Стихотворения Анны Каландадзе
Звезды
Апрельская тихая ночь теперь.
Те птицы и эти
свои голоса сверяют.
О звезды, –
невозможно терпеть,
как они сверкают,
как они сверкают!
Земле и небу
они воздают благодать
и, нарушая
темноту этой ночи,
сверкают,
сверкают –
издалека видать! –
мои звезды
и твои очи.
Теперь апрельская тихая ночь,
и глаза
к ней медленно привыкают.
О звезды –
мне это все невмочь, –
как они сверкают!
Как они сверкают!
МРАВАЛЖАМИЕР
Твоим вершинам,
белым и синим,
Дарьялу и Тереку,
рекам твоим,
твоим джигитам,
статным и сильным,
а также женщинам,
верным им, –
мравалжамиер, многие лета!
Твоим потокам,
седым потокам,
твоим насупленным ледникам,
предкам твоим
и твоим потомкам,
их песням,
танцам
и смуглым рукам –
мравалжамиер, многие лета!
Твоим героям,
делам их ратным,
их вечной памяти на земле,
твоим языкам и наречьям разным,
лету,
осени,
весне
и зиме –
мравалжамиер, многие лета!
Горам и ущельям,
низу и долу,
каждому деревцу во дворе,
Волге твоей,
и Днепру,
и Дону,
Сырдарье
и Амударье –
мравалжамиер, многие лета!
Твоим строителям неутомимым,
могучей жизни
живой струе,
тебе, овеянной светом и миром,
тебе, моей дорогой стране, –
мравалжамиер, многие лета!
***
Все, что видела и читала,
всё –
твое,
о тебе,
с тобой.
В моём сердце
растет чинара,
ночью ставшая голубой.
И в минуту самую грустную
предо мною одна,
дорогая,
ты, прекрасная Грузия.
«Где же еще Грузия другая?»
О луга моей Карталинии,
олени с большими рогами
и такие хрупкие лилии,
что страшно потрогать руками
Ты об этом помнить велишь мне.
Я смотрю на тебя,
не мешая,
край,
овеянный былым величьем…
«Где же еще Грузия другая?»
Травы синие
лягут на плечи.
С этих трав
я росинки сняла.
О мои виноградные плети!
О Тетнульди большие снега!
Зажигаются звёзды со звоном,
искры белые
извергая.
Я слежу
за далеким их зовом:
«Где же еще Грузия другая?»
Пусть герои твои умирали –
слава их
разнеслась далеко.
Прямо к солнцу
взмывает Мерани,
и печально звучит
«Сулико».
Живы Алуда и Лела.
Устал Онисэ,
размышляя.
О родина песен и лета!
«Где же еще Грузия другая?»
С тихими долгими песнями
проходят твои вечера.
Плачут горийские персики,
когда наступает пора.
Они нависают с ветки.
Ветка густая, большая.
Разве ты не одна на свете?
«Где же еще Грузия другая?»
* * *
Ты такое глубокое,
небо грузинское,
ты такое глубокое и голубое.
Никто из тех, кто тебе грозился,
приюта не обрёл под тобою.
Ни турки, ни персы и ни монголы
не отдохнули под тобой на траве,
не заслонили цветов магнолий,
нарисованных на твоей синеве.
Ошки
и Зарзма,
и древний Тао
поют о величье твоем,
о небо!
Птицы в тебе летают
и теряются в тебе, голубом…
* * *
Вот солнце
на носки привстало,
и город потянулся сонно.
Ему быть темным
не пристало.
Входило солнце
в город солнца.
И воздух был прозрачный,
ранний,
просвечивающий изнутри.
Стоял Тбилиси, как Ираклий
у древней крепости Нари.
Такая ли была погода,
когда в Тифлис вступали персы
и не сдавались им подолгу
его воинственные песни?
ВХОДИЛА В ГУРИЮ КАЛАНДА
Я помню изгородь под инеем.
Снег падал тихо и светло.
Кричит петух – и вспоминаю я
мое гурийское село.
Проламывалась наледь тонкая
под грузом шага моего,
и лаяла устало Толия,
сама не зная, на кого.
Похожий на большую букву,
один на вековом посту
дуб укрывался, словно в бурку
в свою дырявую листву.
Глубокий снег следы марали,
тропинка далеко вела,
и возле вещего марани
был ветер пьяным от вина.
Всё это – где-то и когда-то,
но позабыть о том нельзя…
Входила в Гурию каланда
и чичилаки нам несла.
* **
Охотники легко и дерзко
раскладывают западни.
Здесь ходит горная индейка –
ее подстерегут они.
О, по опасной той аллее
мы пробегаем много дней.
Как годовалые олени,
пугаемся своих теней.
О, будь, индейка, осторожна,
не проходи по той тропе.
Ты слышишь? –
Горестно,
тревожно
твой милый
плачет о тебе.
* **
Громче шелести,
осина,
громче, мать-земля, гуди.
Живы мы!
И зло и сильно
сердце прыгает в груди.
Лес!
У нас есть листья,
губы –
целоваться,
говорить.
О, гуди – пусть эти гуды
будут в воздухе бродить!
* **
Когда прохожу
по долине росистой,
меня,
как ребенка,
смешит роса.
Цветы
приоткрывают
ресницы,
к моим глазам
обращают глаза.
Я вижу
движение каждого пестика,
различаю границу
утра и дня.
Ветер,
подай мне цветок персика,
травой и листьями
обсыпь меня!
Я,
эти цветы нашедшая,
хочу,
чтоб они из земли вылезали.
И как сумасшедшая –
о, сумасшедшая! –
хохочет трава
с растрепанными волосами.
Деревья сняли
свои драгоценности
и левой пригоршней
меня забросали.
Вот драгоценности –
все они в целости,
Деревья,
вы понимаете сами.
Я тоже,
я тоже сошла с ума.
Всего мне мало,
и всё мне мало!
Хохочет,
хохочет –
не я сама! –
хохочет,
хохочет сердце мое!
И ты
на исходе этого дня
листьями и травою прогоркшей
обсыпь меня,
да, обсыпь меня,
но только правой пригоршней!
* * *
О бабочек взлеты и слеты!
Может быть, я ошибаюсь.
То слезы,
то добрые слезы.
Я плачу
и улыбаюсь.
Я выросла в поле,
где на травинках
капли росы навешены.
Я веточка,
полная зеленых кровинок,
срезанная невеждами.
Я стану свирелью,
свирелью зеленой!
Нагряну к вам трелью,
трелью залетной!
Я-
этого воздуха обитательница,
не страшащаяся ничего,
Я-
плачущая обладательница
сердца твоего.
С горных пастбищ,
для любви навеяна,
медленно
я поднимаюсь кверху.
О земля,
если б ты мне не верила, –
я бы обратилась
к ветру:
– О ветер,
докажем,
докажем скорей,
докажем каждому,
что я –
свирель.
Дохни –
и медленно и жалобно
польется песня
из зеленого желоба
И прислушаются люди чутко,
и уловят
мое дыхание,
и поймут они
силу чувства,
обращенного в это звучание,
Пер. Б. Ахмадулиной
