остывающие пески.
И под шелест, под плеск и вздохи
На скамеечке — я и он —
Собираем святые крохи
Позабытых давно времен.
Точно надписи на могиле,
Имена дорогих нам мест,
Где мы порознь когда-то жили
И поставили вместе крест.
Запоздавших увозит катер,
Полон тайны ночной Харбин,
Тихо Сунгари волны катит
В гаолянах чужих равнин.
Ночь мечтой и загадкой манит…
Это Сунгари или нет?
Не другая ль река в тумане
Нам струит серебристый свет?
Не другие ль в сплошном сиянье
Всплыли зеленью острова?
Не тревожьте воспоминанья…
Не услышит наш зов Нева…
1937

ПОД СИРЕНЬЮ
Пятнадцать лет не получала писем
И потеряла к прошлому пути,
А ведьма-жизнь заржавленною спицей
Спускали петли… Не найти.
И вдруг восторг нежданного подарка:
В саду цвела лиловая сирень,
Открытку принесли с французской маркой
В сияющий весенний день.
Какой-то портик и листок аканта,
Венчающий красивый взлет колонн…
Париж — Харбин. Две доли эмигранта,
Часовни наших похорон.
Вновь прошлое протягивает руки,
Встают черты печально стертых лиц.
Пятнадцать лет, пятнадцать лет разлуки,
Пятнадцать вырванных страниц.
Те юноши в мундирах, в ярких формах —
Бродяги, нищие, шоферы, кучера.
Те девушки с надрывом семьи кормят,
Склонившись над иглой с утра.
Те дети выросли без света и причала,
Красавцы обратились в стариков…
И на открытку солнце осыпало
Кресты сиреневых цветков.
1937

ВЕСНА В ХАРБИНЕ
Все пусто и голо, все пусто и голо,
Ни снега, ни льдинок, ни брызг…
Весеннее солнце с улыбкой веселой
По небу катает свой диск.
Размашистый ветер порывисто дует,
Взметает клубами песок;
Под крышей голубка любовно воркует,
Ей вторит ее голубок.
О, бедные птицы и бедные люди, —
Тоска, обреченность и гнет!
Пусть скажет хоть сердце в измученной груди,
Что это весна к нам идет.

БЕГСТВО
В мелких тучках небо голубое,
Вся в лучах разбрызгалась зима.
Бросились испуганной толпою,
Забегали в фанзы и дома.
Лошади, орудья, пехотинцы,
Все смешалось… Громыхал обоз,
И ронял смертельные гостинцы
Желтый шмель — гудящий бомбовоз.
Бухали по городу снаряды,
Гул стоял шагов, колес, подков…
Розовели празднично ограды
Облачком круглившихся дымков.
И валились серые в тулупах
На дорогах, улицах, углах…
Отражалось у лежащих трупов
Солнце в застеклившихся глазах.
И валились в ярком зимнем свете,
Не померк нарядный чудный день, —
Бедные замученные дети
Нищенских китайских деревень.
Застывали мертвые, нагие
Без могил, без гроба, без имен…
А в Харбин входили уж другие,
Шелестя полотнами знамен.

СЕРЕБРЯНЫЙ ДАЙРЕН
Туман, туман над городом клубится,
В жемчужной дымке тонет пароход…
Серебряным крылом серебряная птица
Чертит стекло завороженных вод.
На ржавых петлях заскрипели сходни,
Качнулась пристань, двинулась назад…
И вот плывем по милости Господней,
Скользит в воде отпущенный канат.
Протяжный гонг сзывает вниз к обеду,
Забыт земли привычный старый плен.
Там, впереди, — печали ли, победы?
Там, позади, — серебряный Дайрен…
Плывем, плывем в молочные туманы,
За бортом брызг курчавится ажур,
Мелькнул вдали в час утренний и ранний
За пеленой, как призрак, Порт-Артур…
В неясной мгле заколебались тени,
Из серых бездн простерлись сотни рук…
Тяжелых лет тяжелые ступени
Замкнули жизнь в нерасторжимый круг.
И снова гонг… Не звон ли погребальный?
Вобрал туман все звуки и лучи…
Кругом мертво, пустынно и печально…
Земное сердце — замолчи.

