Антология женской поэзии

Анна Андреевна Ахматова – великая русская поэтесса, совесть русской интеллигенции; у нее не было восторженных стихов о революции 1917 года, о строительстве социализма, о пятилетках и коллективизации, и нет ничего удивительного в том, что ее творчество, официально не запрещенное, всегда находилось под бдительным оком партийно-литературной номенклатуры.

В своих дневниковых записях Ахматова писала: “После моих вечеров в Москве (весна 1924 года) состоялось постановление о прекращении моей литературной деятельности. Меня перестали печатать в журналах и альманахах, приглашать на литературные вечера. Я встретила на Невском М.Шагинян. Она сказала: “Вот вы какая важная особа: о вас было постановление ЦК: не арестовывать, но и не печатать”.

После постановления ЦК Анну Андреевну лишили продовольственных карточек. В 35 лет Ахматовой определили нищенскую пенсию… по старости, которой хватало, как писала Н.Я.Мандельштам, на спички и папиросы. Поэтесса, скажет кто-то, могла жить на гонорары за книги. Какие книги?! До 1921 года вышло пять стихотворных сборников. После этого, в течение 19-ти лет, – ни одной новой книги, пока ею в конце 1939 года – и почему-то с благосклонностью?! – заинтересовался Сталин.

В 1940 году вышел сборник “Из шести книг”, но через полтора месяца книжка была запрещена к продаже и выброшена из всех библиотек страны: Сталин принял “Клевету” (1922) за современное произведение (автор не поставил под стихотворением дату).

После войны, в 1945 году, на вечере поэтов в Колонном зале Анну Андреевну приветствовали долгой овацией. Весь зал встал. Потом (легенда это, быль или анекдот – трудно сказать) передавали, что узнавший об этом Сталин спросил:

– Кто организовал вставание?

В августе 1946 года сталинский любимец А.Жданов (уплетавший в месяцы ленинградской блокады копченую колбасу, пирожные и персики) в своей изуверской речи о журналах “Звезда” и “Ленинград” окрестил Ахматову представительницей “безыдейного, реакционного литературного болота”.

Созданная Сталиным и его страшными приспешниками система ломала поэтов, ставила их не раз на колени. Эпиграфом к стихотворению “Ей страшно, и душно, и хочется лечь…” Александр Галич взял ахматовские строки, написанные поэтессой в 1950 году и опубликованные в софроновском “Огоньке” в тщетной надежде облегчить участь арестованного сына, спасти ему жизнь:

И благодарного народа
Он слышит голос, – Мы пришли
Сказать: где Сталин, там свобода,
Мир и величие земли.

Но Галич оправдал поэтессу и мать за эти плохие стихи (“каждая строчка, и слово, и слог скрипят на зубах, как песок”):

По белому снегу вели на расстрел
Над берегом белой реки,
И сын ее вслед уходившим смотрел
И ждал этой самой строки…
Торчала строка, как сухое жнивье,
Шуршала опавшей листвой…
Но Ангел стоял за плечом у нее
И скорбно кивал головой.

Так что советско-тоталитарная действительность безжалостной бороздой прошла по судьбе поэтессы, ежедневно ожидавшей ареста и обыска в течение почти 20-ти лет. В книге Эммы Герштейн “Мемуары” (1998), в главе “Реплики Ахматовой”, приведена фраза: “Эмма, что мы делали все эти годы?.. Мы только боялись!” И вот в таком душевном состоянии, в самый трудный период своей жизни А.Ахматова написала поэму “Реквием” (1935-1940) – яростное обличение сталинских беззаконий:

Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.¹

Реквиемом обычно называют католическое богослужение по умершему, а так же траурное музыкальное произведение для хора и оркестра. На традиционный латинский текст Реквиема писали музыку и В.А.Моцарт, и Г.Берлиоз, и Дж.Верди.

По свидетельству литературоведа В.Виленкина, в 30-40-е годы Ахматова серьезно занималась изучением личности Моцарта и его творчества, в особенности “Реквиема”. Канонический текст мессы, особенно молитва (Stabat Mater), обращенная к скорбящей Матери, не мог не повлиять на произведение Ахматовой. Кстати, в своих записных книжках поэтесса называет поэму по-латыни – Requiem.

Во вступлении к публикации “Реквиема” (“Октябрь”, 1957, #3) Зоя Томашевская отмечает: “Реквием” Анны Ахматовой сложился из отдельных стихотворений, написанных в 1935-1940 годах и связанных с трагическими событиями в ее жизни. Окончательный цикл “Реквиема” сформировался, по-видимому, к началу 60-х годов”. Лучшее, пожалуй, стихотворение в “Реквиеме” (“Это было, когда улыбался…”) Ахматова включила в цикл только в 1962 году.

