Стихотворения Натальи Гранцевой

***
Придёт зима – и за ночь на фасадах
Увянет лавр бессмертный и акант,
И грубый мир в виссоне снегопада
Возникнет вновь, как древний фолиант.
Огромный, как душа Средневековья,
Среди твердынь великих и святынь,
Он явит лик, зовущийся любовью,
И чистой речи горнюю латынь,
Он скроет жизни трещины и складки,
Смягчит предметов рваные края,
Он воскресит забытые догадки
О детском совершенстве бытия.
И вспомним мы, что радостный и грозный
Там высился воздушный мавзолей,
Там реял снег, как будто атлас звёздный
Нечаянно рассыпал Птолемей,
Там зверь, очей исполнен и отваги,
Глядел из допотопной темноты,
И в тыщах рек в ледовых саркофагах
Ихтиозавры спали и киты.
Там праздники из облака ванили
Выглядывали с пряником в руке.
Там камни тайно с нами говорили
На кремниевом древнем языке.
Там первой истончающейся кожей
Мы в миг единый чувствовать могли
Печное пламя, лучезарность Божью,
Сиянье мёртвых царств из-под земли.
Там знали мы, доверясь сновиденьям,
Которые пугают и слепят,
Что жизнь растёт ночами, как растенье,
И молод мир, как первый снегопад.

 

***
Ходим по Риму, исследуем синюю Бренту,
В путеводителях глянцевых нежимся перед сном.
Сколько нас – бедных теней, ненавистных себе документов
О промотанных царствах, о рухнувшем рае земном.
Просто – ветреный день, и говоренья отвага
Разбита, как древняя амфора, на тысячу черепков.
Мчатся велосипеды, изобретённые из бумаги,
Мимо терм и тратторий, конных статуй, фонтанов, богов.
Да, мы призраки разума, братья и сёстры аптеки,
Ищем, где целлюлоза дешевле – и что нам недвижный Бог?
Он подобен ослепшему Борхесу в цитадели библиотеки.
Он не с книжною пылью, он с розой ведёт диалог.

 

***
Тает почва чёрная в апреле.
Словно изумрудные жуки,
Выползают из-под ветхой прели
Храбрые колючки-сорняки.
Воздух блещет влагою алмазной,
Искрятся озоном небеса.
В редколесья кущах непролазных
Светят вербы жёлтые глаза.
Скоро жизнь заплещет и заплачет,
Запоёт на тыщи голосов,
Заведёт поспешно наудачу
Мириады крошечных часов.

Вспомнит, что земля шарообразна,
Бренна, одинока, хороша.
И летит за облаком прекрасным
Маленькая детская душа.

***
Стал осинник золотым,
А родник – пустым и грязным.
Мрак не может быть святым,
Зло не может быть прекрасным.

Пусть лжецом рождённый лжёт,
А рождённый светом – светит.
Жизнь согреет и сожжёт,
На немой вопрос ответит,

Как оракул в Дельфах, дым
Над треножником рождая,
Чистым, светлым, молодым,
Станешь, старость покидая.

Пусть серебряный туман
Мнимый мир от глаз отринет,
Страха детский талисман
Память зыбкая обнимет.

Где-то радость пролетит,
Как удод в резной короне,
Рак на горке просвистит,
Вздох испустит Альбинони.
Вот и всё? Души вино
Превратится в храм воздушный,
Как советское кино –
Ангел веры простодушной.

***
Ю.С.
Чёрный кот у ног моих улёгся,
День, как дождь таинственный, прошёл.
Слушаю, как вянущие флоксы
Громко осыпаются на стол.
Тихо в доме. В сердце тихо тоже.
Боль безмолвна, словно западня.
Что же ты ушёл из жизни? Что же
Бросил в одиночестве меня?
В океане августа воздушном
Мчится тучи сизая ладья.
Разве там, где нет меня, не скушно, –
Во вселенной инобытия?
Там полно, наверно, фимиама,
Соловьи небесные поют,
Но они не знают Мандельштама
И гнезда в цитате не совьют.
Там воды из Дона не напиться,
Не разбить степного шалаша,
Там ты сеешь звёздных слёз крупицы,
Русский князь, жемчужная душа.

 

***
В волшебном мире исключений
Есть радость, бывшая бедой,
И излученье изречений,
И снега ангел молодой,
И тёмное стихотворенье,
Сто раз менявшее объём,
И свет, не созданный для зренья,
Живущий в имени твоём,
И дерево с душой фрактальной
На дне любовной тишины.
И ты, беззвучно-музыкальный,
Как чудо радиоволны.

***
Тот, кто думает, что умён,
Что рождён, как хронист небес,
С авторучкой наперевес
Возводить спешит из словес
Обвинительный акт времён.
Тот, кто думает, что велик,
Мелкой ненавистью дрожит,
Бельецо своё ворошит,
Клянчит, жалуется, брюзжит,
Цианид кладёт под язык.
Как цикада на берегу
Итальянской горной реки,
Видит перья и лепестки,
Волн серебряных плавники,
Тени туч, как бездны в мозгу.
Говорю тебе – этот путь
Не для птиц и не для комет.
В насекомых бессмертья нет,
Только прелесть и низкий свет.
Прикоснись, пожалей, забудь.

 

***
У меня вопросов нет ни к парламенту, ни к Богу.
Белой розы тёмный свет освещает мне дорогу.
Время круглое течёт траекторией отвесной.
Сладок слова римский мёд, твёрд молчанья воск чудесный.
В хрупком храме Рождества хвойный ангел с мандарином,
Сена шумная халва, бык, глядящий властелином.
Это перепись толпы и печать, как знак копыта,
Это видео судьбы – прибыль модного бандита.
Транспарентно вещество обозримого пространства.
Не найти душе того, кто придумал христианство,
Кто нам счастье подарил, в блеск облёк его, как в латы,
Кто и сам, как в детстве, был страхом сладостным объятый.

 

* * *
Из пространства времен наплывает зима.
В основании мира — бездонная тьма,
Миражи, привиденья, фантомы.
Там в системе зеркал отразилась война,
Там слоятся великих столиц имена
И кометы летят к астрономам.

Там, купаясь в воздушном ночном хрустале,
Бог египетский — месяц несет на челе,
Как замерзший огонь погребальный.
Он от страха в пустыне песчаной дрожит,
Он некрополь бескрайний во тьме сторожит,
Вечный сон бережет беспечальный.

