Антология женской поэзии

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА ЧЮМИНА
1858-1909

В наши дни О. Н. Чюмину вспоминают чаще как плодовитую переводчицу,
давшую до сих пор непревзойденный русский текст гневною стихотворения
Байрона “Авторам билля, направленного против разрушителей машин”, где
великий порт, обличая гнет капиталистов, писал, что в Британии “ценятся
жизни дешевле чулка”.
Однако современники Чюминой знали ее как поэта-лирика с многообразной
тематикой. Ей были не чужды и гражданские мотивы, и пейзаж в стихах, и чисто
интимная поэтическая исповедь. Годы активной литературной деятельности
Чюминой совпали с периодом известного упадка и усталости русской поэзии,
отсутствия больших новых талантов. Политическое безвременье, реакция 80 –
начала 90-х годов накладывали свою гнетущую печать и на поэтическое
творчество. Грусть и неясные, томительные грезы, своеобразные романтические
веяния окрашивают стихотворения Чюминой, что было характерно для многих
русских поэтов той поры и коренилось в неудовлетворенности существовавшими в
стране порядками. Однако звучали в творчестве поэтессы и другие ноты:
чувство восхищения подвигом борцов прошлых лет (стихотворение “На страже”) и
напряженное ожидание новой грозы и бури.
Родилась О. Н. Чюмина в Новгороде, в старинной военной семье,
происходившей от татарского князя Джюмы. Детство и отрочество ее прошли в
Финляндии, где был расквартирован полк, в котором служил отец; четырнадцати
лет Ольга Николаевна переехала вместе с семьей в Новгород. Любя театр и
музыку, готовилась к поступлению в консерваторию; стихи писала, не придавая
им значения. В 1886 году она вышла замуж за офицера Г. П. Михайлова и стала
жить в Петербурге. Еще в 1882 году стихотворение Чюминой без ее ведома
появилось в газете. С того времени она стала печататься в лучших журналах
России – “Вестнике Европы”, “Русской мысли”, “Русском богатстве”, “Северном
вестнике”, “Мире божьем”. Чюмина была знакома с А. Н. Плещеевым, Я. П.
Полонским, дружна с А. П. Чеховым и К. С. Станиславским, который называл ее
“самым верным другом Художественного театра”. Она автор нескольких повестей
и романов, в частности “На жизнь и смерть” (1895) и “За грехи отцов” (1896).
Писала она и в драматическом жанре: четыре ее пьесы шли на сцене
Александрийского театра. В революцию 1905 года сотрудничала в оппозиционной
царскому правительству прессе, под псевдонимом Бой-Кот и Оптимист
публиковала сатирические стихи и фельетоны. Однажды такая публикация едва
не привела к аресту автора.

Сборники стихотворений О. Н. Чюминой выходили в 1888 и 1897 годах,
затем в 1905 году (“Новые стихотворения”) и в 1908 году (“Осенние вихри”).
Список иностранных поэтов, переводимых ею, обширен: здесь Шекспир и Гюго,
Мюссс и Теннисон, Леконт де Лиль и Петефи, “Божественная комедия” Данте и
“Потерянный рай” Мильтона.

У БОЛОТА

П. А. Козлову

У пруда с зеленой тиной,
Над которым молчаливо
Наклонилася вершиной
Зеленеющая ива;

На ковре из мха пушистом,
Где кувшинчиков немало,
Под весенним небом чистым
Птичка мертвая лежала.

А кругом, тесня друг друга,
Уж слеталися пичужки,
И в болоте, с перепуга,
Громко квакали лягушки.

“Как? Убилась? Добровольно?
Вот так случай! И с чего бы?” –
Возмущалися невольно
Царства птичьего особы.

“Ведь народ-то нынче спятил!
Где приличия законы?” –
Возгласил суровый дятел.
“Верно!” – каркнули вороны.