Дм.Хренков в книге “Анна Ахматова в Петербурге – Петрограде – Ленинграде” (1989) пишет: “…в 1964 году подруга Ахматовой Любовь Давыдовна Большинцова читала мне один из вариантов “Эпилога”, который, как она утверждала, был только что продиктован Анной Андреевной”.

Большая часть “Реквиема” – ее самые “крамольные” части – долгие годы существовали в памяти Анны Андреевны и нескольких ее ближайших друзей, заучивавших поэму наизусть, чтобы – случись что! – не было вещественных доказательств у ежовских и бериевских “мальчиков кровавых”.

“В те годы, – пишет Л.К.Чуковская в своем предисловии к “Запискам об Анне Ахматовой”, – Анна Андреевна… навещая меня, читала мне стихи из “Реквиема” тоже шепотом, а у себя в Фонтанном Доме не решалась даже на шепот: внезапно, посреди разговора, она умолкала и, показав глазами на потолок и стены, брала клочок бумаги и карандаш; потом громко произносила что-нибудь очень светское: “Хотите чаю?” или “Вы очень загорели”, потом исписывала клочок быстрым почерком и протягивала мне. Я прочитывала стихи и, запомнив, молча возвращала их ей. “Нынче ранняя осень”, – громко говорила Анна Андреевна и, чиркнув спичкой, сжигала бумагу над пепельницей”.

В числе верных людей, заучивавших “Реквием”, – жена Осипа Мандельштама Надежда Яковлевна. В личной беседе известный ахматовед Михаил Михайлович Кралин сказал мне, что Нина Антоновна Олешевская-Ардова поведала ему, что и она, когда Ахматова появлялась в Москве, заучивала фрагменты из “Реквиема”.

Мне кажется весьма вероятным предположение Дм.Хренкова о том, что Ольга Берггольц запоминала стихи из “Реквиема” по просьбе автора и потому, что они, бесконечно доверяя друг другу, общались в годы создания ахматовской поэмы, и потому, что Берггольц в октябре 1939 года тайно писала созвучные “Реквиему” стихи:

Неужели вправду это было:
На окне решетки, на дверях?..
Я забыла б – сердце не забыло
Это унижение и страх.

Лишь в конце 1962 года Ахматова занесла текст “Реквиема” на бумагу и передала для публикации в “Новый мир” – не напечатали. В 1963 году “Реквием” был впервые опубликован в Мюнхене. В СССР ахматовское произведение полностью напечатали в 1987 году (“Октябрь”, #3; “Нева”, #6), когда широкий общественный резонанс получили такие произведения, как поэма А.Твардовского “По праву памяти”, как романы “Белые одежды” В.Дудинцева и “Жизнь и судьба” В.Гроссмана. “Реквием” встал в один ряд с этими блистательными произведениями русской литературы.

Я понимаю, почему видный исследователь ахматовского творчества А.Павловский, профессор Е.Эткинд и московский литературовед С.Лесиевский называют “Реквием” поэмой: в нем отражена эпоха, личные переживания автора, как клокочущие ручейки, вливаются в помутневшую реку народного горя. И позволю себе обратить ваше внимание на давнее суждение почтенного литературоведа Н.М.Жирмунского о том, что тяготение к цикличности – одна из существенных черт поэзии Ахматовой, и напомнить лермонтовские строки:

Умчался век эпических поэм,
И повести в стихах пришли в упадок.

“Реквиемы, как я полагаю, – поэма лирических размышлений, ставший лирикой эпос или, если хотите, цикл. Кстати, А.Ахматова называла “Реквием” и поэмой, и циклом.

Циклу предшествует эпиграф-автоцитата из стихотворения “Так не зря мы вместе бедовали…” (1961):

Нет! И не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл,
Я была тогда с моим народом, –
Там, где мой народ, к несчастью, был.2

Эти 4 строки предложил сделать эпиграфом к поэме “Реквием” пришедший в гости к Ахматовой писатель и правозащитник Лев Копелев, позднее высланный из страны, и поэтесса в ту же минуту согласилась с ним.

Когда в 1964-65 годах готовился ахматовский сборник “Бег времени” (1965), куда предполагалось (этого так и не случилось!) включить “Реквием”, поэт Алексей Сурков, руководящее лицо в Союзе писателей, требовал снятия эпиграфа: при Советскиой власти, мол, народ не мог находиться в каком “несчастье”.