В усыпальнице царственной тих Темучин.
Тот, кто Цезарем звался, спустился с вершин
И в ладье золотой отдыхает.
Все владыки свободны от жизненных уз.
Солнцеликий Рамзес — златокудрый Исус
Прах земной от души отряхает.

Сторож мертвых! Верней их покой сторожи!
Геродот, как отец исторической лжи,
Пишет новых эпох пергамены.
Истлевают папирусов древних листы,
И, свой храм превратив в лабиринт пустоты,
Клио курит галлюциногены.

Наступает затменье судьбы и ума,
Из пространства времен наплывает зима,
Снегом полнит небесные сферы.
Призрак жизни кружится в объятиях вьюг,
И душа в сотый раз выскользает из рук
Прирученной гранитной химеры.

* * *
Погасло звездное пространство,
Со лба откинут капюшон…
И светлый пир картезианства
Похмельем тяжким завершен.
Где стол был яств — осколков груда,
Объедки, мусор, пыль и прах.
А образ Целого, как чуда,
Сокрыт все так же в алтарях.

Там, где невинных душ сиянье —
Детей, животных и рабов,
И познавательней познанья
В латыни спящая любовь.

* * *
Не пора ль копать картошку? Отцветает зверобой.
Но ребенок понарошку поиграть зовет с судьбой.
На златом крыльце сидели, в самом деле — царь с портным?
Плач с восторгом? Страх с весельем? Утро с ночью? С камнем дым?
Да, как иволги на ветке, — посидят и улетят.
Заперт мир в огромной клетке неземных координат.
Мы не знаем, что играем. Мы живем, махнув рукой.
Мы, играя, выбираем — кто же буду я такой?
Одиссей? Сократ? Петрарка? Гамлет? Фауст? Сирано?
Голубого неба арка, речи грубое рядно,
Разноликие планиды, словно радуги, парят,
Несудьбы эфемериды, снов вербальный звукоряд —
Жизнь вращается, как сцена, — золотое решето,
Под мурлыканье Дассена, в ожидании Годо,
Строит царские палаты, ходит в солнечном венце —
Словно Моцарта соната с отрешеньем на лице.

* * *
Весенний, ночной, на копытцах стеклянных,
Как фавн обнаженный, как маленький бес,
Как в детском этюде пассаж фортепьянный,
Промчался по городу дождь — и исчез.

Быть может, он прыгнул в Неву иль Фонтанку,
Быть может, он в небо взбежал, испарясь,
Но прежде он вывернул тьму наизнанку,
Чтоб солнечный луч дотянулся до нас.

Чтоб вновь сквозняки поиграли с геранью,
С твоим завитком молодым у виска,
Чтоб в дом залетел холодок мирозданья,
По тихому сердцу прошли облака.

Чтоб вновь зазвучал в геометрии света,
Как страсть, возвращенный на круги своя,
Подобный душе Афанасия Фета,
Забытый сиреневый сад бытия.

* * *
Растенья любят время — потому,
Что время их всегда идет по кругу,
Что семя их, упавшее во тьму,
Бесстрашно ждет сияющего плуга.

Душа их беззащитна и пуста,
Как легкий газ без цвета и без вкуса.
Как будто до рождения Христа
Растенья знали притчи Иисуса.

Внимали Солнцу в сладком забытьи,
И око сердца обращали к свету, —
Зеленые апостолы любви,
Немые рыбки из Геннисарета.

* * *

Я устал от двадцатого века.
В. Соколов

Мы все от двадцатого века устали.
Подобно кошмару, он длится и длится,
Растет как подлесок на лесоповале,
Вздымает тиранов вампирские лица.
Как будто погибели новый Аттила,
Он старческой мощью сердца попирает
Он новому времени роет могилу,
И не умирает, и не умирает.
И словно изранены фосфором жгучим,
Входящие снова в кровавую реку,
В грядущее тихою сапой ползучей
Растут метастазы двадцатого века.
Вползают неслышно в новейшие годы,
Смеются над химией, скальпелем, верой,
И сбит календарь, и сломалась природа,
И все тяжелее дышать атмосферой.
Удушливый век — термояд всемогущий
Меж прошлым и будущим рушит границы
И любит уставших, ему не дающих
Навеки устать, и уснуть, и забыться…

* * *

Герои вчерашнего дня полиняли,
Их галстуки вышли навеки из моды.
Они не вписались в стальные скрижали
Истории, доблести, чуда, природы.
Они доживают с почетом в разлуке
И селфят себя по всему околотку.
Их тачки крутые и зависть обслуги
Повыдохлись, словно паленая водка.
Они улетели в кювет мирозданья
И лбы потирают в былье небывалом,
И нитками белыми шьют оправданья
Тому, что грозит неземным трибуналом.
И мы, как герои иллюзий вчерашних,
Такие же дети, такие же дети,
Принявшие чей-то кораблик бумажный
За истину, бывшую прежде в секрете…

* * *

Невероятно! — встретить гения
В толпе пустыни безымянной
И вдруг вдохнуть стихотворение,
Как облако с алмазной манной.
Души кристаллики отрадные —
Сверхценной подлинности крохи.
Все высказано, все оправдано
И схвачен аромат эпохи,
И мыслей грешных многоцветие,
И веры радужная призма,
И всемогущество трагедии,
Сраженной смехом стоицизма.

 

* * *                                                                                                                                                 
Какие странные слова
А. Ахматова
То с Тютчевым, то с Блоком говорю,
Играю в Запад, балуюсь с Востоком
И, если вспоминаю о высоком,
Всевышнего за жизнь благодарю,
За почв апрельских алчный первоцвет,
За холод вод невыплаканных пресных,
За моря полнолунный Интернет
И рыб его, цветных и бессловесных.

Где бродишь ты, душа моей тщеты?
Где ищешь неземные удивленья?
Поют отныне прозу потребленья
Гражданских бурь звенящие щиты,
И варварских девизов лебеда
Заполоняет, радости не пряча,
Родных времён бессильные года –
Привет тебе,  удача неудачи!

В краю утрат не плачут по слезам,
В кругу слепых не пляшут на могилах.
Миров убитых оживить не в силах
И ранозаживляющий бальзам.
Дай бог прожить живущим без небес,
Освоить дайвинг самоупоенья,
И если тот, кто умирал, воскрес, –
Не услыхать его сердцебиенья.

* * *
Не виновато время в том,
Что ты любил его фантом,
Что жил с набитым ложью ртом
И вечно грезил о пустом
В густом чаду воображенья,
С тенями века вёл сраженья,
Полемизировал с Христом.

