Стихотворения Иды Витале в переводе Т.Макаровой

Птица. Начало.

Исчезла музыка:
– Я бодрствую иль сплю?

Китс

Я не расстанусь с этой партитурой –
с неслыханно пульсирующей кровью,
с неукротимо безрассудным мозгом,
меня всечасно изнутри разящим, –
с мелодией без музыки, без губ.
О, песня, песня!
Петь тебя могу я
средь самой осмотрительной, трусливой,
жестокой и всеобщей тишины.
Могу –
средь грома это нахожу я –
казаться тихим берегом без звуков,
который, затаив дыханье, ловит
еще не запрещенный выкрик птицы,
безудержный, зовущий к страсти выкрик
на грани дня и темноты ночной.

К сведению Гамлета

Твой дядюшка-отец и тетка-мать
сегодня правят нашим королевством,
и, отступая, рушится отчизна
в ранг по дешевке купленных провинций –
предательством на всех границах пахнет.
И вот отрава проникает в уши
не одного властителя-бедняги,
а сотен тысяч царственных подростков –
тех, что, конечно, стали б королями,
когда б не эта музыка обмана.
Но ведь ты знаешь, принц, уже ты знаешь,
что, если в лица дует южный ветер,
с людей слетают путы паутины
и сквозь туман, скозь мрак и непогоду
от цапли сокола мы можем отличить.

Этот мир

Лишь этот явный мир я принимаю,
определенный, ненадежный , мой,
лишь этим вечным лабиринтам рада,
бесспорному, таящемуся свету.
Топчу его увесистую землю,
он есть во мне,
и он во мне цветет.
Он замкнут наглухо окружностью,
быть может,
он – лимб, в котором я вслепую жду
освобожденных ливней и огня.
Он переменчив:
он порою ад,
но изредка сияет светом рая.
Когда-нибудь и кто-нибудь, возможно,
сумеет двери мира приоткрыть,
увидеть дальше:
стоимость пророчеств,
его наследников,
движение его.
А я живу лишь в нем, ему лишь верю,
мне в мире удивляться есть чему.
Я пребываю в нем,
и в нем останусь,
и, может быть, вновь в него приду.

Почти не жизнь

Наш каждый день –
слепящий луч, ушедший в землю,
наш каждый миг –
потерянная капля,
и что-то в нас обменивают ночи
на темный знак отличия –
на перья,
негодные для крыльев, для небес.
Как дождь, который, падая, стекает
по островерхим крышам, –
так и жизнь
кочует по извилистым дорогам,
теряя свой вчерашний дикий запах,
наивность веры в то, что можно быть
раскованной, лучащейся и долгой.
Так диво ли, что терпкое терпенье
нас укрывает пеленою, словно
заранее готовая земля?

Конец праздника

Накрыт надежный стол существованья.
Вода, плоды, вино, мечты и хлеб,
любовь – цены немалой! – на тарелках, –
все будет страхом, даром, и тревогой,
и ежедневным праздником, и долгом
на срок, который угадать нельзя;
и теплая посуда перед нами,
и спутница, и беззаботный голод…
Но вот однажды скажут:
день настал,
плоды земные кончились…
Назавтра
вы на столе найдете на рассвете
ненужные вам сущности вещей,
и хлеб сомненья, и пустые кубки,
в которых время нехотя жалеет
о том, что было,
и невыносимость
безвкусного и пресного безделья,
и тающую тучу слов чужих,
наш прах и пыль кропящую без пользы.

Май

Пишу, пишу, пишу, пишу – и мимо,
не прихожу к чему-то и к кому-то,
меня слова пугаются, как птицы,
уходят вглубь, потрескивая глухо,
пускают корни в комковатой почве
и снова быбираются наружу,
колеблясь, неуверенно, с сомненьем.
И над неточным, смутным и невнятным,
над тенью слов живет первооснова –
любить тебя.

Ежедневные обязанности

О хлебе помни и о темном воске,
которым стол для блеска натирают,
корицу не забудь и весь набор
необходимых специй.
Поспешай,
и исправляй,
и бодрствуй,
и свершай
неукоснительный обряд домашний.
Найди опору в соли, и в муке,
и в меде, и в вине, тебе не нужном,
выдавливай природу из себя,
горячий вопль мятущегося тела.
Сшивай иглою с бесконечной ниткой
кусок с куском разорванного неба,
ткань с тканью, вечер с вечером,
мечту
с мечтою горько-сладкой.

Пусть клубок
в твоих руках кружится бесконечно,
как ты сама кружишь в хитросплетеньях
иного лабиринта.
Не стремись, не опьяняйся мыслями, пряди.
Что проку вспоминать былое,
в мифах
искать спасения?
Ты – Ариадна,
которой нет награды
и которой
корона никогда не суждена.