“Случай просто небывалый
(Дайте мне понюхать соли…),
И другие ведь, пожалуй,
Пожелают также воли;

И другим, пожалуй, скоро
Лес покажется наш тесен –
Не найдут они простора
Для своих безумных песен…

С жаждой солнечного света,
С жаждой “нового” чего-то
Улетят они, как эта,
От родимого болота!” –

“Что им в солнце, не пойму я? –
Молвил сыч, сердито хмурясь. –
В темноте всегда живу я
И от солнца только жмурюсь”. –

“Бесполезно это пенье! –
Крик послышался наседки. –
Лишь в курятнике спасенье,
И всего нужнее – детки…” –

“Жизнь дана для наслажденья!” –
Молвил чиж с цветком в петличке,
Поощренный, без сомненья,
Взором ласковым синички.

“Ах, что слышу я? – крикливо
Тут вмешалася сорока,
Не сдержав нетерпеливо
Слов язвительных потока. –

Глупость – эти дарованья,
И поэзия, и чувство…
В мире есть одно призванье –
Акушерское искусство!

Нет почетнее занятья,
И прекраснее, и выше, –
И об этом прокричать я
Хоть сейчас готова с крыши!..”

Так, собравшися толпою
Под весенним небом чистым,
Птицы, споря меж собою,
Оглашали воздух свистом…

А под сенью ив зеленых
Птичка мертвая лежала –
И суждений просвещенных,
К сожаленью, не слыхала…

Июнь 1888

БЕССОННОЙ НОЧЬЮ

Посвящается
Зое Юлиановне Яковлевой

Все в доме затихло, лишь ночь голубая
Глядит безучастно в окно,
И сердце гнетет тишина гробовая,
И, мнится, все ею полно.

Лишь месяца отблеск из ниши оконной
Ложится пятном на полу,
И маятник старый стучит монотонна,
И мыши скребутся в углу.

Исчезли волшебного мира виденья,
Перо выпадает из рук,
И после короткой минуты забвенья
Томит безнадежный недуг.

Мучительней жаждет душа перемены
И к свету стремится из тьмы,
И мнится, что давят меня эти стены,
Как своды тюрьмы.

Лицо разгорается яркою краской,
Горит голова, как в огне,
И в эти минуты несбыточной сказкой
Былое является мне.

Возможно ль, что жизнь существует иная,
С тревогой, страстями, борьбой?..
И сердце гнетет тишина гробовая
Еще безнадежней собой,

Свеча догорела – лишь месяц уныло
Сиянье дрожащее льет,
И сердце то бьется с удвоенной силой,
То сразу замрет…

1895

НА СТРАЖЕ

Сказать “прости” всем обольщеньям жизни,
Где злобствуем, и боремся, и лжем,
Найти приют в неведомой отчизне
За рубежом?

Но души есть, где истина – все та же,
Где тот же свет божественной любви, –
И если вы, стоящие на страже,
Погасите светильники свои,

И если вы бежите с поля брани, –
Кто в сумерках, сгустившихся кругом,
Укажет нам неведомые грани,
Различье меж добром и злом?

Кто воскресит забытые восторги,
Возвышенно-прекрасные мечты
И от толпы, бушующей на торге,
Нас приведет к святыне красоты?

Пусть небеса удушливы и мрачны;
Чем гуще тьма – тем путнику нужней
Сияющий во тьме огонь маячный,
Отрадный свет сторожевых огней!

1896

* * *
Если снежные вершины
Озарит весенний луч –
Разорвав снегов плотины,
Хлынут с силою в долины
Воды с круч.

Если думы и волненья
В сердце зреют, как зерно, –
Им налиться в песнопенья
Суждено.

Если плен снося суровый,
На цепи орел живет –
Он когда-нибудь оковы
Разорвет.

И когда нигде просвета
Не видать, и мрак глубок –
Это значит: миг рассвета
Недалек.

* * *
Когда посеяно зерно
Добра, и правды, и свободы –
Придет пора, и даст оно
Благие всходы.

Когда от дольней суеты
Стремится дух в обитель света –
Влечет к святыне красоты
Мечту поэта.