И ты, и ты не виноват,
Что был тебе не сват, не брат
Родного времени солдат –
Смешавший песню, плач и мат,
Ползущий к смерти без названья,
Когда лежала без сознанья
Земля, похожая на ад.

Никто грядущего не знал.
Лишь свет дрожал, как аммонал,
Пока в бессилии стонал
И душу Сына распинал
Отец, спасающий незрячих,
Немых, увечных и бродячих –
Земной интернационал.

* * *
Прекрасно пространство в небесной пыли,
Материи тёмной полёт.
Ах если б бесплотное видеть могли
Прозревшие камень и лёд.
Но вырвана с корнем из века душа –
Любовного зренья оплот.

В себе, как в трясине, погрязли юнцы,
А старцы витают в былом.
И жизнью повторной кипят мертвецы
За круглым хрустальным столом.
И времени дом без судьбы и лица
Уже предназначен на слом.

Его окружал удивительный сад,
Увитый цветами забор.
Над ним ястребиный пернатый отряд
Держал домотканый шатёр.
Но съели фундамент кислот плывуны
И солнце ушло за бугор.

Вселился распад в плотоядную тьму,
И вещи дышать не хотят.
Не стоит прощаться схватившим суму,
Бегущим вперёд и назад,
Забывшим об органах чувств неземных,
Узнавшим, как мысли смердят.

Планета Нибиру пылает вдали,
Огонь нападает на лес.
Вползают на сушу моря, корабли
И небо нисходит с небес.
И зеркало духа стирает следы
Того, кто бесшумно исчез.

 

 

 

* * *
Восемнадцатый век – заповедник идей,
Век строительных бумов, публичных смертей,
Хор имперских побед, золотое собранье
Древнегреческих грёз, древнеримских затей.

Восемнадцатый век – просвещенья парад,
Генеральский апрель, фаворит-маскарад,
Легион страстотерпцев и гвардия магов,
Поединок гордынь в звездопаде наград.

Ты к богам обращался и верил Христу,
Ты стоял часовым у страны на посту,
Ты высаживал розы и двигал границы,
Мерил небо аршином и спал на лету.

Восемнадцатый век, ты забыт, как старик,
Девятнадцатым веком убийств и интриг,
Сдан в архивную пыль ты,
как в дом престарелых,
Твой мундир обветшал, старомоден язык.

Ты повержен во лжи эротический чад,
Твой Гомер и Вергилий по-русски молчат
И по Лете плывут, как алмазные льдины,
В свите маленьких ангелов и арапчат…

 

История не то, чтоб завралась,

А просто правду вымолвить не в силах.

То лбом надменным бьёт с размаха в грязь,

То, в пляс идя, хохочет на могилах.

 

Словесных всесожжений петухи

Ей по нутру, как древнее наследство.

Она себе простит свои грехи

И оправдает избранные средства.

 

История весь мир перевернёт,

Докажет, что Всевышний невменяем,

И нас научит задом наперёд

Идти за ней – туда, куда не знаем…

 

ОБЛАКА

 

1

Я стою на Дворцовой в окне слюдяном,

Ходит лето вокруг золотым ходуном,

О любви вавилонским наречьем твердит,

Полу-Азией, полу-Европой глядит.

Любопытства нашествие, пир мотыльков,

Шелковистые сети речных сквозняков –

Быстроногий июль, говорливый Гермес,

В янтаре возрождённая площадь чудес,

Самоцветье былого, летучий Пергам –

Он ли брат кочевым кучевым облакам?

 

2

Какие облака из иноземных стран

Приходят увидать простор необозримый,

И ливень голубой, и вянущий туман,

И сахарных снегов рассыпчатые зимы.

 

Мы не сошли с ума,

чтоб с места брать в карьер –

Куда глаза глядят, лететь по их примеру.

Оптический обман, пугливый глазомер –

Всего лишь бедный дар

игрушкам атмосферы.

 

Но подлинная жизнь сияет изнутри,

А корни родников

в укромных линзах зренья

Летят во тьме земной, как душ поводыри,

На тёмной стороне всевышнего творенья.

 

* * *

Из-под храма огромного, башен, химер,

Из-под бездн земляных и скалистых пещер,

Из оков преисподней своей ледяной

Вылетает невидимый всадник ночной.

 

Повелитель дорог, переправ и мостов,

Эмиссар европейских идей и кнутов,

Чужестранец в чугунном лавровом венке,

Он летит на закат в исполинском прыжке.

 

Над веками вздымаясь, как черный пластид,

Венценосным путем от востока летит,

Оседлав скакуна на гранитной волне,

Повернувшись спиной к покоренной стране.

 

Золотого столетья последний герой,

Он летит за всевластьем, забвеньем, игрой,

К невозможным деяниям, верным сердцам,

К превратившимся в прах дорогим праотцам.

 

Он летит над историей звезд и планет,

И Нева, как вдова, исполняя обет,

Крестит лоб, и обняв неживой парапет,

Никогда не глядит улетевшему вслед.

 

* * *

 

Если станет сердцу тяжело,

Мы поедем в Царское село,

Чтобы все забылось и прошло.

 

Чтобы унеслись в тартарары

Жизни нашей горькие дары,

Тьма, которой душат нас миры.

 

Только воздух Царского села —

Счастья невесомая скала,

Дом из бестелесного стекла.

 

Как легко там время избывать,

Юность в тишине отогревать,

Руки муз прощенья целовать.

 

Вдалеке от страсти и молвы

Слушать в окруженье синевы

Табакерку с музыкой листвы.

 

Только там прошедшего не жаль

И прозрачен памяти хрусталь —

Века царскосельская печаль.

 

 

* * *

Из-под храма огромного, башен, химер,

Из-под бездн земляных и скалистых пещер,

Из оков преисподней своей ледяной

Вылетает невидимый всадник ночной.

 

Повелитель дорог, переправ и мостов,

Эмиссар европейских идей и кнутов,

Чужестранец в чугунном лавровом венке,

Он летит на закат в исполинском прыжке.

 

Над веками вздымаясь, как черный пластид,

Венценосным путем от востока летит,

Оседлав скакуна на гранитной волне,

Повернувшись спиной к покоренной стране.

 

Золотого столетья последний герой,

Он летит за всевластьем, забвеньем, игрой,

К невозможным деяниям, верным сердцам,

К превратившимся в прах дорогим праотцам.

 

Он летит над историей звезд и планет,

И Нева, как вдова, исполняя обет,

Крестит лоб, и обняв неживой парапет,

Никогда не глядит улетевшему вслед.

