Антология женской поэзии

Годы, как ласточки, мчатся.
Что впереди, — не боюсь.
С кем только, милый, прощаться
В час, когда я соберусь?
Выйду ли к Волге с рассветом,
Ночь ли в окне простою, —
Милый мой, только об этом
Думаю думу свою.
Милый мой, выросли дети,
Поумирала родня…
Был ты, мой милый, на свете
Только один у меня.
Всё, что нам выпало в жизни —
Счастье твоё и моё —
Не пожалел для отчизны,
Всё ты отдал за неё.
Годы — пускай себе мчатся!
Старость — не радость, а груз.
…С кем мне, мой милый, прощаться
В час, когда я соберусь?

1976

ПАРНИШКА, СОЧИНЯЮЩИЙ СТИХИ

Бывают в жизни глупые обиды:
не спишь из-за какой-то чепухи.
Ко мне пришёл довольно скромный с виду
парнишка, сочиняющий стихи.

Он мне сказал, должно быть, для порядка,
что глубока поэзия моя.
И тут же сразу вытащил тетрадку –
свои стихи о сути бытия.

Его рука рубила воздух резко,
дрожал басок, срываясь на верхах.
Но, кроме расторопности и треска,
я ничего не видела в стихах.

В ответ парнишка, позабыв при этом,
как «глубока» поэзия моя,
сказал, что много развелось поэтов,
и настоящих, и таких, как я.

Он мне сказал, – хоть верьте, хоть не верьте, –
что весь мой труд – артель «Напрасный труд»,
а строчки не дотянут до бессмертья,
на полпути к бессмертию умрут.

Мы все бываем в юности жестоки,
изруганные кем-то в первый раз.
Но пусть неумирающие строки
большое Время выберет без нас.

А для меня гораздо больше значит,
когда, над строчкой голову склоня,
хоть кто-то вздрогнет, кто-нибудь заплачет
и кто-то скажет: – Это про меня.

1974

АРАЯ ПЕСНЯ

Сядем, что ли. Выпьем, что ли.
Друг на друга поглядим.
Что такое бабья доля —
и о том поговорим.

Бабья доля — в чистом поле
бирюзовая трава,
незабудки на подоле
и на кофте кружева.

Бабья доля — прощай, воля!
Обручальное кольцо.
А ещё бывает доля —
уголочком письмецо.

Вот тогда на нём сойдётся
чёрным клином белый свет:
и жива, и сердце бьётся,
а и доли больше нет.

Бабья доля — бабья доля.
Нас она не обошла.
В сорок третьем бабья доля
смертью храбрых полегла.

Полегла, да снова встала —
всё по-бабьи поняла:
мир из пепла поднимала!
Ребятишек подняла.

Огляди края родные,
стань на волжском берегу:
этой доли по России —
как ромашек на лугу.

И как выйдешь в чисто поле,
всё припомни, оглянись —
этой доле, нашей доле,
бабьей доле поклонись.

1973

ПОДАРИ МНЕ ПЛАТОК
Ивану Данилову

Подари мне платок —
голубой лоскуток.
И чтоб был по краям
золотой завиток.

Не в сундук положу —
на груди завяжу,
и что ты подарил,
никому не скажу!

…Пусть и лёд на реке,
пусть и ты вдалеке.
И платок на груди —
не кольцо на руке.

Я одна — не одна.
Мне тоска — не тоска,
мне и день не велик,
мне и ночь не горька.

Если ж в тёмную ночь
иль средь белого дня
ни за что ни про что
ты разлюбишь меня —

ни о чём не спрошу,
ничего не скажу,
на дарёном платке
узелок завяжу.

1970

* * *
Вот и поезд. Вспыхнул ярким светом,
обогнул знакомый поворот.
Заслоню спасительным букетом
горько улыбающийся рот.

Ты ведь тоже спрячешься в букете.
Ведь, глаза цветами заслоня,
легче сделать вид, что не заметил
ничего, что мучает меня.

Это счастье – встретить на вокзале.
Только счастья нет у нас опять:
раз тебя другие провожали,
что за счастье мне тебя встречать?

1970

* * *
Г. Ф. Пономаренко

А где мне взять такую песню —
и о любви, и о судьбе,
и чтоб никто не догадался,
что эта песня — о тебе!

Чтоб песня по свету летела,
кого-то за сердце брала,
кого-то в рощу заманила,
кого-то в поле увела.

Чтобы у клуба заводского
и у далёкого села,
от этой песни замирая,
девчонка милого ждала.

И чтобы он её дождался,
прижался к трепетным плечам…
Да чтоб никто не догадался,
о чём я плачу по ночам.

1967

СОЛДАТУ СТАЛИНГРАДА
Фатеху Ниязи

Четверть века назад отгремели бои.
Отболели, отмаялись раны твои.