Когда сильней порывы бурь,
Когда кругом бушует вьюга –
Нам грезятся небес лазурь
И зелень луга.

Когда упасть готовы мы,
Как срезанный на ниве колос, –
Нам часто слышится из тьмы
Призывный голос.

И вновь – герои, не рабы –
Мы поднимаемся из праха
Для жизни новой, для борьбы,
Не зная страха.

Пусть говорят: пророков нет
И к пониманью сердце глухо, –
Над миром злобы и сует
Есть царство духа.

Есть царство света и добра;
Над ложью, призрачной и бледной,
Оно блеснет – придет пора –
Зарей победной!

Ноябрь 1896

* * *
Над морями темно-синими,
Над безбрежными пустынями
Птицы тянутся на юг,
Вихри буйные, удалые
Гонят листья запоздалые
Под напев осенних вьюг.
Духом смерти все развеяно –
Все, что радостно взлелеяно
Летом красным и весной.
В ночь глухую, в ночь холодную
Вихрь поет ему отходную
На прогалине лесной.

* * *
Звезда предутренних туманов,
Крик петела в полночный час –
От наважденья, злых обманов,
От чар ночных будите нас.

Под власть неодолимой дремы
Ужель мы так же попадем,
Как Петр, пришедший за Вождем
К первосвященнику в хоромы?

Нет, будем бодрствовать в ночи,
Чтоб не смутил нас криком петел,
Чтоб бодрый духом каждый встретил
Рассвета алого лучи!

ПАМЯТИ ЛЕРМОНТОВА

Тянутся горы далекою цепью,
Коршун в лазури кружится над степью,
Ветер качает ковыль,
Ветер повеял вечернею лаской,
В сердце воскресла волшебною сказкой
Старая быль.
Здесь у подножья горы-великана,
В зареве молний, во мгле урагана,
Пал он – певец молодой,
Там, где пышней разрослася осока,
Высится в горной степи одиноко
Камень седой.

Люди в стремленье к наживе упорном
Путь проложили к вершинам нагорным,
Грозный разрушив оплот;
Умер Кавказ непокорный и дикий,
Пали твердыни, – один лишь великий
Гений поэта – живет.

ПРОБУЖДЕНИЕ ВЕСНЫ

1

Тревожны вешние закаты!
Горит румянцем талый снег,
Горят сердца у нас, объяты
Воспоминаньем вешних нег.

Из дивных градов затонувших
Несется звон колоколов,
Так отголоском дней минувших
Звучит напев знакомых слов.

Они волнуют, вызывают
Из душных комнат на крыльцо
И легким ветром обвевают
Разгоряченное лицо.

В них слышится напоминанье
О светлых мыслях и делах,
Как в поэтическом сказанье
О слышанных в ночном молчанье
На дне морском колоколах!

Как лепестки акаций белые
Весной от ветра облетают,
Снежинки легкие, несмелые
Кружатся в воздухе и тают.

Исходит трепет пробуждения
И веет влагой от проталин,
Звон капель в мерном их падении
И переливчат, и хрустален.

И те же звоны переливные
В прозрачном воздухе роятся,
Ручьи весенние, призывные
С победной песнею струятся!

С последними лучами алыми
Земля седую сбросит дрему,
И твердь лучами вспыхнет алыми
Навстречу солнцу золотому!

Прилетели сюда из цветущей земли,
Высоко в небесах пронеслись журавли.

Прилетел ветерок из свободной земли,
Всколыхнул паруса, понеслись корабли.

Он снега растопил, и по лику земли,
Словно теплые слезы, ручьи потекли.

И звенят ручейки о лучах, о тепле
И о том, как светла станет жизнь на земле,

Как ворвется в окно вольный ветер степей
И растопит, как снег, он железо цепей,

И навстречу ему встрепенутся сердца,
И цветы расцветут на могиле борца.

1907

В ТУМАНЕ

Густой туман, как саван желтоватый,
Над городом повис – ни ночь, ни день!
Свет фонарей – дрожащий, красноватый –
Могильную напоминает сень.