 

* * *

 

Если станет сердцу тяжело,

Мы поедем в Царское село,

Чтобы все забылось и прошло.

 

Чтобы унеслись в тартарары

Жизни нашей горькие дары,

Тьма, которой душат нас миры.

 

Только воздух Царского села —

Счастья невесомая скала,

Дом из бестелесного стекла.

 

Как легко там время избывать,

Юность в тишине отогревать,

Руки муз прощенья целовать.

 

Вдалеке от страсти и молвы

Слушать в окруженье синевы

Табакерку с музыкой листвы.

 

Только там прошедшего не жаль

И прозрачен памяти хрусталь —

Века царскосельская печаль.

 

* * *

Проза жизни прекрасна, как рынок Сенной,

Но особенно утром воскресным, весной,

В толчее у торговых рядов смуглокожих,

Где бросает лукавых весов произвол

В социального равенства чудный котел

Многошумные речи прохожих.

 

И о чем разговор? А о том разговор

Вавилонской наживы бетонный шатер

Расфасует в пакеты умело.

Все, что взглядом в живот неуемный вместишь:

Молодую клубнику, янтарный киш-миш,

Россыпь дынь золотых, твердотелых.

 

Пробегай же, душа, по халяльным рядам,

Где бараниной нежной, как новый Адам,

Завлекает Лилиток дородных

Темноглазый Кавказ, не познавший вершин,

Где поодаль осетр, как серебряный джинн

Развалился меж рыб благородных.

 

Сколько пряностей, масел, солений, сластей!

Сколько лиц волооких, чужих новостей,

Прибауток улыбчиво-странных.

Сколько грузчиков юрких, тележек хмельных,

Коробов многоярусных, чанов стальных,

Колыханий творожно сметанных!

 

Разбегайтесь, глаза, по торговой стране!

Открывайся, карман, кошелек, портмоне!

Разлетайтесь на волю, деньжата!

Накрывает мозги дешевизны сачок,

И, алчбу насадив на прозрачный крючок,

Проплывает Меркурий пузатый.

 

Где солома? Где сено? – Весна на плаву!

Выплывает на тракт, как варяг на Москву,

Благодарности спелая вспышка.

Изобилие пиршеств, кастрюль казино,

Золотая брюшина, постыдное дно,

Объеденья земная кубышка.

 

* * *

Кто-то в каменных палатах

Тонет в мыслях о бабле.

Кто-то в дырах и заплатах

Ищет счастье на земле.

 

Кто-то рад похлебке постной,

Кто-то клянчит пармезан.

Кто-то жаждет лечь компостом

В новомодный котлован.

 

Необъятная докука,

Многоглавая герань:

Это лебедь, рак и щука,

Конь и трепетная лань.

 

Это праздник сил ничтожных,

Гесиод, Гарвей, Кювье.

Перебор стратегий ложных,

Заблуждений оливье.

 

Случай — смутная улыбка,

Наслажденья пузыри.

Жизнь — янтарная ошибка

С муравьишкою внутри.

 

* * *

История не то чтоб завралась,

А просто правду вымолвить не в силах.

То лбом надменным бьет с размаха в грязь,

То, в пляс пустясь, хохочет на могилах.

 

Словесных всесожжений петухи

По кайфу ей, как древнее наследство.

Она себе простит свои грехи

И оправдает избранные средства.

 

История весь мир перевернет,

Докажет, что свет белый невменяем,

И нас научит задом наперед

Идти за ней — туда, куда не знаем….

 

* * *

Проиграно сраженье века,

Погибли братья и отцы.

Бесславья каменное эхо

Разносят козьи бубенцы

По дальним пастбищам и водам

Всех четырех чужих сторон…

Под синей сферой небосвода

Пылает павший Илион.

 

Ты видишь? Жирным пепелищам

Пожары вырвали язык,

Какой-то русский ветер ищет

Следы троянских мертвых книг,

Перебирает пепел трона

И мести угли ворошит,

И топчет жаркий прах закона,

И обезглавить власть спешит.

 

Лежат обугленные стены

В чаду и копоти торгов.

Троянской унцией измены

Измерен мелкий вес врагов.

Они – предатели народа,

Они – сменили имена.

И деревянный конь свободы –

Их летописец, их стена.

 

Он, адвокат, хронист и стражник,

Прославит их векам иным

Десницей конскою бесстрашной,

Пером бессмертья ледяным…

 

* * *

Да, я люблю историю — за то, что

В повествованьях ставит многоточья,

Мол, догадайся, милая, сама.

За то, что Клио, рифму отвергая,

Для жизни путь в бореньях пролагая,

Нам прибавляет страсти и ума.

 

История – не книга, не учебник.

И не рожден пока еще волшебник,

Способный нас былому обучать.

История — не колба и не клетка,

История – духовная разведка,

Нырнувшая в открытую печать.

 

И кто сказал, что все ее легенды,

Живущие под маской документа,

Не театральной школы торжество?

И кто сказал, что храм ее — избушка,

Что речь ее — пустышка-погремушка?

Кто знает все, — не понял ничего.

 

История — хранительница веры.

Но надо ль верить на слово Вольтеру,

И Геродоту, и Карамзину,

А может быть, скучая вечерами,

Таинственных преданий шифрограммы

Исследовать и слушать старину?

 

Мы сами – битв святые манускрипты!

Мы сами — Рим и Греция с Египтом,

Мы сами — Альбион и Вавилон.

В нас целый мир, достойный удивленья,

Во всех системах летоисчисленья

Жив русский дух как тайны эталон.

 

Он с лестницей веревочною бродит,

Взбирается на башни и находит

Лишь дымный чад над жертвенным костром.

И кажется таинственной разгадка

Анналов, что написаны в перчатках,

Но — золотым, раздвоенным пером.

 

* * *

Я по Выборгу скучаю,

По скульптурным медвежатам,

По кувшинкам, иван-чаю,

По бараньим лбам покатым,

По вихрастым паркам птичьим,

По кленовой эспланаде,

По двуверью, двуязычью,

Рыбой пахнущей прохладе.

Там магнитные преданья

Бухт жемчужных плен секретный –

Сердцевина мирозданья,

Ключ поэзии заветный….

 

 

***

Небеса не трогай, не живи во мгле:
Белый рыцарь Бога ходит по земле.

Ходит и летает, шутит и грустит,
Время почитает и на нас глядит.

Ни бронежилета нет на нем, ни лат.
Меч его — из света, дух его крылат.