Но, далёкому мужеству верность храня,
ты стоишь и молчишь у святого огня.

Ты же выжил, солдат! Хоть сто раз умирал.
Хоть друзей хоронил и хоть насмерть стоял.

Почему же ты замер – на сердце ладонь
и в глазах, как в ручьях, отразился огонь?

Говорят, что не плачет солдат: он – солдат.
И что старые раны к ненастью болят.

Но вчера было солнце! И солнце с утра…
Что ж ты плачешь, солдат, у святого костра?

Оттого, что на солнце сверкает река.
Оттого, что над Волгой летят облака.

Просто больно смотреть – золотятся поля!
Просто горько белеют чубы ковыля.

Посмотри же, солдат, – это юность твоя –
У солдатской могилы стоят сыновья!

Так о чём же ты думаешь, старый солдат?
Или сердце горит? Или раны болят?

1967

РАСТЁТ В ВОЛГОГРАДЕ БЕРЁЗКА

Ты тоже родился в России – краю полевом и лесном.
У нас в каждой песне – берёза, берёза – под каждым окном.

На каждой весенней поляне их белый живой хоровод.
Но есть в Волгограде берёзка – увидишь, и сердце замрёт.

Её привезли издалёка в края, где шумят ковыли.
Как трудно она привыкала к огню волгоградской земли,

как долго она тосковала о светлых лесах на Руси, –
лежат под берёзкой ребята – об этом у них расспроси.

Трава под берёзкой не смята – никто из земли не вставал.
Но как это нужно солдату, чтоб кто-то над ним горевал.

И плакал – светло, как невеста, и помнил – навеки, как мать!
Ты тоже родился солдатом – тебе ли того не понять.

Ты тоже родился в России – берёзовом, милом краю.
Теперь, где ни встретишь берёзу, ты вспомнишь берёзку мою,

её молчаливые ветки, её терпеливую грусть.
Растет в Волгограде берёзка. Попробуй её позабудь!

1966

* * *
Тише, годы! Всё-то в сердце свято.
Тяжело и радостно – двоим.
Вы похожи на того солдата,
мною наречённого моим.

Всё смешалось. Ландыш шевельнулся
на краю завьюженной земли.
Я не знаю: это он вернулся
или это Вы ко мне пришли.

Вам на плечи руки поднимаю –
сами руки падают назад:
это я впервые понимаю,
до чего не дожил тот солдат.

Потому беспомощно и строго,
у кого хотите на виду,
я приду. И снова у порога,
как девчонка, губы отведу.

Потому стоим мы угловато,
даже руки не соединим.
Перед кем я больше виновата –
перед Вами или перед ним?

1965

* * *
Я всё ещё, не веря, не мигая,
на тот перрон негаданный смотрю.
Ещё есть время. Крикни: – Дорогая! –
не говори: – За всё благодарю!

Неужто это называют силой,
чтоб, как на свечку, дунуть на зарю,
сломать крыло родному слову «милый»,
живой любви сказать: – Благодарю!

Прости. Не упрекаю. Не корю.
…Я всё ещё на тот перрон смотрю.
Я всё ещё тебе не верю. Милый.

1965

Я ВСЁ ЕЩЁ, НЕ ВЕРЯ, НЕ МИГАЯ

Я всё ещё, не веря, не мигая,
на тот перрон негаданный смотрю.
Ещё есть время. Крикни: – Дорогая! –
не говори: – За всё благодарю!

Прости. Не упрекаю. Не корю.
…Я всё ещё на тот перрон смотрю.
Я всё ещё тебе не верю. Милый.

1965

* * *
Люди ли так захотели,
вздумалось ли февралю –
только заносят метели
всё, что я в жизни люблю.

Только шагни за ворота –
вот они, белые, тут!
Плакать и то неохота,
так они чисто метут.

Что ж ты не взглянешь открыто?
Что уж, таи не таи –
белыми нитками шиты
тайны мои и твои.

1965

* * *
Что было, то было:
закат заалел…
Сама полюбила —
никто не велел.

Подруг не ругаю,
родных не корю.
В тепле замерзаю
и в стужу горю.

Что было, то было…
Скрывать не могла.
Я гордость забыла —
при всех подошла.

А он мне ответил:
— Не плачь, не велю.
Не ты виновата,
другую люблю…

Что было, то было!
И — нет ничего.
Люблю, как любила,
его одного.

Я плакать — не плачу:
мне он не велит.
А горе — не море.
Пройдёт. Отболит.

1965

* * *
Фёдору Сухову

Не потому, что я за всё в ответе,
не оттого, что я во всём права,
но всё, что ни случается на свете,
на свой аршин я меряю сперва.

И я — не испугаюсь и не спрячусь.
И я — не из героев, а не трус.
И я — с неправды досыта наплачусь,
но всё равно до правды доберусь.

