Статья Натальи Ванханен “Кармен – русская национальная героиня”
Как ни печально, приходится признать, что Россия для Испании всего лишь одна из экзотических стран вечных снегов и льдов, Испания же для России…
Но сначала – важная информация: в Москве открывается Центр испанской культуры – Институт Сервантеса. Ничего удивительного: трудно найти в истории человечества фигуру более значимую для русских, чем сервантесовский Дон Кихот. Россия попросту непредставима без Дон Кихота и донкихотства, а также без волшебного мифа об Испании, который живет в душе россиянина по крайней мере на протяжении двух последних столетий.
Как и когда это началось? На сознательном уровне в эпоху романтизма, на подсознательном – гораздо раньше, в те незапамятные времена, когда долгой снежной зимой нет-нет да и замечтается русский человек о рае земном, а страннички и калеки перехожие донесут до него туманную весть о дальнем крае, где цветет и пахнет апельсинно-лимонное дерево, что дает плоды сладкие да холодов не боится, потому как морозов в том краю отродясь не бывало. И была та весть, будто зеленая веточка в клюве залетной касатки, мечтой замерзающего о вечном тепле. О чем только ни сказывали страннички: и о людях с песьими головами, и о Бове-королевиче, и о бусах стекла мутного веденецкого (читай: венецианского), и о чудах-юдах, живущих в далекой земле Гишпании – ведь именно так долгое время произносилось название страны, пришедшее в Россию из Польши. Русская лубочная картинка донесла до нас изображение диковинного зверя, якобы найденного в этой самой Гишпании – помесь быка и тигра с испанским грандом – чудища, кое «прежде чем оно найдено было, ревело так, будто бы сорок пар волов ревело». Словом, там у них все не по-нашему и куда интереснее.
В эпоху галломании, охватившей русскую аристократию в XVIII – XIX веках, образ Испании поступает в Россию прямиком из Франции. Об испанцах судят в основном по романам Лесажа. За испанским национальным характером закрепляются эпитеты «страстный», «гордый», «ревнивый», «мстительный», «тщеславный». Черты эти, плохо уживающиеся с представлениями о христианских добродетелях, приводят в восторг умы романтические. Зловещий отсвет костров инквизиции за спиной закутанных в черные плащи, бледных от еле сдерживаемой страсти кабальеро, живущих «у бездны на краю», – как тут не дрогнуть сердцам романтиков да еще в холодной России! Конечно, прекрасна Франция, но уж и вовсе божественно, наверное, под южным небом, где, подобно пушкинской Лауре из «Каменного гостя», можно воскликнуть: Недвижим теплый воздух – ночь лимоном И лавром пахнет, яркая луна Блестит на синеве густой и темной – И сторожа кричат протяжно: ясно!.. А далеко, на севере – в Париже – Быть может, небо тучами покрыто, Холодный дождь идет и ветер дует. – А нам какое дело? Да уж, на севере – в Париже… В нескольких строках Пушкин формулирует тот образ Испании, которому суждено надолго закрепиться в русском сознании, создает притягательнейший для русского человека магнит: Я здесь, Инезилья, Я здесь, под окном. Объята Севилья И мраком, и сном. Или: Ночной зефир Струит эфир. Шумит, Бежит Гвадалквивир… Кстати, известно, что Пушкин учил испанский язык: у него в библиотеке обнаружены книги на испанском с его пометками. Да и имя Дон Гуан в «Каменном госте», вместо традиционного офранцуженного Жуана, говорит о стремлении приблизиться к настоящей, «не парижской», Испании. Есть в этой драме и еще одно словечко, подтверждающее некоторое знакомство поэта с испанским: это слово «вента» (venta) – «постоялый двор». Его, пожалуй, и не всякий испанист знает, а пушкинский Дон Гуан говорит: «Я стою/ за городом, в проклятой венте». Но это так, к слову.
Лермонтова, великого романтика и мистика, далекая Испания и вовсе завораживает. В его семье бытует предание об испанском предке герцоге Лерма, портрет которого поэт пишет в юности. Может, предание и правдиво? Может, одним родством и таинственным сквозь века общением душ только и можно объяснить пустынный, чисто кастильский, пейзаж возникающий в знаменитом стихотворении: Выхожу один я на дорогу: Сквозь туман кремнистый путь блестит; Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, И звезда с звездою говорит. Не на человеческом языке написано, на ангельском. К кому из земных творцов близко? Не знаю. Ну разве что к испанским мистикам.
В 1845 году Испанию посещает Василий Боткин. Его книга очерков об этой стране имеет в России огромный ошеломляюший успех. Им восхищаются, ему подражают. Подражание неизбежно ведет к вульгаризации и опошлению темы, и вот на авансцену уже выступают безжалостные пародисты, прекрасно, впрочем, уловившие сущность русских воздыханий о далеком Юге: Тихо над Альгамброй. Дремлет вся натура. Дремлет замок Памбра. Спит Эстремадура. Дайте мне мантилью; Дайте мне гитару; Дайте Инезилью, Кастаньетов пару. (Козьма Прутков. Желание быть испанцем)
Об Испании как объекте тайной страсти русского человека можно говорить бесконечно. Кто усомнится, что Кармен – наша российская национальная героиня? Да это отражено на всех уровнях: от высшего – хрестоматийных стихов Блока, до повседневно-бытового – с детских лет памятного мыла и одеколона с красивым, хищным профилем цыганки на обертке и этикетке. Там еще была красная роза. Только вот в волосах или в руке? Не помню. Кажется, все-таки в волосах.
Стоит ли говорить, что без Дон Кихота не появился бы у Достоевского князь Мышкин? (О романе Сервантеса в России речь особая, серьезная, долгая). Или о том, что в сравнении с прочей прагматичной Европой Испания всегда казалась России родной сестрой по свободе и беззаботности парящего духа? Ведь недаром знаток и смелый исследователь русского национального характера писатель Гончаров, проплывая некогда мимо берегов Испании на фрегате «Паллада», вздыхал: «…пожить бы там, полежать под олеандрами, тополями, сочетать русскую лень с испанскою и посмотреть, что из этого выйдет». А Россия и Испания XX века? Какой сложный, какой захватывающе интересный разговор! И очень долгий. Поэтому вспомним пока хотя бы прославленную «Гренаду» Михаила Светлова. Она, в сущности, все о том же: о нашей неизбывной, исторически сложившейся влюбленности. А помните у Гоголя в «Записках сумасшедшего», как господин Поприщин на работу в департамент не пошел, а «большею частию лежал на кровати и рассуждал о делах Испании»? И как он сделал открытие, «что у всякого петуха есть Испания, что она у него находится под перьями»? Вот и у нас, россиян, так вышло, что «под перьями», то есть близко к сердцу. И с этим, по счастью, ничего не поделаешь.