ТУДА — К ЧУЖИМ
Вокзал… Толпа… Мелькают лица, руки…
И поезд тронулся… Метнулся синий дым…
От милых мест вагон с чеканным стуком
Уносит вдаль… Туда — к чужим?
Заборы, домики, заброшенные дачи,
Фанзенки ветхие, подгнивший серый тын…
Прощай, мой друг, печальный и невзрачный,
Нескладный беженский Харбин.
Ты столько раз в годины испытаний,
В смертельный час волнений и тревог
Давал приют уставшим от скитаний
И душу русскую берег.
В суровый век разгула и наживы
Хранил, как клад, все то, чем дорожим,
Чем ценен мир и люди в мире живы…
Ну а теперь туда — к чужим!
Лежат на столике охапкой хризантемы,
Бегут в окне равнины и леса,
Все гуще дым… Конец, конец поэмы —
Твердят колес стальные голоса.
Скитальцев горестных не кончена дорога,
Так много стран, но солнце в них одно…
И путь домой один… Путей в чужбину много,
И дымом застлано окно.
Прощай, Харбин! Со всем, что сердцу мило,
Союз души навек нерасторжим.
Слепая, жуткая неведомая сила
Несет нас вдаль… Туда — к чужим!

ПО КИТАЙСКОМУ КАЛЕНДАРЮ
Бирюзой и золотом пронизан,
Выткал август пышные ковры,
И цветов сверкающая риза
Сетью радуг блещет и горит.
Никогда так прочен и роскошен
Не казался летних дней наряд.
Георгин все царственнее ноша,
Табаков таинственней обряд.
И влюбленней радостная алость
Красных роз и розовых гвоздик…
Но я знаю, лето вдруг сломалось.
Этой ночью слышала я крик.
Пронеслась над зарослью садовой
Черных птиц сплошная пелена,
И зловещей, страшной и багровой
Поднялась ущербная луна.
Этой ночью бились в диком страхе
Бабочки в оконное стекло
И на клумбе, как на тайной плахе,
Белых астр созвездье расцвело.
Этой ночью в сочных ветках вяза
Первый лист поблекший изнемог,
Этой ночью лето кто-то сглазил
И на гибель черную обрек.
Утром ходя, шумен и несносен,
Мел дорожку, щурясь на зарю,
И сказал, что наступила осень
По китайскому календарю.

ЗЛАЯ ОСЕНЬ
Не в нарядной живой позолоте,
Не в короне цветных янтарей.
Нынче осень подкралась в лохмотьях,
Грязной нищенкой ждет у дверей.
Пробиралась по тинным размывам,
Укрывалась в худых шалашах,
Ночевала по фанзам и нивам,
В сунгарийских вспененных волнах.
И голодная, в ссадинах, в ранах,
Скудный харч завязавши в мешок,
Собирала незваных и званых
По канавам размытых дорог.
Черный город замкнули потемки,
В пустырях бездомовных орда,
Громоздят на обломках обломки
Наводненье, болезнь и нужда.
Но людского страданья не выпью,
Обреченным бессильна помочь…
И кричит на развалинах выпью
Желтоглазая хмурая ночь.
На коленях у беженки хворой
Смуглый мальчик измученный спит,
По известке, отбросам и сору
Бурый лист, распластавшись, шуршит.
Почерневшие астры поникли
На подточенном прелью стебле…
И столетье ли, вечность ли, миг ли? —
Гибнут жизни в страданьях и зле.

ПАУТИНКИ
Осень заржавленной кистью
Летние заросли мажет,
В воздухе мертвые листья
Ветер гирляндами вяжет.
Жизни стучит веретенце,
Время считает морщинки,
В алом негреющем солнце
Тихо летят паутинки.
Тучи мрачнее и ниже,
Ночь раскрывает объятья,
О, защищайся, люби же!
Ласка — от смерти заклятье.
Чувства с годами смиренней,
Солнце справляет поминки,
В томной лазури осенней
Тихо летят паутинки.

