Астафьева (Романова-Астафьева) Наталья

Вернуться к списку авторов

Рецензия на поэтический сборник «Двуглас» Натальи Астафьевой и Владимира Британишского. Фотография авторов

Опубликовано: литературный журнал “Новая Польша”, №3, 2006 год
Автор: Лешек Волосюк

ДВУХГОЛОСЬЕ

…всегда в этих переводах, более и менее удачных, есть, кроме благодарности, чувство моральной ответственности, с которым в Польше относятся к переводу с русского. Двойной ответственности: перед русскими и перед поляками. Трагична сама ситуация этого перевода, но есть в нем катарсис. Также катарсис самой поэзии, недаром русский классик сказал о ней: «Болящий дух врачует песнопенье».

Адам Поморский. «Выбор и катарсис»

(вступительная статья к книге «Двуглас»)

I. «Двуглас» — лирический и языковой

Вышел из печати сборник стихотворений Натальи Астафьевой и Владимира Британишского. В нем собраны произведения, которые, начиная с 60-х годов, выходили в Польше в переводах ведущих переводчиков (зачастую поэтов): Юзефа Вачкова, Виктора Ворошильского, Мариана Гжещака, Витольда Домбровского, Анны Каменской, Ежи Литвинюка, Анджея Мандальяна, Флориана Неуважного, Северина Полляка, Адама Поморского, Влодзимежа Слободника.

Название сборника имеет двоякое значение: в нем представлена избранная лирика двух поэтов (к тому же мужа и жены) и на двух языках. Мечта любого поэта и переводчика: на одном развороте — русский оригинал стихотворения и польский перевод.

На фоне растущего знания языков в подвергнутом глобализации мире все чаще появляются двуязычные издания стихов, содержащие наряду с переводами и оригиналы. Хорошо, чтобы это стало традицией1. Для Польши это не новость, напомню лишь об «Избранных стихотворениях» Марины Цветаевой, изданных в 1977 году. Недавно, в 2003 году (еще при жизни нобелевского лауреата) московским издательством ОГИ в серии «Bilingua» был выпущен в свет сборник Чеслава Милоша «Это» в переводе Анатолия Ройтмана.

«Двуглас» — это своего рода выражение признательности двум русским поэтам. Ведь оба они издавна переводят современную польскую поэзию.

Оба принадлежат к поколению, в судьбы которого вторглась политика, о чем речь пойдет ниже. Судьба, однако, не любит, чтобы ее считали несправедливой, и потому предоставила им другой шанс — любовь к польской поэзии. Поэзии, в минувшем столетии весьма значительной. Нередко можно услышать от знатоков, что самая новаторская лирика минувшего столетия принадлежит главным образом к кругу трех «языковых культур»: англосаксонской, русской и польской. Владимир Британишский, русский поэт, кроме польских поэтов переводивший также английских и американских, многое мог бы об этом сказать, даже если это суждение рискованное. Говоря о «культуре языка», я не замыкаю ее в национальных границах, в которые ни одна поэзия не вмещается — напротив, поэзия расширяет и даже разрушает их там, где они могли бы порождать ксенофобию.

«Двуглас» свидетельствует, что любовь Астафьевой и Британишского к польской лирике взаимна. «Прежде, чем они стали переводить поляков, поляки переводили их стихи», — напоминает издатель.