В тумане влажном сдавленно и глухо
Звучат шаги и голоса людей,
И позади тревожно ловит ухо
Горячее дыханье лошадей.

Под инеем – ряд призраков туманных –
Стоят деревья белые в саду;
Меж призраков таких же безымянных
В толпе людей я как во сне иду.

И хочется, как тяжкий сон кошмарный,
Тумана влажный саван отряхнуть,
Чтоб сумерки сменил день лучезарный
И ясно вновь могли мы видеть путь,

1907

VAE VICTIS {*}
{* Горе побежденным (лат.).}

В замерзшее окно мерцает луч рассвета,
А труженик пера в безмолвье кабинета
Сидит еще, склонясь над письменным столом,
С каким-то мертвенным, измученным лицом,
Где след оставила гнетущая забота,
Ночей бессонных ряд и спешная работа.
Да, он торопится, давно за шагом шаг
Следит за ним его неумолимый враг,
И этот враг – болезнь. Вот скоро две недели,
Как он, вернувшися с печальных похорон
Товарища, едва добрался до постели.
Продрогший до костей, измучен, истомлён,
Не скоро он заснул. Пред ним мелькали дроги,
Которые с трудом тащила пара кляч
По кочкам и грязи разъезженной дороги.
Он слышал и детей осиротелых плач,
И жалобы жены, нежданно овдовевшей,
От горя и тревог внезапно постаревшей.
Давно ль была она красива, молода?
Давно ли в их кружке, товарищески шумном,
Являлася она со спором остроумным,
С веселой шуткою?.. Случалася беда –
К ней обращалися за помощью, советом,
И веяло на всех каким-то чудным светом,
Теплом и ласкою от искренних речей,
От взора мягкого больших ее очей.
Он помнит хорошо их скромные собранья,
Сужденья меткие о разных злобах дня,
Порой – горячий спор, остроты, восклицанья
И чай с закускою у яркого огня.
Хозяйка иногда садилась к фортепьяно,
Сменялись чередой Бетховен и Гуно,
И часто луч зари заглядывал в окно…

Все это вспомнил он, когда среди тумана
Стоял у свежего могильного холма.
В природе, на душе – везде царила тьма
Сырая, скорбная. Так глухо, так уныло
Звучали речи их над дорогой могилой
Товарища, под шум осеннего дождя
И ветра стон в ветвях деревьев обнаженных,
В толпе виднелося немало огорченных,
Сочувствующих лиц. Немного погодя
Все тихо разбрелись с пустевшего кладбища.
Едва к семи часам, трясясь по мостовой
На дрожках под дождем, продрогший, чуть живой
Достиг он своего невзрачного жилища.
Обрывки горьких дум кружились в голове,
Его тревожили заботы о вдове,
О детях-сиротах. Но что же будет с ними?
Зловещая нужда охватит их своими
Сетями прочными, заставит их пройти
Чрез целый ряд обид, жестоких унижений,
Тяжелого труда, бесчисленных лишений –
Всю радость бытия оставив на пути,
Всю прелесть юности с наивной чистотою…
Ужасная судьба! Его покойный друг
Трудился целый век, не покладая рук,
Заботясь о семье, но вот сломил недуг
Беднягу, – и она осталася с сумою,
На улице…
“Ну что ж? так будет и со мною”, –
Он громко произнес, входя на грязный двор
И поднимался по слабо освещенной
Высокой лестнице. – Как поздно! до сих пор? –
Послышался вопрос супруги раздраженной.
– Из типографии давно рассыльный ждет,
Ты завтра обещал о выставке отчет?
“Вот в ящике… возьми. Мне нынче что-то худо”.
На следующий день поднялся он с трудом:
Казалась голова налитою свинцом
И колотье в груди усилилось. Простуда
Себя давала знать… О, только бы не слечь,
Не одолел бы враг!..