И я, как ты, крута и своевольна:
умру — не отступлюсь от своего.
Но кто бы ведал, как бывает больно,
когда ты прав, а рядом — никого!

Когда тебе больней и тяжелее
и подступает «быть или не быть»,
я каждый раз тоскую и жалею,
что не тебя мне выпало любить.

Что, о тебе печалясь и страдая
и наряжая в белое сады,
не женщина, а песня молодая
опять тебя уводит от беды.

Ах, как тебе светло бывает с нею!
И как она печальна и нежна!
Но знаешь ты: она другим нужнее.
И выпускаешь песню из окна.

И нам ли плакать, что идёт по свету
единственная милая моя!
Пусть кто-то злой сказал, что у поэтов
из глаз не слёзы — строчки в два ручья.

Уж коли так, то пусть — горьки и долги,
берут исток у этих грустных глаз
не два ручья — две будущие Волги,
вдоль щёк твоих бегущие сейчас.

Я выдумала, знаю, Волги эти.
И ты — не плакал. Знаю. Не права.
Не обижайся. Просто всё на свете
на свой аршин я меряю сперва.

1965

* * *
Юрию Окуневу

У смерти тоже есть свои порядки.
Ну что ж, умру когда-нибудь и я.
Меня положат в зале «Волгоградки» —
тогда уж воля будет не моя.

И кто-нибудь, всегда на всё готовый,
создаст двухцветный траурный уют
и с чувством скажет горестное слово
по принципу — «лежачего не бьют».

И все узнают, как жила я мало,
как я ещё бы — жить да жить могла,
какие я «шедевры» написала,
какая я «хорошая» была!..

Ах, щедрый автор смертных приговоров,
он так доволен — речи вопреки, —
что я ушла в дорогу, о которой
не пишут путевые дневники.

Что от плохих стихов не затоскую,
что на собраньях слова не прошу
и никого-то я не критикую,
убийственных рецензий не пишу!

Не верьте тем, кто скажет надо мною
высокие надгробные слова!
Какой была — а я была иною, —
сама скажу, покуда я жива.

А я — как все: и плакала, и пела,
стыдилась плакать и любила петь.
А я гораздо больше не успела,
чем было мне доверено успеть.

Я жизнь люблю. Я, и прощаясь с нею,
ищу дорог и радуюсь весне!
А жить стараюсь проще и честнее,
чем после смерти скажут обо мне.

1964

* * *
Мне приходилось слышать часто
непостижимые слова,
что баба любит быть несчастной,
что баба — муками жива.

И не скупилась на ухабы
дорога долгая моя,
чтобы не раз обычной бабой —
простой, обманутой и слабой —
себя почувствовала я.

Но всё упрямей с каждой мукой,
не отрекаясь от тоски,
овладевала я наукой
любить свободу по-мужски!

И вот небабьей, новой властью
на волю вырвалась в пути!
И уж ни счастья, ни несчастья
ты мне не можешь принести.

1963

СТИХИ О МОЕМ СОЛДАТЕ

Когда, чеканный шаг равняя,
идут солдаты на парад —
я замираю, вспоминая,
что был на свете мой солдат.

…Война. И враг под Сталинградом.
И нету писем от отца.
А я — стою себе с солдатом
у заснежённого крыльца.

Ни о любви, ни о разлуке
не говорю я ничего.
И только молча грею руки
в трёхпалых варежках его.

Потом — прощаюсь целый вечер
и возвращаюсь к дому вновь.
И первый снег летит навстречу,
совсем как первая любовь.

Какой он был? Он был весёлый.
В последний год перед войной
он только-только кончил школу
и только встретился со мной.

Он был весёлый, тёмно-русый,
над чубом — красная звезда.
Он в бой пошёл под Старой Руссой
и не вернётся никогда.

Но всё равно — по переулкам
и возле дома моего
идут солдаты шагом гулким,
и все — похожи на него.

Идут, поют, равняя плечи.
Ушанки сдвинуты на бровь.
И первый снег летит навстречу —
и чья-то первая любовь.

1963

* * *
Справилась и с этой трудной ношей
воля непонятная моя.
Вот опять о том, что ты — хороший,
дочери рассказываю я.

Дочка рада! Дочка смотрит в оба.
Ловит слово каждое моё.
Видно, ей давно хотелось, чтобы
был отец хороший у неё.

Только вдруг, как могут только дети,
говорит без страха и стыда:
— Если папа лучше всех на свете,
почему ты грустная всегда?..

То ли больно, то ли горько стало.
Что я дальше ей сказать должна?
Я сказала: — Просто я устала,
потому что я всегда одна.

Дочка брови сдвинула упрямо,
на косичках дрогнули банты.
Подошла ко мне. Прижалась.
— Мама! Лучше всех на свете только ты.