ЛУННЫЙ НОВЫЙ ГОД
Солнце село над кольцом строений,
Зимний вечер благостен и мирен,
Тонкий дым сжигаемых курений
В окнах фанз и у камней кумирен.
В синих плошках клейкие пельмени,
Убраны дракончиками нары,
И цветы и звери в пестрой смене
Женских курм расцвечивают чары.
Но внезапно отдых благодушный
Оглушает громом канонада,
Роют снег фонтаны искр воздушных,
Ленты улиц, точно жерла ада.
Что ж не слышно жалоб или стонов?
Дружный хохот воздух оглашает.
Как созвездья дальних небосклонов,
Огоньки фонариков мелькают.
Не страшат ни свисты, ни раскаты,
Ни ракет оранжевые мушки,
И гремят с заката до заката
Частой дробью шумные хлопушки.
Добрым людям взрывы неопасны,
Их боятся только злые духи,
Шепчут глухо, быстро и бесстрастно
Заклинанья древние старухи.
И, покончив с традицьонной встречей,
Объятые праздничным туманом.
Коротают новогодний вечер
И хозяева, и гости за маджаном.

БАГУЛЬНИК
Случайный луч обводит светочем
Квартиры пыльной уголки,
Ласкает рыженькие веточки,
Где почки, точно узелки.
В голубоватой хрупкой вазочке
Я собрала из них букет…
Нет, не букет — скорее вязочку,
Кустов обиженных скелет.
Корицей пахнет он и хворостом,
Сухою мерзлою травой…
Так пахнут на полянах поросли
В сединах осени больной.
И вот когда на этих палочках,
Колючим вздыбленных пучком,
Распустится живою алостью
Цветок душистый за цветком,
Когда по стеблям дрожью светлою
Прольется радости волна,
То значит — я не верю этому, —
То значит, что пришла весна.
И в сопках, упоен победами,
Теснится всходов хоровод…
И на границе заповеданной
Багульник розовый цветет.

СКАЗКА ВЕКОВ
Вечер тих, и близка уж осень,
Желтый лист шелестит на песке,
У калитки два ходи проносят
Миниатюрный театр в коробке.
Что ж, посмотрим… И куклы скачут,
Вот на сцене — герой-полубог.
Китаяночка хрупкая плачет,
Грустно ходи гнусит говорок.
Кукла-лев куклу-мальчика тащит,
Открывая кумачную пасть,
Дети-зрители глазки таращат,
Чарам сказки отдавшись во власть.
Все, как в жизни: убийства, драки,
Куклы мечутся — горе, разбой…
Свиньи, змеи, лисицы, собаки.
Злых уродов беснуется рой,
И последняя кукла головкой
Безнадежно поникла на грудь…
Представленье закончено. Ловко
Весь театрик готовится в путь.
Ходи сжали актеров-кукол
В свой потертый цветной коробок
И ушли… Только бубен стукал,
И звенел в такт шагающих ног.
Да три пса провожали лаем
Уходящую сказку веков…
О, как мало, как мало мы знаем
Говорящих, значительных слов!

НА ШАЛАНДЕ
Гребни волн барашками курчавятся,
Пена брызг алмазами горит,
Сунгари, сердитая красавица,
Изменила свой обычный вид.
В знак тревоги ловко и уверенно
Подняли на пристани шары,
Жмутся лодки к берегу растерянно,
Выходя поспешно из игры.
На шаланде под квадратом паруса
Мы плывем испуганно назад,
И о мачту треплет ветер яростно
Бахрому бесчисленных заплат.
Мы плывем, то килем дно царапая,
То волне взлетая на хребет.
Чей-то пес, визжа, скребется лапами,
Обнимает спутницу сосед.
И багром скользя по борту узкому,
Кормчий наш, китаец молодой.
Напрягая бронзовые мускулы,
Пассажиров брызгает водой.
И я знаю — в час заката алого
Это он вдоль нильского русла
Плыл к той пальме, где под опахалами
Клеопатра избранных ждала.

