Стихотворения Лины Костенко

* * *

Послушаю-ка дождь. Подкрался и шумит.
Веселый звук воды, шаги самой Природы.
Мне кажется, что миг прошел, лишь миг,
вдруг оглянусь — а это годы, годы!

Да нет, уже века. Не ведает никто,
в туманностях души, а может, Андромеды,
я, завернувшись в дождь — в стеклянное пальто,
с живыми, с мертвыми ль веду беседы.

Целую все леса. Спасибо скрипачу,
Он славно нам сыграл про все, что есть, чем буду.
Я дерево, я снег, все, что любить хочу.
И, может, в том мой смысл, а вовсе не причуда.

* * *

Мастера умирают, и память о них — словно рана.
В барельефах печали мгновенье впадет в забытье.
Подмастерьям сменить мастеров еще рано.
А работа не ждет. Кто-то должен делать ее.

И приходят пролазы, дельцов беспардонные шайки.
Потираючи руки, берутся за все.
Пока гений стоит и слезу осушает,
суетливо бездарность отары свои пасет.

Очень странный пейзаж: косяками идут таланты.
И седьмое небо пригнула к себе суета.
С мастерами-то легче. Они — как Атланты.
На плечах держат небо. Поэтому есть высота.

Климена

Орел терзал — все как обыкновенно,
клевал он печень… Зевсова затея!
А как тогда жилось тебе, Климена,
несчастная супруга Прометея?

Ой, можно жить в изгнанье и в обиде,
корой питаться — вот беда какая!
Но вновь к скале той подходить и видеть,
как он… прикован… кровью истекает!

И сколько крови той уже пролилось!
А боги глухи, боги непреклонны…
Глотала слезы и домой тащилась,
баюкать своего Девкалиона.

И жить, и ждать, кто камнем бросит слово,
хотя у всех людей свои заботы:
— Вон та, чей муж там, на скале, прикован!
Он, говорят, злодей. Украл чего-то…

* * *

Памяти бессмертна диорама.
Осень. Вечер. Улица. Гора.
Пламя, отнесенное ветрами,
наклонилось в сторону Днепра.

А под утро — пепел.
Ни травинки.
Минет время, вырастет трава.
Кто-то скажет: городок
старинный,
что ж тут хата каждая — нова?

Белый Феникс, огненные выси!
Только — бомба с дужкою ведра.
… В памяти, пылая, кипарисы
наклонились в сторону Днепра.

* * *

Луиза, Магда ль — чем тебе согреться,
под старость вдвое холодней ветра…
У нас железом — крупповским наследством —
полны поля, то знают трактора.

Ну, как там вальсы — славились когда-то?
Как доктор Фауст — борется со злом?
А наши хлопцы не покинут хаты —
живут навеки в рамке, под стеклом.

Я злого слова не скажу, не надо.
Твой, может, тоже сгинул на войне.
За что убит он, с кем он бился, Магда?!
Он не кричит «Хайль Гитлер!» на стене?!

* * *

Вот встретились, и негде им присесть.
А снег идет, такой бесшумный, чистый.
И сумрак до плеча (темнеет в шесть…).
И по дворам гоняют хоккеисты.

Снег на скамье. Дорожки замело.
На льду машин рискованные трюки.
Часы бегут, как цифры на табло,
И холодно. И он ей греет руки.

И деревце сгибается в дугу.
Печальное, но все-таки веселье.
И застревает молодость в снегу
лошадками ребячьих каруселей.

Княжья гора
Памяти Т. Г. Шевченко

Дожить бы свой век, после долгой тяжелой неволи,
на Княжьей горе, над любимым, родимым Днепром!
Он так тосковал по Отчизне своей, что от боли,
казалось, и вирши рыдают уже под пером.

Ходил по горе и дышал ненасытно, всей грудью.
Неужто я дома?! — не верю и сам не пойму!
И княжьего града останки, предревнее чудо,
обломками фресок в земле усмехались ему.