Он не бредит схваткой, но наверняка
Под стальной перчаткой — крепкая рука.

Тучи стрел каленых он отвел щитом,
Вражьим легионам погрозил перстом.

Дальняя дорога, кодексы борьбы,
Белый рыцарь Бога — амулет судьбы.

Этот рыцарь Божий, говорит молва,
Словно день погожий — ветер, спирт, халва.

Сокол триединый, леопард, дельфин,
Грейдер, субмарина, бездны господин.

Он, тебя не зная, светит с высоты,
Как звезда живая… Ну а ты, а ты?

 

 

РОЖДЕСТВО

Приближается чудо – ты слышишь? И я!
Снегопад над землей зависает, паря,
В невесомом скафандре,  в хитоне пуховом.
Заглушается шум механизмов земных,
Гул забот невеселых и всхлипов дверных –
Ветошь звуков в оркестре дворовом.

Ночь уходит по грудь в тишину, в темноту,
Теплый воздух пустыни в незримом цвету
Сторожей и бродяг тормошит, согревая.
И бесшумно, как дверь из двойного стекла,
Расступается неба разумная мгла,
Путь сверхновой звезде открывая.

О таинственный вестник в созвездье Тельца,
Дух кометы, туманности новой пыльца,
Милосердья фонарик-сестрица.
Год за годом  гляжу на чудесный полет,
На мистерию чуда, защиты оплот,
На свеченья небесную птицу.

Год за годом – ты слышишь?  – еловой смолой
Наполняется мрак. И незримой стрелой
Пролегает тропа к потаенной пещере.
Три восточных царя, затерявшись в ночи,
Как свидетели чуда, послы и врачи
Время шагом сафьяновым мерят.

Первый дышит, как вол, так дыхания пар,
Как светильник, несет пред собою Каспар,
Чтоб второй не рассыпал из ладанки ладан.
А последним идет, выбиваясь из сил,
Тот, кого предсказал сам пророк Даниил,
Сокровенным навьюченный кладом.

Компас их огневой, шаровой, световой
Ниже туч проплывает дорогой живой
И на северо-запад декабрьский стремится.
Наблюдатели зимней природы, зачем
Маги сбились с пути? Далеко Вифлеем
От иерусалимской десницы.

Этот путь начертал в глубине языков
Валаам, прорицатель древнейших веков,
И ведет по нему чародеев светило
Не в вертеп, – во дворец чужеземца-царя,
Чтоб в известье благом, как в слезе янтаря,
Злоумышленье Ирода явлено было.

Как четвертой эклогой Вергилия он
Восхищался, а консул и друг Поллион
С ними в Риме шутил, пил вино молодое, —
Так теперь в иудейской ночи проклянет
Весть восточных гонцов, провожая в поход
Трех потомков великого Ноя.

За оградою западной спит темнота.
За ушедшими заперты крепко врата.
Ирод знает, что ложен маршрут каравана
И лазутчиков верных навек ослепит,
Словно вьюжная пыль  из-под чуждых копыт,
Ветхий мир ожидания, лжи и обмана.

Через вечного времени снежный туман
Путь царей пролегает к Босфору,  в Милан,
В зимний Кельн. Принимая немотство
Тайной миссии, будут в молчанье они
Проходить мимо нас, как земные огни,
В Вифлеемской земли воеводство.

Там Давидовый город – промысленный край,
Там убежище теплое, бедный сарай,
Гостевая времянка, родильные сени.
Там ребенок, чье тело как нежный топаз,
Словно молния – лик, а сияние глаз
Говорит о любви и спасенье.

Он лежит на коленях у Девы святой,
И подземного храма сосуд золотой
Открывает Иосифу старому чудо:
С отдаленного выгона, за две версты,
Пастухи появляются. Лампа звезды
Освещает волхвов с драгоценной посудой.

Здесь помазанья масло, судьбы фимиам.
Созерцая прекрасное царство и храм,
Все живое не спит от волненья.
Мы его очевидцы. И верить спеша,
С Дионисием Малым согласна душа —
Это он, первый день обновленья.

Материнской улыбкою кроткой пленен,
Дышит маленький образ великих времен
И глядит на пришедших с дарами.
В ореоле души он как дух в хрустале.
Животворное Слово на чистой земле
Пребывает – ты слышишь? – и с нами.

Как мне хочется в мире теперь пребывать,
Образ божий в серебряной тьме целовать
Или думать с тобою о счастье.
Я вдыхаю возлюбленный воздух. Никак
Не могу надышаться. Несу на руках
Апельсины и книги, и сласти.

Итальянской дубленки броня холодит,
Снег от Кеплера с пулковской сферы летит
На эпохи любимой года-акварели.
Он летит на сердечной хвалы благодать,
И народам на плечи ложится опять
Серебристый каракуль метели.

Чтобы дух человеческий вновь обмирал,
Чтобы лился в сердца благодарный хорал,
Чтобы мы разбивали неверия чаши
И могли вспоминать, если помнить невмочь,
Что когда-то однажды в морозную ночь
Нас  простили за прошлое наше.

 

* * *

В топологическом аду
Хранится ключ к воротам Рая,
А Рай, мне помнится, в саду,
Где, никогда не умирая,
Живет Отец небесный, Он,
Подобный чудной теореме,
Как мирозданья бастион
Не знает, что такое время.

Как полон Он! А я… А ты…
А мы – как старые фонтаны,
Где благодатной нет воды,
А только трещины и раны,
Обломки камня и гнилье
И ржа листвы в помете птичьем –
Цемента ветхое жилье,
Крах совершенства и величья.

Зачем нам этот дар – стареть
Во власти кальция и йода
И ощущать, как тает медь
И алчет плоти зев исхода.
Как оцинкованным ведром
Грохочет гром в ночной неволе,
И тектонический разлом
Ползет по шахматному полю.

Как рано прервана игра!
Под извержение хорала
Взметнулась всадника гора,
И вопль исторгли минералы,
Узрев отверстые гробы
И в хоре прежних воплощений
Грех деформации судьбы
В бурьяне плоских возмущений.

О ветер Страшного суда!
О небо, свернутое в свиток!
Озера, храмы, города
И трупы с ликами улиток.
Вот амфор древних черепки,
Вот конский храп и огнь небесный.
Нефритовые игроки
Распластаны у края бездны.

Смотри же фильм небытия!
Ломай изломанные крылья,
В мозгу копайся, как свинья,
И рви стальные сухожилья!
Источник света – на кресте,
Он наг без жизни-телогрейки,
Гомеоморфен пустоте,
Все прочее – разрывы, склейки.

