Стихотворения Лариссы Андерсен

ЯБЛОНИ ЦВЕТУТ

Месяц всплыл на небо, золотея,
Парус разворачивает свой,
Разговор таинственный затеял
Ветер с потемневшею листвой…

Ведь совсем недавно я мечтала:
Вот как будут яблони цвести,
Приподнимет мрачное забрало
Рыцарь Счастье на моём пути.

Говорят, что если ждать и верить, —
То достигнешь. Вот и я ждала…
Сердце словно распахнуло двери
В ожиданье света и тепла!

Всё как прежде… Шевелятся тени,
Платье, зря пошитое, лежит…
Только май, верхушки яблонь вспенив,
Лепестками белыми кружит.

Месяц по стеклу оранжереи
Расплескал хрустальный образ свой,
Маленькие эльфы пляшут, рея
Над росистой, дымчатой травой…

Надо быть всегда и всем довольной.
Месяц — парус, небо — звёздный пруд…
И никто не знает, как мне больно
Оттого, что яблони цветут.

* * *
Я едва пробиваюсь тропинкою узкой
Меж полями пшеницы, пшеницы французской.
Как в России, синеют, смеясь, васильки.
Васильки васильками, друзья далеки!
Если правда, что можно летать после смерти,
Просто так – обо всем позаботятся черти, –
Ни билетов, ни виз.
То куда бы сперва.
Закружится, боюсь,
У чертей голова.
Так всех нас разметало по белому свету,
Что не хватит бумаги заполнить анкету.
На Харбин? На Шанхай?
На Мадрас? На Джибути?
На Сайгон, на Таити.
Москву не забудьте.
Сидней, Рио, Гонконг,
Сан-Франциско, Канаду,
Тель-Авив, Парагвай и в Полтаву мне надо!
И еще… Соловки, Колыму, Магадан.
На метле? Я готова!
Тащи чемодан.

* * *
Узенькая дорожка
Бежит по груди откоса,
И деревце абрикоса
Подсматривает в окошко.

Деревцу абрикоса
Ты не сказал: прости!
Много ль ему цвести,
Прежде чем ты вернёшься?

ЗЕРКАЛА

Я прохожу по длинной галерее.
Вдоль стен стоят большие зеркала.
Я не смотрю… Иду… Иду скорее…
Но нет конца зиянию стекла.
Я, всюду я. Назойливая свита!
Рабы. Рефлексы. Тени бытия.
Беспрекословной преданностью слиты
С моей судьбою. Так же, как и я.
Стою – стоят. И ждут. И смотрят тупо,
Трусливо безответственность храня, –
Непревзойденно сыгранная труппа
Актеров, представляющих меня.
Вот я шагну – они шагнут навстречу.
Махну рукой – взметнется стая рук.
Я закричу – и без противоречий.
Беззвучно рты раскроются вокруг.
И я кричу. Но звука нет. И тела –
Ни рук, ни ног – как будто тоже нет…
Лишь отраженья смотрят омертвело
И странно улыбаются в ответ.
Я понимаю, веря и не веря, –
Они живут отдельно от меня.
Кто эта вот, – когтистой лапой зверя
Манит, умильно голову склоня?
На лапе золотая цепь браслета.
Окрашен кровью виноватый рот,
Кошачья мордочка… А эта, эта?
А этот отвратительный урод?
Чего-то просит, жалуется, злится,
Скользит, робеет, подползает вновь…
А чьи вот эти радостные лица,
Лучистые, как счастье, как любовь?
Одна, как яблоня, в покрове белом…
Да, яблоня… Так кто-то звал меня…
Другая изогнулась нежным телом,
Просвеченным сиянием огня…
Но кто же я? Вон та, иль та, иль эта,
Сомкнувшие вокруг меня кольцо?

Из глубины зеркальной, как с портрета,
В лицо мне смотрит мертвое лицо.

КАПЛИ

День так тих… На лужице круги.
День так сер… Ныряют капли с крыши.
Танец их — звенящие шаги
Тех секунд, что мы в апреле слышим.

