Из воспоминаний о Любови Якушевой

Из воспоминаний о Любови Якушевой

Опубликовано: книга “Любовь Якушева. Сокровенное. Неопубликованные стихи”. М., Литературно-художественное агенство «Лира», 1998.

Стихотворения <…> Любови Борисовны я впервые увидел в середине 70-х годов. В Московском университете студенты вывешивали стенгазеты, и в них печатали свои стихотворения. Некоторые были подписаны: Якушева. С первых же стихов стало ясно: это не стихи в стенгазете, это стихи в русской поэзии. Я побоялся, что они пройдут мимо меня, и, стоя около стенгазетных полотнищ, переписывал произведения Л.Якушевой. По полчаса и дольше, из нескольких номеров. Уже тогда можно было почувствовать, что в русской поэзии появилась новая сила. <…>

[Из письма профессора, филолога-фонетиста Панова М.В.]

Я познакомилась с Любовью Якушевой на Вступительных экзаменах в МГУ им. Ломоносова, летом 1972 г. Она сразу поразила меня редким сочетанием веселья и внутреннего спокойствия, собранности, – качеств необычных среди волнующихся, возбуждённых абитуриентов. Мы сдавали экзамены по отделению классической филологии и обе поступили, оказались в одной группе (единственной на этом отделении). Тогда учиться на классическом отделении было гораздо сложнее, чем теперь. Трудность была не только в самом изучении древнегреческого и немецкого, латинского и новогреческого языков, древних литератур и т.д., но и в необычайной требовательности наших преподавателей. В те годы, когда не было ни лицеев, ни гимназий, ни древних языков в школах, – на филологических факультетах университетов востребованными были очень небольшое количество эрудированных, потенциально высоко квалифицированных кадров для науки. На классическом отделении нас было всего 10 человек, но уж и требования к нам были высочайшими!
Со всеми требованиями и трудностями учёбы Люба справлялась прекрасно, несмотря на далеко неблагополучное состояние здоровья. Кроме того, она параллельно училась на вечернем отделении исторического факультета МГУ, по отделению теории и истории искусств. А до учёбы в университете успела закончить музыкальное училище.
Вот таким было начало этой необыкновенной жизни. Конечно, большинство преподавателей сразу оценили редкую одарённость и творческий потенциал Любы; с некоторыми из них у неё сложились дружеские отношения, сохранившиеся до самых последних дней её жизни. Своей специализацией она выбрала тогда малопопулярную среди филологов-классиков область – новогреческую литературу. Если знание новогреческого языка открывало в те годы конкретные, практические перспективы, то к изучению литературы новогреческой обращались единицы: в 70-е годы трудно было найти научного руководителя, достаточно компетентного в определённых проблемах новогреческой литературы. Тогда я не вполне поняла её выбор, но теперь, спустя годы, мне стало ясно насколько всё, чем занималась Люба, было осмысленным; закономерным и целенаправленным. Её абсолютная организованность в творчестве, в учёбе, в любом порученном ей деле, не мешала ей быть человеком общительным, весёлым, с редким чувством юмора, необычайно обаятельным.
Мы были с ней друзьями, но даже я долго не знала, что она тяжело больна и болезнь её неизлечима.
И невозможно было поверить, что человек настолько физически слабый может ко всему, что он делает, относиться так ответственно, вдохновенно, как Люба: классическая филология, новогреческая литература, история искусств, музыка – вот сфера её интересов и деятельности. И ещё – поэзия сопутствующая ей с детства. Ведь Люба была настоящим поэтом!
Каждая из этих составляющих требует от человека полной отдачи. Кроме такого необычного комплекса, Любу всерьёз занимали переводы, и не с подстрочников (как это нередко бывает у поэтов), а с тех языков, которыми она реально владела.
Казалось бы, хоть в какой-то из этих областей наук и искусств можно было бы позволить себе быть дилетантом. Но нет! Во всём, что делала Любовь Якушева, её отличало редкое чувство профессионального самосознания. Сколько здоровых людей не успевают за всю свою жизнь так реализовать себя хотя бы в одной области, как смогла Любовь Якушева сразу в нескольких, за короткую, – в 37 лет, жизнь.

[Из воспоминаний доцента кафедры классической филологии МГУ Тамары Фёдоровны Тетерик]

Судьба свела меня с Любой Якушевой в тот период её жизни, о котором она позднее писала в стихотворении «Автобиография»:

Алкей, Катулл, – и новая любовь
в тебя вошла, и древность возродилась,
и ты своей учёностью гордилась…

Это был 1972 год – год нашего поступления на отделение классической филологии Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. К этому времени она уже окончила музыкальное училище и работала педагогом в музыкальной школе.
Я довольно скоро поняла, что Люба человек очень способный. Иногда, после тяжких мучений дома над каким-нибудь сложным периодом латинского текста, мы собирались в аудитории до начала занятий и пытались вместе справиться с грамматическими тонкостями. Но приходила Люба и переводила не только легко, но и удивительно изящно. Тогда я ещё не знала, что за этой лингвистической чуткостью стоит её собственное поэтическое творчество. Я многого не знала о Любе в то время. Например о том, что она одновременно с филологическим факультетом учится на отделении истории искусств исторического факультета. Или о том, насколько тяжело она больна. Люба никогда не говорила о своей болезни. И занятия Люба почти никогда не пропускала.
…В середине первого курса нашу группу объединило и сплотило увлечение латинским театром. Под руководством нашего преподавателя Николая Алексеевича Фёдорова мы поставили и сыграли на латинском языке пьесу средневековой писательницы Гротсвиты «Дульциций». Из нравоучительной христианской пьесы получился весёлый мюзикл. Душой этого спектакля стала Люба. Она сыграла главную роль – Дульциция. Люба пела, танцевала, играла на фортепьяно. И всё это делалось так искренне и весело, что рядом с ней невозможно было играть в полсилы. Откуда была эта лёгкость у тяжело больного человека? Я и сейчас не могу понять, где Люба взяла силы, чтобы выйти на сцену университета им. Гумбольдта в Берлине (куда был приглашён наш студенческий театр) после тяжёлого приступа болезни. Всё это было на моих глазах: и врачи скорой помощи в студенческом общежитии, и больное, измученное лицо Любы на подушке, и через день – опять улыбка, смех, лукавство на сцене. Люба знала, как мы ждали все этого выступления и не могла подвести нас. <…>