КЕЛЬНЕРШЕ
У ресторанной золоченой стойки,
Где блещут вина в замкнутых рядах
И бегают услужливые бойки,
Стоите вы весь вечер на часах.
Так детски чист ваш завитой затылок,
И кожа рук прозрачна и нежна…
На фоне рюмок, стопок и бутылок
Так мило ваше личико, княжна.
Играли вы когда-то на гитаре
И пели песенки сантиментально в нос…
Теперь вы кельнершей во второсортном баре
И носите с закусками поднос.
Вы улыбаетесь загадочно и гордо,
Вы подаете деловито счет,
И ждете к полночи «очередного лорда»,
И с третьим мужем начали развод.
Глаза у вас по-прежнему лучисты,
И белый фартучек такой же, как тогда,
Когда влюблялись в вас толпою гимназисты
В те незабвенные далекие года…
Несутся пары в огненном фокстроте…
За женскую судьбу на ком лежит вина?
Вы пишете серьезно на блокноте
Число глотков коктейлей и вина.
Вы знаете шанхайской ночи пьяной
Бессмысленный угар и дикий чад…
Зовут шутя вас Девой Несмеяной
И щедро доллара на чай дарят.
И так же чист ваш завитой затылок,
И кожа рук прозрачна и нежна…
На фоне рюмок, стопок и бутылок
Как мило ваше личико, княжна.

ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ
Пятнадцать лет средь экзотичных зданий
В стране иероглифов, драконов и тревог
Стоит, прошедших лет храня воспоминанье,
В Шанхае Офицерское Собранье,
Былой России скромный уголок.
Тех лет, когда наш край в бесправьи не был сирым,
Когда был жив наш Царь и цел наш Отчий Дом,
Когда дух рыцарства и чести правил миром
И Русский Офицер, гордясь своим мундиром,
Гордился Родиной, Собраньем и Полком.
Все, от полковника до юного корнета,
От школьной твердо помнили скамьи,
Что доблесть воина лучом любви согрета,
И чтили высоко родной страны заветы
В кругу военной сплоченной семьи.
И были те года победоносно ярки…
В Собраньи было все, что дорого сердцам, —
Знамена, ордена и царские подарки…
И в шумных праздниках со звоном братской чарки
Тянулась молодежь к прадедовским орлам.
Гремела музыка, лилось рекой веселье,
Брал младший радостно со старшего пример,
Роднил единый дух единой общей целью,
И, как могучий клич, в час бранного похмелья
Звучало слово — Русский Офицер!
И вот пятнадцать лет средь горького изгнанья,
Бессменным часовым, хранящим грез чертог,
Нам светит Офицерское Собранье,
Как лучших дней немое обещанье,
Как возрожденья русского залог.
И стойкие борцы, соратники былые,
Находят в нем и ласку, и приют,
Их жены, сыновья, друзья их и родные,
Задорные юнцы и старики седые,
На огонек живой доверчиво идут.
И бережем, как встарь, от века и доныне,
В Собраньи мы все то, что дорого сердцам, —
Родного языка улыбку на чужбине,
И гордый русский герб, и русские святыни,
И верность Родине, преданьям и отцам!

***

Пускай мои стихи не создадут эпохи,

В них нет ни новых форм, ни жгучих откровений;
Я собрала печаль, мечты, сомненья, вздохи
Трагично гибнущих со мною поколений.

Всех тех, кто воспринял в своеобразной раме
Культуры попранной развенчанное слово
И выброшен со мной бурлящими волнами
В мертвеющую гладь недвижного былого.

Я мыслю мыслью их, я говорю их словом,
Нехитрым языком спокойной русской речи:
Старинным образцам он родственен во многом,
И далеки ему грядущих зорь предтечи.