А значит, надо встать, дрожа,
На смытых тьмою кинопленках,
Идти, органы рук держа
На земноводных перепонках.
Вгрызаться в трещины твердынь,
Лакать прокисшие культуры,
Плывя в скорлупках Ян и Инь,
Блестя, как червь, мускулатурой,

В атомизированной тьме,
В космогоническом круженье,
В аду, во льду, в огне, в тюрьме –
Сражаться за преображенье!

 

* * *
Нет правды в прошлом, как в ногах.
Присядь и выпей чашку кофе.
Экклезиаст, видать, в бегах,
А то б твердил о катастрофе,
О неизбежном… Мы и так
Готовы к худшему с рожденья.
Что рубль иным – для нас пятак,
Сорняк, ветошка, наважденье.

Ропщи, смиряйся или пей –
Напрасно умоисступленье.
И в плащ вцепляется репей,
Как догма предопределенья.
Но план трагедии понять
Смогли еще во тьме столетий:
Там актов будет ровно пять,
А ныне – лишь закончен третий.

Пройдет еще полтыщи лет,
Но будут живы те же ноты,
И вновь католиков завет
Крушить продолжат гугеноты,
И вспыхнет новая резня,
Плодя чудовищные бредни,
И всадник будет гнать коня,
Чтобы поспеть к чужой обедне.

Пускай история идет
Своей исхоженной дорогой,
Но погребальных трапез мед
Еще не собран, слава Богу.
Есть время вырастить детей
И цветники разбить в пустыне,
И рыбу вынуть из сетей,
И форму дать словесной глине.

И путь обыденный верша,
Продлить невидимые рельсы…
Испепеленная душа,
Цвети, как роза Парацельса!

 

* * *

 

Искривился разума кристалл,

Онемели воли сухожилья.

Мир от мира, кажется, устал,

Заскучал в объятьях изобилья.

 

Это было, кажется, вчера –

А сегодня, упоённый риском,

Вспомнил мир о власти топора,

Озверев в раю консьюмеристском.

 

В топку все бумажные права!

Под бульдозер – плацебо и фэки! –

Память крови? Сила вещества?

Постзаветный плач о человеке?

 

* * *

 

Отбивается мир безоружный от рук,

Управляемый хаос клубится вокруг.

И лица не скрывают народов отцы –

Фабриканты разора, разбоя творцы.

 

Это новый формат сверхтяжелой войны –

Увлекательный триллер, где мы не вольны

Обезвредить словесный пластид и тротил.

Мы – в расходных статьях

у крутых воротил.

 

Дымовая завеса поддельных речей:

Куш грядущего – в кассе, и снова ничей!

Ловкость рук виртуозна, опасна игра.

За столом – политических карт шулера.

 

Бьёт удача наотмашь, навзрыд, наповал.

Кто заплатит собой за победный финал?

Всем ни жарко, ни холодно! Всем  всё равно!

Мне не нравится это Большое Кино!

 

* * *

 

Это грёз музыкальные сети,

Забытья золотистый дурман:

Нино Рота, Фаусто Папетти,

Морриконе и Клаудерман.

 

Почему-то их зыбкие тени

Оживают в объятьях земных,

В мимолетных волненьях сирени,

В крестоцветьях аккордов ночных.

 

Почему-то лишь эти звучанья,

Как невидимых сил благодать,

Воскрешают минуты прощанья

С тем, кто мог бы вселенною стать.

 

Мандолины щемящие стоны,

Плач янтарный скрипичных пустот,

И отчаянье аккордеона

Сквозь бесшумных мехов разворот…

 

Неужель оркестровое соло

Так и сгинет за жизнью живой

И взорвётся сверхновой Пьяцолы,

Чтоб исчезнуть во тьме мировой?

 

Ломоносов

Наук духовных генерал,
Боец в чужом пиру,
Отец поэзии сказал:
Назло вам не умру!
Рожденный истину любить
И камни собирать,
Не дам историю убить
И правду переврать!
Я, холмогорский Златоуст,
Пройду по всем векам.
Я до бессмертья доберусь
Назло клеветникам!
Я все наречья охвачу,
Чтобы унять глупцов.
Я никогда не замолчу
И в царстве мертвецов.
Я — слова царь, я — мысли бог,
Меня не покорить.
Я буду бурям поперек
Дышать и говорить.
Вот мой закон и мой завет —
Творить судьбы оплот.
Я — Ломоносов, и мой свет
Назло вам — не умрет.
Он будет небо подпирать
Материей живой.
Свет не умеет умирать
Над жизнью и Невой!

* * *

Из-под храма огромного, башен, химер,
Из-под бездн земляных и скалистых пещер,
Из оков преисподней своей ледяной
Вылетает невидимый всадник ночной.
Повелитель дорог, переправ и мостов,
Эмиссар европейских идей и кнутов,
Чужестранец в чугунном лавровом венке,
Он летит на закат в исполинском прыжке.
Над веками вздымаясь, как черный пластит,
Венценосным путем от востока летит,
Оседлав скакуна на гранитной волне,
Повернувшись спиной к покоренной стране.
Золотого столетья последний герой,
Он летит за всевластьем, забвеньем, игрой,
К невозможным деяниям, верным сердцам,
К превратившимся в прах неземным праотцам.
Он летит неподвижно в свое никуда,
Тень его размывает речная слюда,
А былое, обняв дорогой парапет,
Никогда не глядит улетевшему вслед…

Эпизод-2013

Он говорил: лишь ты — моя фиалка,
Он в ресторанах воровал ножи,
Смеялся, что восточная гадалка
Его учила верности и лжи.
Как в клетке тигр, метался по квартире
И клял судьбу на разных языках
И забывал о Северной Пальмире,
О царских парках, влажных сквозняках.
Там пел сентябрь, как тенор в полумаске,
О том, что все пути предрешены.
И Ватикан молился о Дамаске,
И мир дрожал в предчувствии войны.

 

МАЛЕФИСЕНТА

 

Как будто тайна одинокая,

летит меж солнечных туманов

Малефисента чудноокая –

царица фей и великанов.

Летит от благ цивилизации,

от пут враждебного убранства,

В своей болотной резервации

летит сквозь время и пространство.

Непостижимо непокорная,

влетает в жизни киноленту

Метаморфоза животворная –

волшебница Малефисента!

Мечтательница винтокрылая,

владычица подземных тварей –

Твоё величие постылое

постичь не в силах бестиарий.