День так свеж… Прошёл весенний дождь.
Вяз надулся. Почки ждут приказа.
День так хмур, как осенью, но всё ж
Знает вяз, что это — лишь гримаса.

Глянь в окошко — даль уже ясна,
Так чисты и так спокойны краски…
Там, у речки, девочка Весна
Протирает заспанные глазки.

* * *
Вчера я маме укрыла
Могилку зелёным мхом,
И стала иной могила,
Словно согрелась в нём.

Я долго лежала рядом
И гладила мох щекой.
Взглянула ночь за ограду
И стала тихой такой…

Застыло вверху распятье,
Глядели белки камней.
И молча, в зелёном платье,
Мама пришла ко мне.

НА МОСТУ

На том берегу – хуторок на поляне
И дедушкин тополь пред ним на посту.
Я помню, я вижу сквозь слезы в тумане,
Но всё ж я ушла и стою на мосту.
А мост этот шаток, а мост этот зыбок –
От берега деда на берег иной, –
Там встретят меня без цветов, без улыбок
И молча ворота захлопнут за мной.
Там дрогнут и хмурятся темные ели,
И, ежась от ветра, мигает звезда,
Там стынут улыбки и стонут метели, –
Нет, я не дойду, не дойду никогда!
Я буду стоять, озираясь с тоскою
На сторону эту, на сторону ту,
Над пастью обрыва с проклятой рекою,
Одна – на мосту.

* * *
Мир, где не будет нас, безадресен.
Не принято там гомонить.
Удастся мне с Лариссой Андерсен
там все-таки договорить?

Е.Е.

* * *
Я думала, Россия — это книжки.
Все то, что мы учили наизусть.
А также борщ, блины, пирог, коврижки
И тихих песен ласковая грусть.
И купола. И темные иконы.
И светлой Пасхи колокольный звон.
И эти потускневшие погоны,
Что мой отец припрятал у икон.
Все дальше в быль, в туман со стариками.
Под стук часов и траурных колес.
Россия — вздох.
Россия — в горле камень.
Россия — горечь безутешных слез.

ПАДАЕТ СНЕГ

В синих конвертах с помеченным адресом
Солнечной, яркой, далекой земли —
Грусть о потерянном, память о радостном —
Письма твои.
Детский роман наш, забавный и маленький,
Памятью сдан промелькнувшей весне.
Влезли деревья в пушистые валенки —
Дрогнут во сне.
Греют друг дружку, нахохлившись, рядом
Сидя на белом плетне, воробьи,
Снежные хлопья ложатся на гряды —
Чтоб все обновить.
Тихо баюкаю душу недужную…
Сонное солнце грустит о весне,
В окнах оснеженных — утро жемчужное.
Падает снег…

* * *
Дни, недели… Всё одно и то же —
Грелось сердце старых грёз тряпьём…
Вдруг, нежданной новью потревожен,
День взвился, как звонкое копьё.

— Счастье? — Тише…
К счастью нужно красться,
Зубы сжав и притушив огни…
Потому что знает, знает счастье,
Что всегда гоняются за ним.

ПО ВЕЧЕРНЕЙ ДОРОГЕ
В час, когда засыпает усталое зрелое лето
В окропленных росою и пахнущих медом лугах,
Я иду за Тобою немеркнущим благостным следом,
Ускользающим вдаль, где так светлы еще облака.
По затихшей, поросшей немудрой травою дороге,
По холму, где спускается стадо спокойных овец,
По деревне, где в сумерках грезят простые пороги,
Где вздыхает полынь у вечерних прохладных крылец…
Не Твои ли шаги? Где-то радостно лает собака
И смеется ребенок. Не Ты ли взошел на крыльцо?
Я повсюду ищу, не оставил ли светлого знака
Ты, с пастушьей котомкой и ясным вечерним лицом…
И тропою с шуршащей по платью мерцающей рожью
Возвратившись домой, я меняю в кувшине цветы,
Зажигаю лампаду… Я медленней, тише и строже…
И вечерние мысли, как травы дороги, просты…
В час, когда замирает земное согретое лоно,
И звенит тишина, и проходит вечерний Христос,
Усыпляет ягнят, постилает покровы по склонам,
Разливает в степи благовонное миро берез
И возносит луну, как икону…