В нем только те слова и те переживанья,
Что в городах родных, среди родных просторов
Вобрали с воздухом мы в детское сознанье
В журчаньи медленном обычных разговоров…

Я знаю, что мы уходящее,
Что стих мой не звонок, не нов,
Но связан он болью щемящею
С мечтами прожитых годов.

Я знаю, что слабыми пальцами
Лавинам препон не создам,
Что в зодчестве новом скитальцами
Уйдем мы к ушедшим отцам.

Что с нас не сорвет настоящее
Наложенных прошлым оков…
Я знаю, что мы уходящее
В мечтах уходящих веков.

Огонь неугасимый

 

Мы родились в созвездиях закатных,
В лучах тускнеющей зари…
Зловещих туч чернели грозно пятна
И погасали алтари.

Нам с детских лет отцы твердили басни
Об отреченьи и любви…
Но нет любви!.. Наш бедный век угаснет
В насильях, злобе и крови.

Ползут в изгнаньи годы роковые
И жизнь убожеством пестра.
Мы — искры прошлого, мы тени неживые
У догоревшего костра.

Но, растеряв все то, что мы любили,
Отчизны искаженный лик
Не вычеркнем из старой, русской были.
Наш подвиг страшен и велик.

С толпой таких же, как и мы гонимых,
Изгнанники за рубежом,
Огонь негаснущий, — огонь неугасимый, —
В сердцах мы свято бережем.

И новый день взойдет среди скитаний —
Рассеяв ночи сизый дым…
Негаснущий огонь своих воспоминаний
Мы утренней заре передадим.

Под стон заглушенной гитары

 

В туманной тиши остекленной террасы,
В прозрачных узорах растений;
Сидим мы, — печальная, новая раса,
Последняя горсть разоренного класса,
Гирлянда развенчанных теней.

Заброшены все из России далекой
Рукою безжалостно мстящей,
Без крова и близких, с душой одинокой,
Песчинки былого в пустыне широкой,
Осколки кометы блестящей.

Интимно и нежно зеленая рама
Нас зыбкой стеной окружает.
В дыму папирос, как в волнах фимиама,
Высокая, стройная, стильная дама
Цыганский романс напевает.

Дрожат и рыдают звенящие ноты
Под стон заглушённой гитары,
И память сметает дневные заботы,
Распахнуты снова лазурные гроты,
Недавнего прошлого чары.

Кофейник кипит на окне за колонкой,
И в рюмках ликеры сверкают,
Лежит портсигар с филигранной коронкой,
Измученный мальчик красивый и тонкий
Тоскливо и страстно мечтает.

В глазах его звезды и синие дали,
Знакомые дали столицы…
Уносит Нева волны крови и стали;
И в злобе страстей, в ореоле печали
Мелькают любимые лица.

Мы отжили жизнь, ее ласк не изведав,
В терновом венце обреченных,
Мы платим за удаль жестокую дедов,
За дряблость отцов и за роскошь обедов,
За гордость гербов золоченых.

В анналах истории все мы банкроты,
И в звеньях кровавых кошмара
Подводим забытые, страшные счеты…
Дрожат и рыдают звенящие ноты,
И тихо им вторит гитара.

На смерть А. Щ

 

Умер от ран довезти не успели
Тщетно пытались помочь.
Умер на жесткой, дорожной постели,
В поезде, в душную ночь

Утром толпа на платформе шумела,
Встретить собрались друзья,
Встретили с болью недвижное тело,
Мрачный итог бытия.

Боже мой, Боже! По этой дороге,
Где он страдал и угас,
Где в безграничной, безмерной тревоге
Встал его жертвенный час,

В этих равнинах унылых и бедных,
В дымке застывших болот,
Бешено мчал нас, веселых, победных,
Поезд когда-то вперед.

Были мы молоды, сильны и смелы
В те невозвратные дни,
Жизни взвивались лазурные стрелы,
Станций мелькали огни.

Были мы молоды, — время несется, —
Были тогда влюблены,
Все это было и вновь не вернется,
Как не повторятся сны.