Собрав свои полки бессильные –

бескрылые, как наважденья –

Все энтомологи стерильные идут

громить твои владенья.

За то, что воля к левитации тебе

милее грязной власти,

За то, что вне классификации –

тебе дарованное счастье

Не быть в гербариях старательства,

лукавой сказки воспитанья,

За то, что вне щедрот предательства –

твоей природы мирозданье.

 

* * *

 

Я тебя не забуду,

создатель апрельских чудес!

Я тебя сохраню,

как судьбы талисман календарный –

Возрождающий жизнь,

воскрешающий молодость лес,

Победительный плен

многозвучной игры благодарной.

 

Сколько можно обнять

здесь зёленых душевных глубин

И, поняв, полюбить

сквозь туман театральных законов

Артистичные лица берёз, тополей и рябин,

Вдохновенные жесты дубов триумфальных

и клёнов.

 

Как дышать здесь легко

в серебре атмосферных даров

И дружить с тяготеньем,

и с шёпотом вод осторожным.

Расставанье с душою –

предчувствие новых миров –

В этой жизни весенней

задумано быть невозможным!

 

Да и где мы отыщем,

когда б захотели найти,

Совершенством подобные

этим твореньям химеры?

Зеркала золотые, смятений небесных пути,

Необъятную радость,

магнитную дрожь атмосферы…

 

* * *

На краю телефонной подземной версты,
Затаившись, как крот, меж корней темноты,
Он сказал: не пора ль перейти нам на «ты»?

Не пора ль перейти нам границы миров?
Заглянуть в кладовую забытых даров?
Наломать невзначай упоительных дров?

Не пора ли взглянуть прямо правде в глаза,
Не пора ли облечь диалог в голоса?
Мы и так сквозь друг друга летим в небеса.

 

И чего тут бояться,  никак не пойму!
Мы упрячем решение это во тьму,
Мы не скажем про этот секрет никому.

Мы тайком перейдем в театральный туман,
Разыграем старинный невинный обман,
Метонимию вспомним и анжамбеман.

Нас никто не услышит, никто не поймет.
Мы незримо уйдем в автономный полет,
Облачимся в притворства волнующий лед.

Не страшись! Эта тайна не стоит стыда,
Нас никто не увидит насквозь никогда,
Нас не выдаст ни слово, ни хмель, ни вражда.

Я смогу проскользнуть по стальным проводам,
По глубоким траншеям, по медным следам,
Даже вздохом доверье твое  не предам.

Перейдем мы по водам подводной волной,
Перейдем на песчаный язык, земляной,
В ультразвук погрузимся, глубинам родной.

Соглашайся! Молчанье умеет звучать,
На обете его —   золотая печать…

Но до света нельзя этой тьме отвечать!

 

* * *

В начале века было страшно,
да и теперь еще, чуть-чуть…
Душа с дозорной телебашни
следит времен туманный путь.

Из века в век  одно и то же:
рассвет столетья — русский крах,
Пожар души, мороз по коже,
мечта о сладостных мирах,

И мятежей гнилых святыни,
и к неизвестному любовь,
И новой миссии во имя
погром отеческих гробов.

…Летят коней троянских лавы
в шелку знамен чужих полков,
И ложью блещет лязг кровавый
братоубийственных клыков.

Как страшно ждать потоп свинцовый
и узнавать небес закат!
Высоких зрелищ зритель новый
не хочет пить бессмертья яд.

Он слеп, как смертные раденья
в координатах лжи земной,
Как дождь из мертвых птиц в паденье,
как зимний ливень ледяной…

 

* * *
Современники будущего, и вы
Обернетесь прошлым когда-нибудь,
Отразитесь в синем стекле Невы,
Чтоб уйти в неведомый вечный путь.

Это будет тогда, когда города
Унесет поток васильковых вод —
Драгоценный пепел, оттиск труда,
Вещества души световой исход.

От обочин жизни, окраин слов,
От околиц чувств, пограничья дум
Выбирает будущего улов
Невод прошлого и минувшего трюм.

Там, в глубинных водах веков родных,
Из которых нас наблюдает дно
Бытия былого в очах земных,
Мы увидим впервые друг друга, но….

Может быть, лишь там цветок-тависток
Музыкальной гаммой вас рассмешит
И принять поможет жизни итог…
А поэзия — мертвым принадлежит.

 

* * *
Зачем над бездной бытия
Взошла, как храм иного века,
Эпоха Джека Воробья
И пышногнилостного Шрека?

Зачем плывет, как фараон,
Сквозь море мертвой тьмы безгласной
Эгоцентрический планктон –
Безликий миф китообразный?

Зачем в стихии смеховой,
Лицом упавшие в ладони,
Несемся мы вниз головой
В судьбы смешном аттракционе?

В цепях потех чужой мечты
Какую правду в хохот прячем?
Что надрываем животы
И ничего уже не значим?

Как будто зданья кирпичи
В тисках цементного раствора –
Эквилибристы, силачи,
Гимнасты, клоуны, жонглеры.

Как будто в скрепах голых стен
Факиры страха и бутылки,
Наездники пустых арен,
Дрессуры мятые опилки.

Как будто пляшет героин
В крови, от кайфа оголтелой
И ждет  как новый властелин,
Чтоб душу вытрясти из тела.

 

МОСКВА

1.

В Москве цветет сирень, а в Петербурге — нет.
В Москве уже весна, а в Петербурге пусто.
И соколом степным летит сквозь белый свет
Железная стрела любви тысячеустой.

Многоочитым сном многопечальных дней
И я лечу, и я полет опережаю.
Лечу в зеленый май посланницей теней,
Как будто в мир иной сознанье погружаю.

Покинув календарь, взываю к алтарю
И слышу новизну в обличье стеаринном,
И воздухом двойным дышу, и говорю
На языке двойном, и божьем и змеином

2.

Москва –  любимая волчица,
подлунной шерсти органза,
Смотри в очей своих бойницы
на неземные образа.

Смотри в звериные скрижали
и слушай леса звездопад.
Твой Рем и Ромул не пропали,
а в тридесятом царстве спят.

О них не сложит небылицы
седых историков синклит.
Под ними — черных бездн гробница,
над ними — власти мегалит.

Созвездий псы сторожевые
и снега белая орда,
И лиственницы голубые,
и елей мертвая вода.

3.

Запропастившись в амнезии
монгольских вил и вод вины,
Москва придумала Россию —
большой проект большой страны.

В больном меду воображенья,
уснув, как зимняя пчела,
В тоске по головокруженью
свой образ мира создала.