«Огоньки… огоньки… огоньки…»
Огоньки… огоньки… огоньки…
Перезвон… Озаренные лица…
Пламенеющий очерк руки
И склоненные к свету ресницы.
Ореол освещенных волос,
Приоткрытые губы немножко
И, застывшими каплями, воск
На твоих полудетских ладошках.
…Пробудился от вечного сна
И упал преграждающий камень…
Наверху, невидимкой, весна
В синеве проплывает над нами.
У складного поют алтаря,
Что в затерянном времени оном
«Смертью смерть победил». И земля
Нарастающим плещется звоном.
У плеча дорогой огонек,
И глаза озаренные верят:
Охраняет твой ласковый Бог
И сиротку, и птичку, и зверя.
Огоньки… огоньки… огоньки…
И мелькающий свет на ресницах…
Научи же меня без тоски
Успокоенным сердцем молиться.

НАРЦИСС

Моей маленькой подруге Шу-хой
Шуй-сен хуа — цветок нарцисса.
Это значит — водяная нимфа.
Одинокий, молчаливый символ
В плоской чашке, расширенной снизу,
Шуй-сен хуа — цветок нарцисса…
Тонкой струйкой вьется запах сладкий,
Словно чье-то вкрадчивое пенье,
И ведут дремотные ступени
Вас в страну мерцающей загадки,
Где поет, колдуя, запах сладкий…
Словно стебли, ваши пальцы гибки…
На халатике, как в пестрой сказке,
Бродят взбудораженные краски,
Плавают серебряные рыбки
Меж стеблей, как ваши пальцы, гибких…
Вы окликнули меня: «Лалисса!» —
Сделав имя кукольным и ломким,
И у вашей гладенькой головки
Дрогнул в чашке, расширенной снизу,
Шуй-сен хуа — цветок нарцисса.

КАПЛИ
День так тих… На лужице крути.
День так сер… Ныряют капли с крыши.
Танец их — звенящие шаги
Тех секунд, что мы в апреле слышим.
День так свеж… Прошел весенний дождь.
Вяз надулся. Почки ждут приказа.
День так хмур, как осенью, но все ж
Знает вяз, что это — лишь гримаса.
Глянь в окошко — даль уже ясна;
Так чисты и так спокойны краски…
Там, у речки, девочка-весна
Протирает заспанные глазки.

«Ветер весенний поет…»
Ветер весенний поет
По большим и пустынным дорогам…
Солнце, протаявший лед —
Это так много, так много!
Как мне об этом сказать?
Как бы пропеть мне об этом?
Надо, чтоб стали глаза
Брызгами яркого света.
Разве глаза у людей
Могут казаться такими?
Белое платье надеть?
Выдумать новое имя?
И закричать, зазвенеть
Ветру, дороге и полю…
Слов человеческих нет
Этому счастью и боли!

В ПУТИ
Лишь избранникам дано, — не многим, —
Обновляться с каждою волной…
Разве не был месяцем двурогим,
Вещим знаком, путь отмечен мой?
И глаза молитвенно смотрели
На мелькающую рябь воды,
И колеса вдохновенно пели,
Заметая старые следы,
И неслась неокрыленной птицей
Тень моя по рисовым полям,
И дрожали синие зарницы,
И чертили сумрак тополя.
Паровоз выхватывал пространство
И швырял его по сторонам…
Но наивному людскому чванству
Улыбалась мудрая страна.
Могут ли гордиться человеком,
Что по карте разузнал про все,
Эти вот оранжевые реки,
Размывающие краснозем?..
И в колесной напряженной песне
Пробивался беспощадный такт:
Мертвый не воскреснет.
Никак…
Никак…

«Земля порыжела…»
Земля порыжела…
Вода холодна…
Мы выпили счастье и солнце до дна.
И ветер тревожен,
И зябка заря,
О чем-то, о чем-то они говорят;
О чем-то покорном,
О чем-то простом,
О чем-то, что мы неизбежно поймем…
О том непреложном,
Что близит свой срок,
Что каждый из нас — одинок… Одинок.
Что скоро мы станем
У темной реки,
Посмотрим, как стали огни далеки,
Как бьется о стены
Ивняк, трепеща,
И скажем друг другу:
«Прощай…
Прощай».