Боже мой, Боже! Как ярко всплывает
Призрак былого в тени.
В душном вагоне больной умирает,
Станций мелькают огни…

Петроград

 

Загорелось море, курятся болота,
Осветилась зелень Невских островов,
И качают волны в блестках позолоты
Змеи — отраженья каменных мостов.

Вспыхнул в светлой дымке шпиц адмиралтейства.
Грозный Исаакий купол свой зажег,
Старые   преданья, старые злодейства
Ночью покидают тайный свой чертог.

Старый злодейства, старые преданья
Длинной вереницей медленно ползут,
В выступах карнизов прячутся страданья,
Старые страданья город стерегут.

Вместе с ночью бродят, бродят и колдуют,
Плачут над Невою, где поглубже мгла,
Про былые тайны вкрадчиво толкуют,
Про былые тайны, старые дела.

Ждут, прильнув украдкой, новых преступлений,
Ждут, раскрыв объятья, дьявольских гостей
В царство синей жути, в царство смутных теней,
Новых преступлений, сумрачных вестей.

Гости прибывают длинной вереницей,
С каждым днем безумней, с каждым днем грозней.
Саваны их смяты, скошены их лица,
Ширятся извивы призрачных теней.

Новые злодейства, страшные деянья
Длинной вереницей медленно ползут.
В выступах карнизов прячутся страданья,
Злоба и страданья город стерегут.

Памяти Кудряева

Больше сия любви никто же имать

Да кто душу свою положит за други своя.

В моей смерти прошу никого не винить…
С грозным вихрем войны и волнений
Развернулась в душе моей скорбная нить
Бесконечно тяжелых сомнений.

Чуть зарделась свобод золотая заря,
Уж доносятся отзвуки грома,
И встает перед родиной, свергшей царя,
Новый призрак зловещий — разгрома!…

С этой пыткой в душе слишком тяжко мне жить
В беспредельной тоске ожиданья…
Я хотел — бы, чтоб смерть моя стала служить
Громким зовом, будящим сознанье.

Я хотел — бы, чтоб кровь, пролитая в тиши,
Каждой каплей горячей кричала,
И заснувшую совесть народной души
К единенью в борьбе призывала.

Я хотел — бы, чтоб мой добровольный венец
Незаслуженно принятой муки
Засиял в глубине отрезвленных сердец
И сомкнул общей правдою руки.

И пускай я умру, я умру, чтобы жить
Чтоб, омывшись в крови искупления,
Мой горячий призыв мог отчизне служить
Ярким светочем дней обновления.

В моей смерти прошу никого не винить…
………………………………………………
Белый гроб в многолюдном соборе.
Собрались здесь друзья его память почтить,
Дань любви, восхищенью и горю.

Тонких свечек дрожат и мерцают лучи,
Плачет хор в темной арке придела,
Блекнут розы в серебряных складках парчи,
Безответно холодное тело.

Безответен последний громадный вопрос
Перед свежей открытой могилой.
Чистый светоч погас в море пролитых слез,
Грубо смятый чудовищной силой.

Но звучит мощный клич и пробудит ответ
В чутких волнах потока людского,
Ибо нет крепче чар, выше подвига нет,
Как отдать свою жизнь за другого.

Астры

 

Они опять цветут на блекнущих куртинах
Лиловых звездных астр печальные кусты.
На камнях мостовых, в пыли бульваров длинных,
В холодном сумраке тоскующих гостинных,
В садах особняков и в окнах бедноты…

Под легким кружевом деревьев пожелтелых,
В фестонах огненных, где ночью стынет лед,
Под ржавчиной дождя, в порывах ветра смелых,
Они опять цветут в лучах похолоделых,
В негреющих лучах осенних позолот.

Спокойно проводив дряхлеющее лето,
Я в город ехала их ближних дачных мест,
И астры падали из смятого букета,
Прощальные цветы последнего привета, —
В вагонной суете мечтательный протест.

В дрожащих фонарях коптили тускло свечи,
Мятущаяся тень плясала по купэ…
Печаль немых разлук, мгновенный трепет встречи,
Неясные черты, замолкнувшие речи, —
Еще один этап на жизненной тропе.