Бледнеет пламя свеч,
Пробило пять часов… Как хочется прилечь,
Забыться!.. Но нельзя, не кончена работа,
Еще два-три листа… А завтра – день расчета.
Перо скользит порой из ослабевших рук,
Глаза слипаются под маятника стук…
Нельзя! И вновь оно мелькает по бумаге
Все торопливее, и кажется бедняге,
Что он опередил жестокого врага,
Что он уже спасен. Но радость недолга –
Недуг настиг его. Он цепкими когтями
Хватает за сердце, как молотом в виски
Стучит… и, вне себя от горя и тоски,
Охваченный его ужасными сетями,
Напрасно бьется в них измученный бедняк.
Дыханье замерло, кругом – зловещий мрак…
Ужель конец всему? Ужели нет спасенья?
И тот, кто столько лет боролся и страдал,
Трудился, веровал, надеялся и ждал –
Лежит без голоса, без мысли, без движенья!..
А если б он и встал – какое пробужденье!
Что в жизни ждет его? Как жалкий инвалид,
Больной, беспомощный и никому не нужный,
Он в битве жизненной остался безоружный
И брошен на пути. Вокруг него спешит,
Волнуяся, толпа, он слышит клич победный,
Среди людей живых какой-то тенью бледной
Он кажется себе. Друзья ушли вперед,
И слабый вопль его без отклика замрет…
Недаром он живет в том веке просвещенном,
Где – “каждый за себя” и – “горе побежденным!”

БЕСПРАВНАЯ

Окончился обряд блестящих похорон.
Осыпан розами, оплакан, погребен
Согласно правилам строжайшим этикета!
И вот последняя отъехала карета.
Как пели певчие! Какая масса роз!
И речь надгробную как чудно произнес
Отец архимандрит! В плерезах и вуали
Из крепа – символы наглядные печали –
Какой изящною казалася вдова.
В момент прощания с ней обморок едва
Не сделался… Когда в сопровожденьи брата
И стройного, в pince-nez {*}, с бородкой дипломата
{* Пенсне (франц.).}
Она с платком у глаз ко гробу подошла –
Шепнули многие: “Ах, как она мила
В глубоком трауре! А жизнь ее была
Нелегкою… да, да!” – и тут передавали
Друг другу шепотом подробности о том,
Что их покойный друг, к несчастию, едва ли
Способен был служить супруга образцом:
“Тут женщина одна… Он с нею был знаком
Лет шесть… Бухгалтерша иль что-то в этом роде,
Из нынешних… И он мечтал уж о разводе,
Хотел ей имя дать”. – “Возможно ли? Horreur! {*}
{* Ужас! (франц.).}
Несчастная Aline. Ведь ей грозил позор!”
Но все окончилось, и масса приглашенных
“Особ” и важных дам, обрядом утомленных,
Разъехались. Ушли рабочие домой,
Поставив крест; и холм, усыпанный цветами,
Пригретый яркими весенними лучами,
С крестом, сияющим на солнце белизной,
Остался одинок. Но вот в конце аллеи
Мелькнула женщина. Минуя мавзолеи
И скромные кресты, приблизилась она,
С заплаканным лицом, измучена, бледна.
И, озираяся тревожно, боязливо,
Как робкий, загнанный собаками зверек, –
Она из-под плаща украдкою венок
Рукой дрожащею достала торопливо
И, положив его к подножию креста
Среди венков других, беззвучно зарыдала
И, зашатавшися, лицом на дерн упала.
Она не плакала, но бледные уста
Дрожали от глухих, подавленных рыданий.
Ей выплакать пришлось за эти дни страдание”
Все слезы, и теперь, увы, их больше нет!
Что было с ней, когда впервые из газет
Пришлося ей узнать о моментальной смерти
Того, кто для нее дороже жизни был!
Не может быть! На днях он был еще в концерте
С знакомою семьей, потом он заходил
К ней утром. Радуясь заранее свободе
Своей, он говорил, что просьба о разводе
Им заготовлена, и – вдруг… Не может быть!
К нему, скорей к нему! Увидеть, расспросить…
У памятного ей массивного подъезда
В ней сердце дрогнуло на миг при виде съезда
Громадного карет. Кружилась голова…
Как будто бы сквозь сон ей слышались слова:
“Скончался в эту ночь!” По лестнице, бледнея,
Спешит она, и вот пред ней лицо лакея:
“Не велено пускать!” А там, за дверью той,
Пред ней безжалостно, нахально запертой,
Ей слышался напев печальный панихиды,
И слезы жгучие страданья и обиды,
Позора хлынули потоками из глаз.
Как ей хотелося навек, в последний раз
Проститься с тем, кого безумно полюбила
Она и для кого оставила семью,
Отдав ему любовь, и честь, и жизнь свою!
Взглянуть в лицо его! И в этом даже было
Отказано. Туда идут толпы людей,
Чужих ему, и ей, одной лишь только ей
Нет места близ него, нет места между ними!
И вновь сегодня, в день печальных похорон,
С вуалью на лице, скрываясь меж колонн
На паперти, она, под взорами косыми
Лакеев и зевак, с тоской ждала конца.
Ей места не было у гроба мертвеца:
Семья покойного боялася “скандала”
И “меры” приняла… О, как она страдала!
Но все окончилось. Теперь она одна
Осталась с ним… Кругом – немая тишина,
Никто не явится, от гроба дорогого
Никто не оторвет, никто не запретит
Ей плакать! От нее ведь отняли живого,
Но мертвый – он лишь ей одной принадлежит.