 Нам есть за что ценить их и любить. Польскую поэзию Наталья Астафьева переводит с 1963 г., Владимир Британишский — с 1966-го. Из этих переводов в петербургском издательстве «Алетейя» (2000) собрана солидная антология «Польские поэты ХХ века». Ею восхищался Чеслав Милош, который хорошо знал русский язык, чувствовал его интонацию, ритмику, метрику и отличную от польской просодию, как и экономность слова и иронии, вследствие чего русская лирика более пронзительна. Адам Поморский, эссеист и мастер перевода (не только с русского), писал («Вензь» 2002, №1; русский перевод, вышедший раньше польского оригинала, — «Новая Польша», 2001, №9): «Несмотря на обильный урожай переводов, нередко художественно весомых и плодотворных для развития самой русской поэзии XIX-XX вв., никогда раньше польская поэзия не удостаивалась в России такой фундаментальной и одновременно личной антологии, как избранное переводов Натальи Астафьевой и Владимира Британишского». Поморский оцениал работу «двух исключительно заслуженных переводчиков, испытанных друзей польской поэзии» как «цельную и оригинальную антологию современной польской лирики», авторы которой проявили «безоговорочную независимость в выборе стихов для перевода — не считаясь с польскими иерархиями, светскими тусовками и политическими разногласиями». Русская антология нашей лирики ХХ века до сего дня остается единственной. «Иерархии, светские тусовки и политические разногласия» стали причиной того, что в Польше до сих пор нет антологии современной отечественной поэзии!

Двумя годами позже Наталья Астафьева издала в том же издательстве антологию «Польские поэтессы» — в Польше такой антологии нет.

Мало того! Одновременно с «Двугласом» я получил книгу, а в ней надпись: «С наилучшими пожеланиями, сердечно — мои тексты о польской поэзии. В.Британишский, 18.11.2005, Москва». Автор подписал свою книгу «Речь Посполитая поэтов» (СПб, «Алетейя», 2005), включающую очерки и статьи о польской поэзии от Кохановского до Ружевича и Шимборской.

Написать об этих историко-литературных очерках представится другой случай — как и о книге «Польская Муза и русские поэты» (М., «Прогресс-Плеяда», 2004, сост. Станислав Лесневский, Владимир Радзишевский и Борис Романов).

После перечисления этих значительных российских изданий, посвященных польской поэзии, покидаю Астафьеву и Британишского как переводчиков и возвращаюсь к ним как к поэтам из «Двугласа».

Оба составивших книгу сборника лирических стихотворений объединяет одно: они представляют собой поэтическое свидетельство о судьбе авторов. Так хотел издатель. И они сами. Так их воспримет польский читатель. С ущербом, пожалуй, для их лирики в целом и того, что в ней доминировало.

Поскольку это книга, по признанию издателя, «двух поэтов, разительно непохожих друг на друга», возвращаюсь к каждому из них по отдельности. Хотя их «общий взгляд на жизнь позволяет им вот уже почти полвека жить, размышлять и работать бок о бок», «каждый из них пишет свое и по-своему».

II. В сторону Натальи…

Хотя стихи Наталья Астафьева начала писать в 40-е годы, в литературу она, как и ее поколение, вошла только после ХХ съезда (1956), когда в СССР началась «оттепель». На страницы толстых журналов ее вывел Илья Сельвинский, заметивший «редкий отблеск зелени, отличающий фарфор от фаянса». Ей писала Ариадна Эфрон (дочь Цветаевой), отметившая, что поэзией занимаются многие, но лирика Астафьевой проистекает «изнутри и вопреки». Из поэтов ее приветствовал Борис Слуцкий.

Стихотворение-манифест восходящей поэтессы, которое было тогда «на устах у всех», не имеет названия, но поныне помнится как «Нежность».

Нежность душила меня.

Нежность

глушила

я,

нежность топтала я,

в грубых словах топя…

Если бы

нежностью

брали

     на штурм

города,

все

с неизбежностью

я бы взяла тогда!

Это стихотворение, открывающее сборник Астафьевой, на мой взгляд, было в русской лирике тем, чем фильм «Летят журавли» — в кинематографии. Любовными стихотворениями Астафьевой могли зачитываться не только женщины. И такими были ее первые сборники: «Девчата» (1959), «Гордость» (1961) и «Кумачовый платок» (1965).