Еще один этап… И вдруг так ясно, ясно
Мне вспомнился другой осенний долгий путь…
Сентябрьский вечер гас слезливый и ненастный,
И комфортабельный, заманчивый, атласный
Сияющий экспресс звал в сказочную жуть.

Контраст его огней с нависнувшим туманом
Дорожной роскоши удваивал секрет,
Баюкал бархат стен над спущенным диваном
И рядом с брошенным на сетку чемоданом
Лежал лиловых астр чарующий букет.

Нарядная толпа под арками вокзала,
Культуры призрачной гранитные столбы, —
Ничто моей душе тогда не подсказало,
Что в этот страшный час все прошлое упало
В разинутую пасть чудовищной судьбы.

Что мне не видеть, вновь покинутой столицы,
Надменных Невских волн, торжественных дворцов
Любимые места и родственные лица
Их нет, их больше нет… Везде одни гробницы
И стоны жалкие бездомных беглецов.

Короткий поцелуй, звонок тревожный — третий,
Вот двинулся вагон, поплыл назад вокзал…
Прошел десяток лет, а может быть столетий,
А может быть минут… Испуганные дети,
Глядим мы с ужасом в зияющий провал.

Над гаснущей чертой мелькающего света
Безумный маг чертил кровавый, грозный крест.
И астры падали из смятого букета,
Прощальные цветы последнего привета,
В вагонной суете мечтательный протест.

Городская весна

 

Весна городская, как гостья жеманная
С букетом фиалок в петличке жакета,
Искусственно яркая, приторно пряная,
Принесшая зной ненаставшего лета,

Взростившая травы в пыли под заборами,
Убравшая зеленью камень громоздкий,
Заплетшая клумбы цветными узорами,
Посыпав их щебнем песком и известкой.

Холодные стены нас всех обескровили,
Сковали привычкой, болезнями, страхом,
Весенняя радость, в желаньях-ли, в слове-ли.
Не брызнет нам в душу стихийным размахом.

Мы лысины прячем изящно панамами,
Морщины косметикой, бледность вуалью,
Пространство разрезали окнами, рамами,
Гордимся культурой, играем печалью…

Прозрачные ручки и платья кричащие,
Зажатые в туфельках тонкие ножки,
Задымлены трубами дали манящие
И застланы далью лесные дорожки.

Лесные дорожки, раздолье дремучее,
Поляны и нивы со всходами хлеба,
Играющий ветер над горною кручею
И небо влекущее, вечное небо…

Вливается в легкие воздух живительный,
Пьянящей струей забирается в груди,
Но сами себя безнадежно и длительно
К камням привязали бескрылые люди.

И терпят насилье, и терпят лишения,
Трусливо держась за давящие крыши,
Быть может весь мир накануне крушения,
А стены растут безудержней и выше.

Растут и теснят, обступают темницами,
Жизнь блекнет и гаснет, хиреет, мельчает…
И вешнее небо с далекими птицами
Безумье земли с высоты созерцает.

Женщина

 

Я только женщина и замыслов глубоких
Не прячу от людей я в трепетной груди.
Ни славы, ни богатств, ни почестей высоких,
Ни власти, ни побед не жду я впереди.

Я только женщина… Тепло и блеск люблю я,
Люблю лазурь небес и солнца яркий свет,
Далеких вешних птиц, поющих аллилуйя,
Задумчивой луны загадочный привет.

Люблю я бальных зал роскошное сиянье
И пенящихся чаш серебряный трезвон,
Люблю игру камней, неровное дыханье,
Взволнованную речь за мрамором колонн.

Люблю горячих рук случайное пожатье,
И ласку быструю зажегшихся очей,
По бархату ступень манящий шелест платья,
И тела аромат, и музыку огней.