КОЛДУНЬЯ
У меня есть свой приют —
Ближе к звездам, ближе к тайне…
Звезды многое дают,
Тем, кто жизнь не просит: дай мне!
Там очерчено кольцо,
В нем омытый ветром камень,
Я — лишь бледное лицо
С расширенными глазами.
Приникает мрак к губам
Терпким звездным поцелуем…
Вот на этом камне, там,
Я колдую, я колдую…
Под текучим сводом звезд,
Расплавляя в ветре тело,
Я прокладываю мост
К ненамеченным пределам.
В темноту моих волос
Ветер впутывает песню —
Кто ответит на вопрос,
Тот исчезнет, тот исчезнет…
И верна лишь ветру я,
Он с меня смывает нажить.
И всегда я, как струя, —
Обновленная и та же.

МОЕМУ КОНЮ
Благодарю тебя, осенний день,
За то, что ты такой бездонно синий,
За легкий дым маньчжурских деревень,
За гаолян, краснеющий в низине,
За голубей, взметающихся ввысь,
Как клочья разлетевшейся бумаги,
За частокол, что горестно повис
Над кручей неглубокого оврага,
За стук копыт по твердому шоссе,
(О, как красив мой друг четвероногий!)
И за шоссе, за тропы и за все
Ухабистые славные дороги.
Я о судьбе не думаю никак.
Она — лишь я и вся во мне, со мною.
За каждый мой и каждый конский шаг
Я и мой конь — мы отвечаем двое.
Кто дал мне право знать, что жизнь — полет?
Кто дал мне тело, любящее солнце?
О, это солнце, что так щедро шлет
Счастливой луже тысячи червонцев!
Еще одним спасибо лик укрась
От луж, от брызг, от зреющей боярки,
Ты, беззаботно сыплющее в грязь
Такие драгоценные подарки!
Поля и степь… Взгляни вперед, назад…
О, этот ветер, треплющий нам гривы!
Коню и мне. Скажи, ты тоже рад?
Ты так красив! И я, и я красива!

ПЕРЕЛЕТ
Зазимую я, поздно иль рано,
На приморском твоем берегу;
Ты увидишь в закате багряном
Ожерелье следов на снегу.
Будут волны шуршать, как страницы,
А весной, в потеплевших ночах,
Пролетят одинокие птицы,
О знакомом о чем-то крича.
И, встревоженным сердцем почуяв
Зов далеких неведомых мест,
На березе кольцом начерчу я
В знак прощанья условленный крест.
И уеду. А ветер раскинет
Вереницы твоих телеграмм —
Ты вернешься к печальной полыни
И к туманным приморским утрам.
Вдоль по берегу поезд промчится,
Прогудит телеграфная сеть,
Да прибой отсчитает страницу,
Прошуршав по песчаной косе…

ТАМАРА АНДРЕЕВА

ЛЕСТНИЦА В ОБЛАКА
Всхожу, бледнея, на ступени,
Конец которых — в облаках,
Под шепот, трепеты и пенье
Многокрылатого стиха.
И, запахнувшись вместе с музой
В широкий эллинский хитон,
Иду вперед, ресницы сузив,
Мельканьем светов ослеплен…
Когда же перейду преграду,
Готов молиться, петь готов —
Из поэтического сада
С улыбкой выйдет Гумилев,
И, поманив меня рукою,
Он скажет тихое: «Войди…»
Кругом — благоуханье хвои
И хор бессмертных впереди.

«Волнистой линией тянулся горизонт…»
Волнистой линией тянулся горизонт,
Холмы сияли тусклой позолотой,
Над зеркалом черневшего болота
Раскрыло небо лиловатый зонт.
А в городе, по тротуарным латам,
Мелькают кляч избитые бока,
И рикши потные, в подоткнутых халатах
Глядят в заплаканные облака.