Наталья Астафьева родилась в 1922 г. в Варшаве. Ее отец Ежи Чешейко-Сохацкий из Польской социалистической партии (ППС) перешел в коммунисты (КПП). После введения ограничений на деятельность компартии он выехал с семьей в Германию, а в 1931 г. — в Москву, где представлял в Коминтерне польских коммунистов. Когда Сталин начал расправляться с «национальными» устремлениями, под первые удары попала КПП, и Чешейко-Сохацкий был взят на Лубянку. Он знал, что ему предстоит, и после более чем десятидневных допросов совершил самоубийство (4 сентября 1933). Его вдова Юзефина Юревич во время «большой чистки» (1937) была сослана в Павлодар, где вскоре к ней присоединились дети: Наталья и ее брат Ежи, названный в честь отца. Там мать попала в лагерь. Вскоре Наталья вышла замуж за ссыльного Алексея Романова-Астафьева. От него у нее осталась двойная фамилия, первую половину которой она взяла для литературы.

Судьба самых близких людей — частый мотив ее стихов. Особенно воспоминания об отце. Вот короткое стихотворение:

Взяли

     у меня

отца,

мне мать сказала:

«Теперь тебе отцом Сталин будет».

Родина — мать,

Сталин — отец…

Не слишком ли много для детских сердец?

Даниловский вал.

                 Детприемник.

     Там

снимают оттиски пальцев нам.

Мы дети врагов —

плакат нас приветствует:

«Спасибо товарищу Сталину за счастливое детство».

На Красную площадь иду в Мавзолей,

иду вдоль еловых черных аллей…

Рыданье — как лай,

его не сдержать:

Сталин — отец…

Родина — мать…

Судьбы ее родителей не отличаются от многих русских биографий тех лет. Как и судьбы детей, чьи родители были сосланы, осуждены, замучены. Они оставались с матерями, а когда и матерей забирали, попадали в детские дома, где висели надписи о Сталине-отце и матери-родине. Наталья и Ежи смогли поехать к матери, тогда еще «только» ссыльной. Когда ее осудили и отправили в лагерь, дочь была уже в медицинском училище, работала, могла заняться младшим братом. Так они избежали детдома. Этот сюжет появляется в ее поздних стихах, в сборниках, изданных во время и после перестройки, — «Заветы» (1989) и «Изнутри и вопреки» (1994).

После смерти Сталина Наталье пришлось хлопотать о восстановлении чести своих близких. Мать вернулась из лагеря, уехала в Варшаву и там осталась с сыном. Через год посмертно реабилитировали отца, а затем его старшего брата — Стефана Чешейко-Сохацкого, арестованного и расстрелянного вместе с ним. Их младший брат Тадеуш остался в Польше, был офицером, порвал отношения с Ежи, заявив, что они могут встретиться лишь на расстоянии выстрела. В 1940 г. он погиб в Старобельске. Самый младший, Лешек, пал еще в 1920 г., воюя против большевиков.

Стихотворение «Четыре Чешейко-Сохацких» передает польско-русские, польско-советские отношения. Как и польско-польские, просто семейные.

Не стало Чешейко-Сохацких,

а род был старинный и славный,

и вот исчезают остатки,

и след исчезает их слабый.

Остался мир, прóклятый трижды,

и я, еще чудом живая,

и я на четыре их тризны

гостей с того света сзываю.

«Ведь во мне вся боль всех моих родных, / а не только моя одна», — утверждает поэтесса в стихотворении «Три страны». И добавляет, что хотя «три страны мне в детстве были даны», но «нет у меня ни одной», ибо «все языки, все три, / бесполезны моей немоте». Потому нет ей «места в Варшаве и нет в Москве, / а в Германии вовсе нет». Перед лицом того, что случилось в ХХ веке, «бессмысленны все языки, все-все, / весь наш беженский белый свет». И этот переломанный мир, эти беженцы, благодаря которым минувшее столетие вошло в историю также как век депортации и бегства миллионов людей в одной лишь Европе, — все это звучит как предостережение. Для него все еще не хватает выразительных средств: «Что могу я сказать, если слов не найти, а которые есть, — не те».