Я только женщина и замыслов опасных
Я не таю, увы, в мятущейся крови…
Я одного хочу, хочу упрямо, страстно
Хочу любви…

Искры

 

Искры летали, как звезды падучие
В черном от дыму вагонном стекле,
Мысли сплетались несвязный, жгучие…
Падали слезы, как искры горючие,
Падали искры, как слезы во мгле.

Искры летели… Вагон громыхающий
Бешено мчал нас и, как в полусне,
Помню речей твоих шепот ласкающий,
Милого голоса звук замирающий,
Гасли мгновенья, как искры в окне.

Искры летели и гасли летящие…
Память о них до сих пор я храню —
Искорку жизни живую, блестящую,
Где притаилось прошедшее счастье
И освещает дорогу мою.

Цветы раскаянья

 

Лилии прибрежные, лилии душистые,
Девственные, снежные, бледные цветы,
Вы — мечты души моей, гордые и чистые,
Вы — мечты любимые, нежные мечты!

Розы ярко красные, летом опьяненные,
Пышные, прекрасные, алые, как кровь,
Вы — любовь могучая, негой упоенная,
Пылкая и жгучая, страстная любовь!

Ирисы печальные, ирисы усталые,
Звона погребального отклик средь полей.
Скорбное отчаянье, думы запоздалые,
О, цветы раскаянья, вы мне всех милей!..

Было-ли?

 

Ты ушел… С неодолимой скукой
Смотрит в окна серый мутный день.
Было — ль? Не было. — Щиплю я руку.
Наша жизнь не жизнь, а жизни тень.

Бывшее так странно нереально,
В сонмах снов ушедший миг живет.
Тикают часы в затихшей спальне…
Все равно что день, что час, что год.

А небывшее? Неугасимым светом
Озаряет наши грезы Бог.
Было — ль? Не было? От сигареты
Все прозрачней тающий дымок.

Яблони и вишни расцвели

 

Теплый ветер радостно повеял
В коридорах уличных громад,
Стал похож на драгоценный веер
Городской, камнями сжатый сад.

Как  огромные прелестные букеты,
Яблони и вишни расцвели…
И горят в прозрачных волнах света
В облаках клубящейся пыли.

Лунный луч границы стен раздвинул,
Бросил дымку зыбкую теней…
Яблони и вишни… В целом мире
Ничего нет краше и нежней.

И мне чудится, что где-то плещут воды,
Город-спрут шевелится окрест,
И в саду кружатся хороводы
Молодых ликующих невест.

И одни стройны и белокуры,
Ярче звезд лазурь их гордых глаз,
И ласкает гибкие фигуры
Сарафанов призрачный атлас;

А другие черноглазы, хрупки,
В розовых расшитых кимоно,
И сердечком сложенные губки,
Как мотив японского панно.

Заплетаясь весело и тесно,
Хороводы движутся во тьме,
И боярышни с улыбкою небесной
Тянут руки розовым мусмэ.

А на утро в ярких волнах света
Дремлет сад в клубящейся пыли.
Как прелестные, огромные букеты
Яблони и вишни расцвели.

Шквал

 

Тучи, точно кони с белой гривой,
По небу лазурному бегут,
Катерок скрипучий и ленивый
На пески расплескивает люд.

И река лучится синей зыбью,
Блестками и лунками горит…
Чешуя-ль в воде мелькает рыбья?
Мишура-ль подводных царских свит?

Солнце плавит ласково-небрежно
Серебро на кончике весла,
В кружевах из пены белоснежной
Розовеют смуглые тела.

Но внезапно потускнели краски,
Вздрогнул пляж в припадке злой тоски,
Заметались в странно дикой пляске
Черных волн крутые гребешки.

И зловещей ржаво-бурой тучей
Замело бесследно бирюзу…
Переждать здесь у купален лучше
Нам с тобой нежданную грозу…

Пусть песок летит навстречу шквалу.
В темный плащ плотнее завернусь,
Столько бурь я в жизни испытала,
Что давно их больше не боюсь.

Вот рыбак на берег лодку тащит,
Разметал купальщиков прибой…
А вдали за тучей уходящей
Свод небес смеется голубой.