Она слегла. Когда ж, оправясь, через силу,
Худая, слабая, пришла она могилу
Проведать – то ее едва могла она
Узнать… Решеткою резной обнесена,
Затворенной на ключ, вся мрамором обшита,
Искусственных цветов гирляндами обвита –
Она являлась ей холодною, чужой…
А как хотелось ей больною головой
Припасть на свежий дерн с рыданием, как прежде!
Все отняли у ней, не сбыться и надежде
Последней. Боже мой! Умерший иль живой –
Он им принадлежит, не ей, стыдом покрытой,
Бесправной в их глазах… О, жгучая тоска!
Она от мертвого так страшно далека,
Как этот – весь в грязи, поломанный, разбитый,
С могилы сброшенный в траву, у самых ног –
Когда-то ей самой возложенный венок!

Июнь 1887

* * *
Свободное слово, бессмертное слово,
Ты – пламенный светоч во мраке былого!
Ты гибло в темницах, среди рудников,
Томилось в неволе под гнетом оков.

Судили тебя, обрекали изгнанью,
Топтали ногами, предав поруганью,
Тебя сожигали рукой палача,
Но ты не смолкало, победно звуча.

Свободное слово, великое слово, –
В плену у насилья, у коршуна злого,
К скале пригвожденный титан Прометей,
Ты рвешься на волю из цепких когтей!..

Но годы промчатся – ты смело воспрянешь,
И, сильное правдой, любовью, добром,
С зарею над миром победно ты грянешь,
Как божий ликующий гром!

ПРИМЕЧАНИЯ

Тексты стихотворений сборника взяты из прижизненных и посмертных
изданий произведений поэтесс, а также из различных литературных альманахов и
журналов. В тех случаях, когда это было возможно, тексты сверялись по
советским изданиям.
Стихотворения в подборках расположены не всегда в хронологической
последовательности, а часто группируются по тематическим признакам. Даты
написания стихотворений воспроизводятся только по печатным источникам; часть
стихотворений датировать не удалось. Не разысканы и не воспроизведены, к
сожалению, также портреты А. А. Волковой, А. И. Готовцовой и Н. С.
Тепловой. Чтобы показать творчество поэтесс конца XIX столетия более
целостно, в состав сборника включены и стихотворения, написанные ими в
начале XX века.

О. Н. Чюмина

У болота (стр. 164). Козлов Павел Алексеевич (1841-1891) –
поэт-переводчик, автор перевода романа Байрона “Дон-Жуан”.