III. В сторону Владимира…

«Сбросить с пьедестала» — гремела «Ленинградская правда» в 1958 году, выступая против родившегося на берегах Невы (1933) автора дебютантского сборника стихов «Поиски» и интеллектуального вожака молодых ленинградцев. После ввода советских войск в Венгрию в 1956 г. у поэта не было иллюзий относительно намерений руководства СССР по отношению к миру и он не разделял всеобщей тогда надежды на «социализм с человеческим лицом». Окончив Ленинградский горный институт, он приступил к работе в геологических экспедициях на Полярном Урале, на севере Сибири и на Дальнем Востоке (эту работу он оставил лишь в 1973 году). Там он писал стихи, на зиму возвращаясь сперва в родной город, а затем в Москву, где он женился на Наталье Астафьевой и издал следующие сборники — «Наташа» и «Пути сообщения» (1966). С 60-х годов начал приезжать с женой в Польшу.

Лирические стихи Владимира тоже бывают биографическими. Открывает сочинения поэта в сборнике «Двуглас» стихотворение «Царскосельские парки…»:

Царскосельские парки.

На этюдах с отцом.

Осень дарит по-царски

драгоценным теплом

(…)

Мгла ползет на равнину.

Взгляд мой меркнет от слез…

Словно крест на могилу,

я мольберт его нес.

Отец Владимира, художник Лев Британишский, родился в Кронштадте, где его отец был золотых дел мастером и куда прадед Владимира прибыл из подвиленской местности Братанишки. Мать, Францишка Осинская, родилась в Гатчине, в польской семье; выйдя замуж и войдя в русскую среду, по-польски она не говорила. Хотя для русских фамилия Британишского звучит на польский лад, сам он всегда говорит, что Польшу и ее поэзию подарила ему только жена. Благодаря ей — а потом чтению литературы — он выучил польский язык.

  Очень родной и польский раздел в лирике Британишского — его виленские стихи. Снимаю здесь с них кавычки — таково название созданного им цикла, — чтобы отметить его очарованность Вильно-Вильнюсом, которая овладела им в 80-х годах, уже зрелых в поэтическом и переводческом отношении. Польский раздел этой очарованности сосредоточивается, ясное дело, на Мицкевиче, о котором он неоднократно писал и силу воздействия которого хорошо знает (в триптихе «Молодой Мицкевич» он даже использует тринадцатисложный стих с цезурой, которым написан «Пан Тадеуш»). В лирических стихах о Вильнюсе радует роскошь барокко, но «город возлюбленный, скачущий по холмам, / перепрыгивающий пригорки», — для него как родовая книга, в которую поколениями не заглядывали, книга, впервые открытая дальним потомком. Он испытывает радость невесты из «Песни Песней», так как здесь корни Британишских, в городских архивах XIX века найдется немало тому свидетельств.

Чтобы дать почувствовать предвкушение «генеалогического» оживания города под пером поэта, возвращаю кавычки «Виленским стихам» и привожу фрагмент из них:

Я люблю этот город и землю эту, Литву,

и все города в ней,

и костями погибших вскормленную траву,

и надгробные камни.

Я чужой человек, не живет здесь моя родня,

что было, сплыло.

Но все кажется мне: этот город встречает меня,

будто блудного сына.

Такой образ поэта — царскосельский и виленский — был бы очень неполным. На других путях искал он себе места в российской поэзии. Стихи не были пронизаны эмоциями, скорее наоборот, холодностью и иронией. Взять хотя бы стихотворение «Какая акустика в космосе!..»:

Какая акустика в космосе!

Крикнешь однажды —

а пространство звучит и звучит

вечно…

Или окончание стихотворения «Молния ударяет…» о том, как молния в окрестностях Архангельска уничтожила деревянную церковку:

Греки считали громовержцем

Зевса,

архангельские крестьяне —

Илью Пророка.

Но когда эту церковь,

эту наивную юную девушку,

которая протягивала руки к солнцу,

убило молнией,

это не могли быть ни Илья, ни Зевс —

только безголовая электрическая утроба

космоса.