В “Реквиеме” оживает эпоха сталинщины – эпоха массовых репрессий, общего оцепенения, страха, разговоров шопотом, и вместе с тем поэма основана на реальных фактах ахматовской жизни, неотделимой от судеб тех несчастных женщин, с которыми 17 месяцев стояла Ахматова в тюремных очередях:

Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей –
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своею слезою горячею
Новогодний лед прожигать.
Там тюремный тополь качается,
И ни звука – а сколько там
Неповинных жизней кончается…

Трижды (1935, 1938, 1949) арестовывали ее сына Льва Гумилева, востоковеда, географа, этнографа, философа, бросали в пучину сталинских лагерей только за то, что он является сыном замечательного русского поэта Николая Гумилева.

Зная популярные строки из “Реквиема”: “Муж в могиле, сын в тюрьме, / Помолитесь обо мне”, – но не имея представления о биографии поэтессы, многие читатели и даже филологи с непоколебимой уверенностью утверждают, что в первой строке речь идет о Николае Гумилеве. Думаю, что это не так: Анна Ахматова и Николай Гумилев развелись еще до октябрьского переворота 1917 года; Гумилев расстрелян в 1921 году; в начале работы над “Реквиемом” Анна Андреевна была женой ученого-искусствоведа Н.Н.Пунина, в 1938 году они расстались. Когда Пунин в 1953 году погиб в лагере под Воркутой, Ахматова написала строки, полные неутоленной скорби и, может быть, неушедшей любви:

И сердце то уже не отзовется
На голос мой, ликуя и скорбя,
Все кончено… И песнь моя несется
В пустую ночь, где больше нет тебя.

Так что, видимо, слова “Муж в могиле” относятся к Н.Н.Пунину, ибо небольшие коррективы вносились в “Реквием” вплоть до конца 1962 года, когда Анна Андреевна решилась наконец занести хранившийся в памяти текст поэмы на бумагу.

Английская исследовательница творчества поэтессы Аманда Хейт в книге “Анна Ахматова. Поэтическое странствие” (1991) приводит строфу из “Реквиема”:

Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла –

и пишет, со слов Ирины, дочери Н.Н.Пунина, что та прекрасно помнит то октябрьское утро 1935 года, когда арестовали ее отца. Она с братишкой и были теми плачущими детьми, о которых говорится в стихотворении. Кроме горницы и божницы, все было наяву.

Строки из “Реквиема”: “Буду я, как стрелецкие женки,³ / Под кремлевскими башнями выть” – отразили вполне реальный факт: после ареста Льва Гумилева и Н.Н.Пунина Ахматова обращалась с письмом к Сталину о помиловании сына и мужа.

Разрыв с Пуниным больно ударил по Анне Андреевне. Да, она освободилась от груза незаслуженных обид и каменного безразличия к себе, и день разрыва вроде бы назван светлым, но, вчитываясь в ахматовские строки 1939 года (Ахматова сугубо интимное стихотворение “Приговор” сделала V главкой в “Реквиеме”), понимаешь, что так трудно будет справиться с личной бедой и “память до конца убить”.

Личное горе женщины не идет, однако, ни в какое сравнение с горем матери. Ориентация поэмы на жанр заупокойной мессы, посвященной памяти усопших, помогает Ахматовой подняться над личной болью и слиться с общим страданием. Страдание Матери в “Реквиеме” – это точный слепок мучений самой Ахматовой и отражение страданий идущего на крест Христа.

Образ Матери и казненного Сына соотнесены с евангельской символикой и другими образами Евангелия: в “Распятии”, десятом стихотворении цикла, среди тех, кто стоит у Креста, мы видим не только Мать, но и Иоанна, и Марию Магдалину, потерявшую Христа и обретшую его лишь тогда, когда он явится к ней после Воскресения.

“Звезды смерти” – библейский образ, явившийся символом сталинской эпохи, образ, возникший в Апокалипсисе.⁴ “Пятый Ангел вострубил, и я увидел Звезду, падшую с неба на Землю, и дан ей был ключ от кладязя бездны. Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи; И помрачилось Солнце и воздух от дыма из кладязя. Из дыма вышла саранча на Землю…” (Откровение Иоанна Богослова, 9:1-3):

Звезды смерти стояли над нами…
(“Вступление”, 1935);

И скорой гибелью грозит
Огромная звезда.
(V, 1939).