Как батькин гостинец, как хлебушек сладкий от зайца,
как радость забытых и вечных младенческих снов, —
так в ведрах дрожала вода, чтоб сиять и смеяться,
шумели дубы, синий ветер пил цокот подков.

Гора моя Княжья, отсюда все видно — до солнца.
Смарагдовый айсберг по самые груди в Днепре!
Спускается вечер, и панское стадо пасется,
да, стадо пасется на милой, на Княжьей горе.

Слеза закипает. Душа, ты поссорилась с Богом.
А небо, а ветер, а там, под горою, село!
И как же здесь славно! И Днепр перед самым порогом!
Да только порога… порога-то быть не могло.

Уже за плечами цидульку для пристава пишут,
и сеют сквозь сито песчаную осыпь стрижи.
Родная земля моя! Как здесь — без воздуха — дышат?
Поэты твои — твои пасынки. Как же им жить?

Вот здесь, на руинах известного города Родни,
над берегом светлым, где блещет святая река,
над славой минувшей стою я в бесславном сегодня,
и как же дивиться тому, что мельчают века!

А завтра поеду. И, может, сюда — не вернуться.
И берег, и ветер… И люди родные в селе…
Уж там, в Петербурге, сумею тоской захлебнуться,
припомнив мечту — на своей поселиться земле!

Там есть и друзья. И «Слепую» писал я, и «Тризну».
А вирши рыдают… Далеко до Судного дня.
Будь прокляты все, кто отнял у поэта Отчизну!
Зато у Отчизны — никто не отнимет меня.

* * *

Как и всегда, украдкой, злобно, с тылу, —
Всесветный лай мещан вдогон судьбе…
Мне не прощают яростную силу,
Я — не прощаю слабостей себе.

И сколько их! Не снять покров печали:
сниму один, а там — другой, за ним.
Колена преклонивши, как Почаев,
стоит душа моя пред всем святым.

Язвят и жалят мириады версий.
Ну что ж, пускай. Сильна я, даже зла.
Я знаю: слабость — хуже всех диверсий.
А я средь диверсантов не была!

Летучие ритмы

Так захотелось простора —
и чтоб никаких травм,
И чего-то такого простого —
как прорастание трав,
И чего-то такого дивного —
как музыка
без дураков
И слова —
хотя б единого!
Но чтоб навеки веков.
У мудрецов обычай был не скорый —
передохни, когда осилишь горы,
Постой, на перевале оглянись,
А дальше сам решай — вверх или вниз.

Ох какие мы все гении!
Напасешься ли венков?
Только что же там останется
по прошествии веков?
Пригляделись, поостыли мы —
эволюции нема.
Так, стишки довольно милые,
Паутиночка ума.

Побольше музыки,
поменьше умных фраз,
в которых лжеученость так и дышит.
Всю жизнь безделкой тешишься подчас,
А век — он мудрый:
фикции все спишет.

Какие зори в памяти планеты?
Мрак первобытных ледяных пещер,
Минувших лет неспешных менуэты,
Космическая скорость НТР.

И вырастают поколенья —
они не знали тишины.
Страшней всех летоисчислений —
война, войною, до войны!
И снова каннибалы в силе —
утрат людских не отрыдать.
Что сберегли мы,
что скопили
чтоб нашим детям передать?

Миры иные в небесах ночных —
Там пустота за серебром и чернью!
А может быть, мы светимся для них?
А может, мы им звездочка вечерняя?

Режимы хунты и претории
менялись. Вечны лишь народы
Решетки — что ж —
канва истории.
На чем же вышить лик свободы?

Черный сон веков не сбудется —
что пройдет, а что забудется,
что уснет, а что разбудится.
Черный сон веков не сбудется…

Перевод Светланы Соложенкиной

РЫБАЧКА

На берегу чиню я снасти.
В тревоге ночи провожу.
О том, боясь навлечь несчастье,
я никому не расскажу.
С тобой – и без тебя – повсюду.
Я жду тебя –
издалека…
Над морем плакать я не буду –
в нём и без слёз вода горька.

Перевод с украинского – Валентина Варнавская