Однако и такой портрет Британишского не является исчерпывающим. Поэт погружен и в историю. В историю России. В советские времена авторы нечасто пользовались историческим материалом (а если и пользовались, то это становилось игрой: с цензором — намеками, с читателем — тем, что читается между строк). Кровавую человеческую историю заменяла география, со своим нечеловеческим масштабом пейзажа, ужасом космической тишины, воем пурги, пыткой весеннего света после полярной ночи. Наступило время географии и родственных дисциплин: климатологии — путешествий от горячих песков Кызыл-кума и Кара-кума до Северного полюса; геологии — экспедиций в сибирскую тайгу и далеко на север, за Полярный круг, в полярную ночь тундры, мороза и льда; океанографии и морских странствий — плаваний по Северному Ледовитому океану и впадающим в него величайшим рекам мира. Было это проявлением достаточно экзотических — если не сказать поразительных, просто нечеловеческих — усилий, что не могло не вызывать уважения к авторам. Если даже не за оригинальные и разработанные до совершенства подходы, то за свидетельство того, что они отважились там побывать. Однако, когда наступила перестройка, все стали заглядывать в историю, в основном новейшую.

Со свойственной ему холодностью и иронией заглянул туда и Британишский. Тут не место выяснять, сколько из этой иронии он почерпнул у переводимых им польских и англосаксонских поэтов (в этом году он издал сборник переводов из американских поэтов «От Уитмена до Лоуэлла», М., «Аграф», 2005). Даже если польские поэты, знающие его стихи, находят их близость к произведениям, например, Херберта, то такое сравнение ему не повредит (в прошлом году он опубликовал в «Алетейе» большое избранное Херберта). После сборника «Открытое пространство» (1980) он издал «Движение времени» (1985). Обращает на себя внимание сам переход — в названиях — от пространства ко времени. «Пространство заселяется людьми, насыщается временем — человеческим, а не космическим, — пишет во вступительной статье Адам Поморский. — (…) …история русской культуры и ее абсолютно современная драма представлены в цикле портретов реальных, конкретных людей, выступающих под собственными именами». Судя по последнему сборнику «Петербург-Ленинград » (2003), поэт облюбовал себе начало XIX века в своем родном городе.

Для иллюстрации привожу «Жизнь Крылова. I. Дыра»:

Есть «молодой Крылов» и «дедушка Крылов».

Десятилетний между ними промежуток.

Не столь уж и велик разрыв, но чем-то жуток.

Безвременье. Дыра на рубеже веков.

Зло — это, в сущности, отсутствие добра,

как Августин учил. А стало быть, дыра —

не просто пустота, а гибель для живого

(…)

Крылов, по счастию, в той бездне не исчез.

Он пережил. Дожил. Дождался. Он воскрес.

«Дней Александровых прекрасное начало»

его к поэзии и к жизни возвращало.

(…)

Животик отрастил. Но чувствовал спиной

ту бездну черную, тот ужас ледяной.

Можно ли представить поэта на основании пяти его стихотворений (в том числе двух фрагментов)? Не знаю, удалось ли мне это.

* * *

Из России в последнее время редко приходят в Польшу добрые политические и экономические вести. Тем более радует, что наша поэзия чувствует себя там неплохо. Чем она в значительной мере обязана Наталье Астафьевой и Владимиру Британишскому. Ибо поэзия — если она действительно поэзия, — не знает границ. Она не разбивается о политику и экономику. «Болящий дух врачует песнопенье» — писал Евгений Баратынский. И все чаще помогает она понять мир, прежде чем политики и экономисты сумеют выйти за пределы понятий, обросших проржавевшими государственными интересами и экономическими зависимостями. Может, в этом заключается ее очищающая сила? Ее катарсис XXI века?

___________________

Наталья Астафьева, Владимир Британишский. Двуглас. [Стихи]. Двуязычное издание. Предисловие Адама Поморского. М., «Прогресс-Плеяда», 2005.

___________________

1Двуязычные издания в сегодняшней России уже стали традицией. Кроме упоминаемой далее у рецензента серии «Bilingua» издательства ОГИ следует особо упомянуть выходящие в издательстве «Радуга» сборники поэтической классики, где приводятся все существующие русские переводы публикуемых произведений (так, в частности, изданы «Крымские сонеты» Мицкевича). — Ред.