Есть в “Реквиеме” и художественные приметы фольклора: это и интонация горестного народного плача, начинающаяся строкой “Уводили тебя на рассвете” (гл.1), кончающаяся строкой “Под кремлевскими башнями выть” и повторяющаяся в других частях поэмы (например: “Семнадцать месяцев кричу”); это и народно-песенные мотивы (“Тихо льется тихий Дон…”); это и образ “льющейся реки”, часто связываемый в фольклоре со слезами. Из сугубо профессиональных литературных приемов отмечу звуковой ряд эпилога (громыхание черных марусь, хлюпанье постылой двери, вой старухи и доминирующую в поэме аллитерацию на “р”, которая иммитирует звучание колокола и набата. Вслушайтесь, пожалуйста, в первые пять строк “Реквиема”:

Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними “каторжные норы”
И смертельная тоска.

И хотя сама Ахматова декларировала демократический, понятный стиль своего произведения:

Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов, –

есть в “Реквиеме” и образы-слова, которые может понять, осмыслить только вдумчивый, опытный читатель:

И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною ослепшею стеною.

Спору нет, Ахматова имеет в виду кирпичную стену в Ленинграде, у которой она стояла с передачей для арестованного сына. И конец поэмы – чисто ленинградский: “И тихо идут по Неве корабли”. Да, ленинградская тюремная стена может быть названа “ослепшей”: она, холодная, каменная, не увидела горе тех, кто стоял здесь, рядом с ней.

Но в поэме есть и другие, уже упомянутые мною строки:

Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.

Так два понятия, две стены, слились в понятие единое. В новом контексте эпитет “ослепшая” может быть отнесен и к кремлевской стене, за которой находились те, кто, словно слепцы, не видели народного горя. И еще одна ассоциация: между владыками и народом стояла глухая стена.

Думаю, что А.И.Солженицын в письме к автору “Реквиема” был не совсем точен: “…это была трагедия народа, а у вас – только трагедия матери и сына”. Приведу также высказывание И.Бродского: “…на самом деле Ахматова не пыталась создать народную трагедию”. Я же дерзну не согласиться с этими суждениями: немало ахматовских произведений, в том числе и “Реквием”, являются точным отражением народной трагедии в годы тоталитаризма. Не случайно лозунгом московского общества “Мемориал” стали такие слова из “Реквиема”: “Хотелось бы всех поименно назвать…”

Если не привести много цитат, то вряд ли мне удастся доказать, что “Реквием” – эпицентр ахматовского творчества, что “до” и “после” поэмы возникали произведения, которые могли бы по полному праву стать новыми главками или фрагментами “Реквиема”. Все в этих произведениях: и тема, и тональность, и созвучие поэтических образов – родственно по главной сути.

Еще за 14 лет до работы над поэмой, в 1921 году, одно свое стихотворение Ахматова начала строчками:

Все расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло…

В IX главке “Реквиема” читаем:

Уже безумие крылом
Души накрыло половицу, –

А в “Прологе” (1960) снова повторяется этот же образ:

Я не искала прибыли
И славы не ждала,
Я под крылом у гибели
Все тридцать лет жила.

В 1935 году, в начале работы над “Реквиемом”, появилось такое стихотворение:

Зачем вы отравили воду
И с грязью мой смешали хлеб?
Зачем последнюю свободу
Вы превращаете в вертеп?
За то, что я не издевалась
Над горькой гибелью друзей?
За то, что я верна осталась
Печальной родине моей?
Пусть так. Без палача и плахи
Поэту на земле не быть.
Нам – покаянные рубахи,
Нам со свечой идти и выть.

Я подчеркнул последнее слово, чтобы вы вспомнили уже дважды упомянутую строку из поэмы: “Под кремлевскими башнями выть”.

Отчетливо перекликается с “Реквиемом” ахматовское стихотворение “Все ушли, и никто не вернулся…” (1959). Приведу лишь одну строфу из него:

Разлучили с единственным сыном,
В казематах пытали друзей,
Окружили невидимым тыном
Крепко слаженной слежки своей.

Об этом стихотворении А.И.Солженицин написал Анне Андреевне: “…это не вы говорите, это Россия говорит”.

Строфа из “Реквиема”:

Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой,
Кидаюсь в ноги палачу,
Ты сын и ужас мой, –

“аукнулась” в стихотворении “Так не зря мы вместе бедовали…” (1961):

Не за то, что чистой я осталась,
Словно перед Господом свеча,
Вместе с вами я в ногах валялась
У кровавой куклы палача.⁵

Ахматовскую “Поэму без героя” (1940-62), напечатанную лишь в 1976 году, можно смело назвать своеобразным продолжением “Реквиема” (1935-40). Обратили внимание на датировку? В записной книжке Ахматова записала, что рядом с “Поэмой без героя”, “Тонущей в музыке, шел траурный Requiem, единственным аккомпанементом которого может быть только Тишина и резкие отдаленные удары похоронного звона”.