Пыльцой цветочной, вязким воском,
дурманом, вставшим на дыбы,
Явился луг духовный Мосха —
большой проект большой судьбы

Мечта в шагреневых границах,
пространства сбитень голубой,
Зола времен и вьюг теплица,
чужих безумств замес крутой —

Все веществом и плотью прочной
взошло, покрылось, обросло,
Пустило корни в звездной почве,
преобразив добро и зло.

И неба опыт безразмерный –
ее полет в тартарары,
Где спрятан ключик эфемерный —
большой секрет большой игры.

В стенах дворца, под крышей хлева,
мерцают как в небытии
И короли, и королевы,
и офицеры, и ладьи,

И огнедышащие кони,
и пешек жертвенных войска,
И жар гроссмейстерской ладони,
и смех двойной часовщика,

И времени воздвигнув стены,
они отринуть не вольны
Земную власть святого плена —
большой триумф большой войны.

4.

Москва, Литературный институт,
Тверской бульвар, кафе-пивнушка «Лира» —
Вот юности безбашенной редут,
Мушкеты, шпаги, пушки и мортиры.

Кто умер, кто забыл свои мечты,
Кто утонул в этиловом болоте,
Кто сдался в плен гламурной суеты,
Кто предан службе, прибыли и плоти.

Отваги и безумства закрома
Разбиты войском ржавчины и прели.
И тучный не является Дюма
На улице поэта Руставели.

И в небе не летит метеорит
Земной судьбы предвестницей летучей.
И больше ничего не говорит.
…И Бог улыбку сдерживает в туче.

 

* * *
Вышел месяц из тумана,
Осенил себя крестом.
Вынул ножик из кармана,
Спел о веке золотом.

И отточенным железом
Прочертив земной эфир,
Жизни яблоко разрезал,
Обнажив червивый мир.

Проклял племя молодое,
Тьмы прожорливый клубок,
Пир ночного козодоя,
Страха винный погребок.

Разметал как хлам ненужный
Мертвой плоти образцы
И под светом   звезд жемчужных
Тучу вывел под уздцы.

Видит месяц пред собою
Тень небесную воды,
И тропинку к водопою –
Серебристые следы.

Подорожник изумрудный,
Зверобой, полынь, осот…
От реки с бадейкой чудной
Богородица идет.

Вышел месяц из тумана,
Волчий лоб перекрестил.
Вынул ножик из кармана…
Всех зарезал — всех простил.

 

* * *
Проиграно сраженье века,
Погибли братья и отцы.
Бесславья каменное эхо
Разносят козьи бубенцы
По дальним пастбищам и водам
Всех четырех чужих сторон…
Под синей сферой небосвода
Пылает павший Илион.

Ты видишь? Жирным пепелищам
Пожары вырвали язык,
Какой-то русский ветер ищет
Следы троянских мертвых книг,
Перебирает пепел трона
И мести угли ворошит,
И топчет жаркий прах закона,
И обезглавить власть спешит.

Лежат обугленные стены
В чаду и копоти торгов.
Троянской унцией измены
Измерен мелкий вес врагов.
Они – предатели народа,
Они – сменили имена.
И деревянный конь свободы –
Их летописец, их стена.

Он, адвокат, хронист и стражник,
Прославит их векам иным
Десницей конскою бесстрашной,
Пером бессмертья ледяным…

 

* * *
Зыбучей мощью осторожной
Колебля почвенные воды,
Она скрывает все, что можно
Скрывать от мира и народа.

Она пространство выгибает
И населяет время ложью,
И крупным снегом осыпает
Дороги смертной бездорожье.

Позолоти ей ручку, странник,
За снов гипноз необоримый
И жизнь отдай, как царь и данник
Несуществующего Рима.

Возьми, как тайны оправданье,
Причастность к облачному зренью
И радуги цветной блистанье
В пустой величине забвенья.

 

* * *

В этом городе больше не живет Ленинград,
Он рассеялся будто болотный смог,
Он не знал, что станет забвенью брат,
Намывной истории островок.

Сын утопии дряхлой, он вел в поводу
Жеребца красногривого календаря,
Коммунальный рай в золотом аду,
Классицизм увядающего октября.

Он ковал воинственных гроз фронты
В исступлении мужественных знамен,
Трудовые армии нищеты,
Робеспьеров гипсовых легион.

Искупительной жертвой неправых отцов
Отпадал от души, небесный изгой.
Он гордыней аскезы терзал мертвецов,
Слепотой, дислексией, цингой.

В несчастливое имя угодил под замок,
Проржавел, как в море забитый гвоздь,
Врос как столп, минувшего поперек,
В европейском горле застрял, как кость.

Ленинград испарился, и  теперь он нигде,
Он покинул время бытийных пут,
Утонул в полынно-свинцовой воде,
Превратясь в искусственный изумруд.

Он лежит во мне как придонный хлам,
Притворяется, что чужой.
Полигон отходов, столетья спам —
Рядом с матерью и душой.

 

ДИВА

Россия сошла с исторической сцены
Под слезы восторгов и грохот оваций
И скрылась осмеянной жертвой измены
В кругу умирающих цивилизаций.

Богиней погасшей, звездой помертвелой
За складчатый бархат кулис удалилась,
Как будто душа из разбитого тела,
Из памяти века легко испарилась.

И толпы пророков, былое поправших,
Кричат спецэффектами низших эмоций:
«Осталось ей в ящик сыграть, отыгравшей!
Она проиграла! Она не вернется!»

Расплатой за гордость и блеск своенравья
Пусть будет возмездье рабе откровенья!
Пусть корчится, тварь, в закулисье бесславья,
В музейной пыли, в преисподней забвенья.

Пусть лжи примадонна с разбитым корытом
Исчезнет с афиш и билбордов базарных!
Комедия гордой судьбы —  ля финита!
Все сыты по горло притворством коварным!

Конец представленью! Безумства иссякли!
Высоких светильников меркнет блистанье.
Всемирное общество суперспектакля
Выходит из зала во мрак мирозданья.

Где звезды играют на сцене глобальной
Краплеными картами новых мистерий,
Приветствуя жизни обман триумфальный
И троллинг утопий, и гибель империй.

Где новые роли  эпох неизвестных
Слагают погибшие, прячась во мраке,
Как дети, познавшие в школе небесной
Божественный замысел кибератаки.

И я вместе с малыми сими играю,
И плачу сквозь хохот победный финала,
И фениксом веры в ночи умираю
В костре интерьеров театра Ла Скала….