Стихотворения Лусилы Веласкес (на русском языке)

ЭЛЕГИЯ ТОКУЙО

Обнимаю твою талию — тысячелетнего камня,
стянутую замшелым пояском моей печали.
Иду по обескровленным артериям твоих улиц,
чтобы прикоснуться к темным ранам твоих полей.
Глажу твои поникшие плечи — твои стены,
обнаженные тайным огнём времени.
Этот воздух — твои виски — фиолетовым тронут тленом.
Твое солнце — древняя роза, поблекшая в небе.
Бегу по застывшему биению твоего мертвого пульса,
взбивая задубелую кору пыли.
По твоему пустынному лону, по твоим
изодранным нервам
прохожу со спасенной песней.
Распахиваю плотные двери твоего безмолвия,
призывая тени великих усопших.
Где скорбная улыбка розы?
Где цветочное дыхание младенца?
Кто нарушил твой ясный безмятежный покой
и в глубоких шрамах оставил твой череп открытый?
Глубоко под землей,
поросшей буйной зеленью забвенья,
таятся корни твои под зарытыми костями.
Где растоптанный цвет твоих привольных лугов,
и твои послушные кони, закусившие удила в плаче?
Их следы не растают в щемящем бездонном просторе.
Столько веков рухнуло, как стотонный груз.
Ах, какая стоит тишина!
Ты праматерь моя — сдавшийся город!
Поцелуями гнева разрушила твое тело земля,
а теперь твои камни омывают мои тайные слезы.
Древний Токуйо, я стенаю над прахом твоим.
Этой песнью тебя воздвигаю вновь,
Воскрешаю твои колонны, улицы и поля.
Рождается в небе цветок — распускается солнце.
Воспеваю побежденную землю, восставшую из пепла.
Вновь ощущаю дрожь пробуждающейся плоти.
Каким гордым растет древо с глубинными корнями!
Взбираюсь по вечной коре.
Внимаю пению жизненных соков.
Слушай, город, мою песнь, что взорвала твою тишину!
Этой песнью подъемлю твой лик из тысячелетнего камня.

ВОПРОСЫ У ЛИСТУ

Одинокая ветвь на лбу моем,
каким ты питаешься соком?
Как ноет у меня то место, где ты обломилась!
След глубокий забыть о тебе не дает.

Сок, похожий на кровь мою, течет
по короткому тельцу израненной ветви.
Ты пульсируешь, вновь и вновь меня призывая
сострадать закованной в сердце моей немоте.

Может быть, ты зеленый лист книги ангелов,
воплотившийся в небе земном и плодородном?
Или просто отросток боли, отсеченный
от замшелого древа скорби?

Или ты возникаешь из пространства потерянной нежности,
где лишь время оживляет поблекшие воспоминания?
Или ты пророчишь забвенье, ранимое
полное трепета подросткового?

Что за горечь стягивает твои раскрытые поры,
сковывая их бесконечным льдом страданий?
Может быть, ты предвестье смерти моей
и возвещаешь, что корни мои высыхают?

Одинокий лист времени
на лбу горячем,
ответь!

У СТЕНЫ ПЕСЕН

В последний день
внезапно
сгустилась тьма.
Занималась заря,
загоралась.
Тьма была черной осой,
сосущей кровь рассвета.
Воздух метался одиноко
в поисках четырех следов, затерянных в пусто
Он растерялся, как птица,
вдруг налетевшая
на лес людей.
Воздух шел одиноко.
Голоса взлетали, как бабочки.
Топор вонзился в окаменевшее горло Молчан
Расстреляли Свободу у стены песен.
Я видел, как она рухнула
рядом с нежным цветком,
который, зардев, опустил глаза
перед этой смертью.
Я был с Тобаром на пороге упавшей звезды.
Потрясение
нашарило ненужную связку ключей
задубелыми пальцами,
прозревшими в миг пробужденья.
Осязание только мешало.
Бессильно опустилось мгновенье
на единственную ступеньку.
И зазвенела во мне мертвая тишина.
Медленно покатилась слеза.
Первая в плаче.

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ЦВЕТОК

Ты гордость растений Америки, прекрасная орхидея!

Ты первая среди звезд, мой несравненный цветок!
Дрожит белизна лиловая, а в ней, темнея, светлея,
пульсирует нежная кровь — твой благородный сок.
Ты сфинкс красоты безмолвия.
На золоте волн алея,
глядишься ты в зеркальный, завороженный поток.
Твой лик граненый, отточенный — загадочная камея.
Как соль земли — перламутровый, трепетный лепесток.
Цветешь ты — дивное свойство —
даже в горах снеговых.
Кровь индейского воинства —
в этих корнях святых.
И девственное достоинство —
в твоих семенах тугих.

Руки земли несут тебя по тропам родного края,
по синим речным излучинам вдоль берегов крутых,
но наши посевы сельские пятнает пыль нефтяная
и хлещет тебя безжалостно, ланит не щадя твоих.
Да мы и сами бесчинствуем беспечно тебя срывая,
пальцами рук сжигая шелк лепестков живых.
И ты грустишь, беззащитная, голову тихо склоняя,
но все же свежестью радуешь, дыханием сил молодых.
Хранить чистоту умея
средь копоти всех дорог,
зовешь ты нас, орхидея,
о, гордый майский цветок:
«Трудитесь, сил не жалея,
для песен приходит срок!»

ДНИ

Меня ранит дни острые, как осколки металла,
которые в прошлом, шипя, вонзались в кору деревьев.
Дни густого мрака,куда не проникает свет.
Потерянное сердце ищет само себя, бредет по земле.

О, эти горькие дни! — после доброй надежды на ветви с плодами,
которые радостно будет гладить рука.
И что ж? Ладони мои пусты,
а все пальцы в крови, исколотые кустарником.
Дни полночных зарниц, тайных сестер смерти.
Ведь и смерть иногда — предчувствие, озарившее
нас во сне.

Эти тяжкие дни пудовыми шагами топчут
робкие сходы лет, которые я взрастил.
Что за смерчи песчаные потрясли небосвод,
где душ бесприютная сокрыла свой остров роз!
Какие ветра выпустят на волю чаек,
чаек времени, ослепленных застывшим морем
и приж тых к мелям прибрежным?
Кто их позовет? Какою мощной рукой
им начертан круг полета — тот, что держит
меня в кольце,
словно в плотно сжатых ладонях, в которые врезана
неотвратимая линия, знак судьбы.

И, однако, откуда столько яростной веры,
готовой к сопротивлению.
Кто посмеет взглянуть на это свысока?
Потерянное сердце ищет само себя на земле.
Израненный свет прорывается сквозь иглы мрака.