Напомню отрывки из “Поэмы без героя”:

Ты спроси у моих современниц,
Каторжанок, “стопятниц”,⁶ пленниц,
И тебе порасскажем мы,
Как в непамятном жили страхе,
Как растили детей для плахи,
Для застенка и для тюрьмы.
…………………………………………..
Пытки, ссылки и казни – петь я
В этом ужасе не могу.

Аналогичные ахматовские строки из записей приводит Анатолий Найман в “Рассказах об Анне Ахматовой”:

И вовсе я не пророчица,
Жизнь моя светла, как ручей,
А просто мне петь не хочется
Под звон тюремных ключей.

Приведу также две строфы из стихотворения “Годовщину последнюю празднуй…” (1938), созвучного многим строфам “Реквиема”:

Пар валит из-под царских конюшен,
Погружается Мойка во тьму,
Свет луны как нарочно притушен,
И куда мы идем – не пойму.

Меж гробницами внука и деда
Заблудился взъерошенный сад.
Из тюремного вынырнув бреда,
Фонари погребально горят.

Да и в центре маленькой поэмы “Путем всея земли” (1940), публикующейся во многих российских и зарубежных изданиях рядом с “Реквиемом”, – образ похоронных саней, ожидание смерти, колокольный звон Китежа (Китеж – старорусский город из легенды-сказки, будто бы погрузившийся в озеро Светлояр и таким образом укрывшийся от разорения татарами. – Р.Б.) как панихида по собственной загубленной жизни.

Конечно, Анна Андреевна в послесталинские времена почувствовала большое нравственное облегчение, хотя рецедивы сталинщины, особенно всевластие цензуры, не раз давали о себе знать. Очень переживала она за своего любимого ученика Иосифа Бродского, арестованного, засланного и выгнанного из страны.

Утешением были отзывы читателей о ее стихах, о “Реквиеме”, ходившем в Самиздате. В одном из лагерей появилась самодельная книга из бересты, сшитая веревкой. Такое “издание” “Реквиема” попало к Ахматовой и стало дорогой для нее реликвией.

“Давала читать R[equiem]. Реакция почти у всех одна и та же. Я таких слов о своих стихах никогда не слыхала. (“Народные”). И говорят самые разные люди” (из дневниковых записей А.Ахматовой, 13 декабря 1962 года). Именно – народные:

И я молюсь не о себе одной…
…………………………………………..
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ…

Языковый штамп “написана кровью сердца” при характеристике бессмертной поэмы А.А.Ахматовой обретает черты высокого художественного образа. Этого не желают понимать критики и поэты национал-патриотического толка: “…не считаю цикл стихов “Реквием” крупнейшим достижением Ахматовой” (Ирина Белянчикова); “Мне не нравится в Ахматовой гигантомания… никто не заметил, что Ахматова этой поэмой ставит памятник себе…” (Юрий Кузнецов) и т.п.

К счастью, лучшие представители нашей литературы оценили ахматовское произведение по-иному: “Это поистине народный “Реквием”: плач по народу, средоточие всей боли его” (Юрий Карякин); “В наше время написано несколько великих произведений, в том числе “Тихий Дон”, “Василий Теркин”, “Реквием” Ахматовой” (Виктор Астафьев). К сказанному добавить нечего.

¹ “Марусями” называли в народе машины для перевозки арестантов. Существовало и другое название – “черный ворон”, “воронок”. Видите ли вы в предпоследней строке намек на зловещий образ тирана (Сталин большую часть года носил сапоги)?

2 Профессор Виктор Эрлих (США) считал, что Ахматова сознательно разделила с соотечественниками все тяготы своей эпохи; потому и не уехала.

3 В 1698 году Петр I, спешно возвратившись из-за границы, жестоко подавил стрелецкий бунт. Казни стрельцов происходили у Кремлевской стены.

4 Апокалипсис – часть Нового Завета, содержащая “пророчества” о “конце света”.

5 А.И.Павловский в книге “Анна Ахматова. Жизнь и творчество” (1991) высказал мнение, что под “кровавой куклой палача” можно, скорее всего, подразумевать Л.Берию. Насколько мне известно, Ахматова писала Сталину, была с просьбой об освобождении сына у Авеля Енукидзе, – в НКВД она не ходила.

6 “Стопятницами” называли тех, кто – обычно после отбытия лагерного срока или ссылки – должен был селиться за 105 километров от столицы.