1956

* * *
У скрипучего причала
к речке клонится ветла…
Словно век не уезжала
я из этого села!

Только вот дождусь парома,
а потом – перевезут,
и останется до дома
только несколько минут.

Я пойду, шаги считая,
а навстречу мне – кусты
и поляна, золотая
от куриной слепоты.

Косит сено «Новый Север» –
чуть не к небу ставят стог.
Кормовой лиловый клевер
брызнул мёдом из-под ног.

А за клевером – канава,
и над нею, в полутьме,
тётка Марья из райздрава
вяжет веники к зиме.

Улыбнулась, как бывало,
вся седая, как была…

Словно век не уезжала
я из этого села!

1949

ВЕЧНЫЙ ОГОНЬ

Горит на земле Волгограда
Вечный огонь солдатский –
Вечная слава тех,
Кем фашизм, покоривший Европу,
Был остановлен здесь.

В суровые годы битвы
Здесь насмерть стояли люди –
Товарищи и ровесники
Твоего отца.

Они здесь стояли – насмерть!
И были средь них солдаты-
Мальчишки в серых шинелях
Со звездами на ушанках –
Простые наши мальчишки,
Немного старше, чем ты.

К нам приезжают люди –
Жители всей планеты-
Мужеству поклониться,
У их могил помолчать.
И пусть эти люди видят:

Мы помним и любим погибших.
И пусть эти люди знают:
Вечный огонь Сталинграда
Не может померкнуть, пока
Живет на земле Волгоградской
Хотя бы один мальчишка!

Запомни эти мгновенья.
И если ты встретишь в жизни
Трудную минуту,
Увидишь друга в беде
Или – врага на пути,
Вспомни, что ты не просто мальчик,

Ты – волгоградский мальчишка,
Сын солдата, сын Сталинграда,
Капля его Бессмертия,
Искра его Огня.

* * *
Мне приходилось слышать часто
Непостижимые слова,
Что баба любит быть несчастной,
Что баба — муками жива.
И не скупилась на ухабы
Дорога долгая моя,
Чтобы не раз обычной бабой —
Простой обманутой и слабой —
Себя почувствовала я.
Но всё упрямей с каждой мукой,
Не отрекаясь от тоски,
Овладевала я наукой
Любить свободу по-мужски!
И вот не бабьей, новой властью
На волю вырвалась в пути!
И уж ни счастья, ни несчастья
Ты мне не можешь принести.

* * *
Нет, я не виновата. Не слаба.
И не сужу, как в молодости, строго.
Но это — не любовь. И не судьба.
А просто — снова трудная дорога.
Ну что ж, давай присядем перед ней
и скажем то, о чём пока молчали —
что оба мы красивей и сильней,
чем друг о друге думали вначале.

* * *
Г. Ф. Пономаренко
А где мне взять такую песню —
и о любви, и о судьбе,
и чтоб никто не догадался,
что эта песня — о тебе?
Чтоб песня по свету летела,
кого-то за сердце брала,
кого-то в рощу заманила,
кого-то в поле увела.
Чтобы у клуба заводского
и у далёкого села,
от этой песни замирая,
девчонка милого ждала.
И чтобы он её дождался,
прижался к трепетным плечам…
Да чтоб никто не догадался,
о чём я плачу по ночам.

ПЕСНЯ
Что было, то было:
закат заалел…
Сама полюбила —
никто не велел.
Подруг не ругаю,
родных не корю.
В тепле замерзаю,
и в стужу горю.
Что было, то было…
Скрывать не могла.
Я гордость забыла —
при всех подошла.
А он мне ответил:
Не плачь, не велю.
Не ты виновата,
другую люблю…
Что было, то было!
И — нет ничего.
Люблю, как любила,
его одного.
Я плакать — не плачу:
мне он не велит.
А горе — не море.
Пройдёт. Отболит.

* * *
На огромной клумбе у вокзала,
Ветром наклонённая к земле,
Поздняя ромашка замерзала,
Трепеща на высохшем стебле.
Выгибала тоненькое тело
И сопротивлялась, как могла.
Словно до последнего хотела
Быть хоть каплей летнего тепла!..
Поезда вдали гудели встречным.
Люди шли, от ветра наклонясь.
И ромашка чем-то бесконечным
Показалась каждому из нас:
Чистой веткой молодой берёзки.
Тополиным пухом по весне.
Первым снегом. Брызгами извёстки
На ещё не крашенной стене…
Не одно, наверно, сердце сжалось:
Что поделать — каждому своё!
Только в сердце врезалась не жалость —
Маленькое мужество её.

ГРОЗА
Гроза пришла светло и смело!
Но я в грозу ушла одна.
И лишь секунду пожалела,
Что я горда, что я сильна.
Зачем она — ему ли, мне ли —
Такая поздняя гроза?
Зачем ещё позеленели
Мои зелёные глаза…