ЭПИТАФИЯ
О, да, я была гетерой!
О, да, я была блудницей!
Жила я водной из улиц
На западной стороне…
Когда я кордакс плясала —
Мужчины менялись в лицах,
Кусали женщины губы
И перстни бросали мне…
Про мой синеватый пеплум,
Следы от моих сандалий
И голос, что был то нежен
Или по-мужскому груб, —
Теперь вы слышите в песнях,
Которых много слагали
За мой поцелуй поэты —
За детскую жадность губ.
Раскопки Ольвии
В ЧЕРНЫХ ДЖУНГЛЯХ

«…В мерных джунглях, мерная девушка».
Райдер Хаггард
Тут плясала Джинна, блестело лицо,
Она — красивее всех…
У нее в губе золотое кольцо
И бусина, как орех.
Нагуа живого львенка принес —
Недовольна осталась она:
Захотела серьгу разноцветную в нос
И много клыков слона.
Потом пришел белый, бил Нагуа в спину,
А Джинне дал много бус…
Она пошла к сиди, в его долину,
Сказав: «Нагуа — трус».

ХОЛОДНЫЙ ВЕТЕР
Холодный ветер все продул насквозь,
Туман завесою спустился над бульваром,
Пора бы, кажется, уж расходиться врозь
Так странно медлящим в задумчивости парам…
Как холодно!.. Как воздух мокр и стар!..
Полоски розовые на востоке встали,
Чуть слышно сквозь осенний мерзлый пар
Печальной песней блики заиграли…

РОДИНЕ
Мерцающее марево закатов,
Чернеющий зазубринами лес
И холст оранжевых небес —
Все в памяти ненарушимо свято.
Но почему мы все тоской объяты?
Здесь облака такие же, как там,
Легки, округлы и крылаты,
Подобно нашим русским облакам…
Нет! наши облака — сияющие латы,
А здесь они, как жертва под ножом,
И мы — в тоске, за дальним рубежом,
О том, что в памяти ненарушимо свято…

«Китайцы тихо пели песню…»
Китайцы тихо пели песню
Печальную — из одних гласных.
И в полосах вода лиловых
У берега, а дальше — в красных…
О, почему, глазами щуря,
Мы сотнями проходим мимо,
Не зная ни того, что буря —
Сиянье крыльев серафима,
Что свет на небе не погашен
И в облаках, плывущих сонно,
Отражены громады башен,
Рекой когда-то поглощенных?
МИ-СИН
По вечерам, средь запаха растений,
Обрюзгший бог, скрестивши ноги, спит.
Он очень стар. Отяжелел от лени,
Раскормленный, как годовалый кит.
Пока он спит, медлительные бонзы
Сжигают свечи, ударяют в гонг.
Но замер он, весь вылитый из бронзы,
Под медленно струящийся дифтонг.
Он слушает несущий звуки вечер
Отвисшим ухом с золотым кольцом…
Рокочет барабан. Треща, пылают свечи
Пред сонно улыбнувшимся лицом.
1931

В ХРАМЕ МИ-СИН

Г. Д. Гребенщикову
Пейзаж китайский примитивно прост.
Тут верная жена нашла блаженство,
Чешуйчатый дракон свивает в кольца хвост
И тайных знаков страшно совершенство.
В одеждах длинных старец и монах,
Безмолвные, о чем-то грозно спорят;
Потоки золота в округлых облаках
Бросают свет на розовые горы.
И женщины, сгибая тонкий стан,
Храня торжественность на плоских лицах,
Следят, как медленно уходит караван
Нестройною и пестрой вереницей.
1931 Харбин

СОН
Крутом пустынно. Снег и снег.
И я бегу. Лицо закрыла.
И мне навстречу человек,
Но он не тот, кого любила…
А вот еще — чужой старик…
Кругом — так тихо и пустынно,
И месяц высунул свой длинный
Такой опошленный язык…