Антология женской поэзии

Жан Маре написал книгу о Жане Кокто – своем друге, учителе, спутнике жизни, и эта книга переведена на русский. Что ж такого? Сколько всего выходит сейчас, сколько переводится. И все же что-то невероятное есть в реальном существовании этой книги. Словно черная ласточка – знакомая эмблема издательства “Текст” – принесла мистическую весть из другого мира, весть ожидаемую, но в которую именно поэтому трудно верится.

Больше сорока лет, как нет на свете поэта, художника, режиссера, мистификатора Жана Кокто. Несколько лет назад не стало Жана Маре. И тот, и другой – легенда.

Легенда Жана Кокто только сейчас достигает наших берегов[5]. Совсем недавно пришли к нам его пьесы, стихи, статьи, фильмы, пришли спустя десятилетия после смерти автора, когда многое из него растаскано, разобрано по частям другими и оттого кажется уже где-то виденным, слышанным.

Что нам было доступно? Фильм “Орфей”, оглушавший печальной и зловещей поэзией, соблазнявший тонким и ядовитым юмором и чудесами съемки, сотворенными самыми примитивными средствами. Вот руки в магических перчатках вскрывают поверхность зеркала, которое – дверь в мир иной (“зеркала – это двери, через которые входит и выходит смерть”). Ох, эти перчатки, от вида которых сердце обрывалось в сладком ужасе! Сколько в них одних было тайны: без них сквозь волшебное стекло на тот свет – никак! И невдомек счастливым посетителям заветного кинотеатра “Иллюзион” – только там, а не в широком прокате шел сюрреалистический, а следовательно чуждый нормальному зрителю “Орфей”, – что перчатки лишь вынужденная хитрость: руки Орфея-Маре входят в тазик с ядовитой ртутью, имитирующей амальгаму. Так-то вот жили без компьютерной графики. Обходились!

Настоящая легенда Кокто в России только начинается – что ж делать, отстали!
А вот Жан Маре – другая история.

День в начале весны. Март? Апрель? Толпа вываливает из черного зала на улицу. Как светит солнце! Как пахнет ветер! Никогда, никогда еще такого не было. Что-что? Это папа что-то говорит мне. Я не понимаю, не слышу. Перед глазами по-прежнему по пояс голый граф Монте-Кристо, идущий по одноименному острову, и он же, затянутый в шелковый с разводами длиннополый халат, щеголяющий тонкой талией и невероятными плечами. Мне восемь. Я влюблена впервые. И с максимальной интенсивностью.

Спустя несколько лет, когда раны переходного возраста делались несовместимыми с жизнью и назойливо повторялась мысль о спичках: наотламывать головок, настоять в воде да и выпить – и делу конец, одно удерживало, а как же Жан Маре в халате? Это что же, я его больше не увижу? Э, нет, так не пойдет.

Рецензент потому позволяет себе столь личные мотивы, что точно знает: он не одинок.

На одиннадцати панцирных сетках взлетают под потолок одиннадцать неприбранных девочек. Мелькают вверх-вниз разноцветные трусы, майки, ночные рубашки, выплясывают в экстазе простоватые хлопковые носки. Палата пионерлагеря разделилась: часть истошно орет: “Фи-лип! Фи-лип!” Другая дружно ревет по слогам: “Ма-ре! Ма-ре!” Ничего, вожатая с нами еще разберется. Я воплю: “Маре!” Справедливости ради надо сказать, что Жерара Филипа я пока ни разу не видела. Роман с ним еще впереди. Несколько десятилетий наши женщины делились на филипинок и маренисток. Совмещать умудрялись немногие.

И вот – с ласточкой! – нам весть от нашей любви, долгожданное письмо, голос самого героя, а не дублера. Вдобавок эту книгу, посвященную глубокой душевной привязанности, вполне можно считать письмом любовным. Ура! Мы дождались, нам перепало!

Жан Маре сразу признается: он не писатель. Что с того. Мы это и так знали, и любим мы его не за это. Книга “Непостижимый Жан Кокто” – проявление любви и дань дружбе, недаром ей предшествует эпиграф из Альбера Камю: “О человеке можно судить по преданности его друзей”. Жан Маре рассказывает о том, как работал Кокто, как он умел дружить и с каким благородством прощал обиды даже в тех случаях, когда, по мнению автора, делать этого не следовало. Вовсе не любитель эпатажа, как выходило по некоторым другим воспоминаниям, а свободный и раскрепощающий других человек предстает перед нами на страницах книги Маре: “…всем своим творчеством Жан Кокто разрушил мир условностей и привычек, мир страхов и опасений. Каждое из его новшеств было фейерверком надежды, рассыпавшимся в небе, которое посредственность людей сделала безнадежно пустым”.

Маре бережно и восторженно относится к поэтическому миру Кокто. Скрытые и явные цитаты из поэта рассыпаны по всей книге. “11 октября 1963 года Жан Кокто прошел сквозь зеркало. Я убит,” – пишет Жан Маре. А вот говорит сам Кокто: “Я поверяю вам тайну тайн. Зеркала – это двери, через которые входит и выходит Смерть. Не говорите этого никому. Впрочем, если вы всю жизнь будете смотреться в зеркало, вы увидите, как Смерть работает, подобно пчелам в стеклянном улье.”

Преклоняясь перед поэтом и поэзией, Маре произносит по этому поводу слова почти еретические: “Я смею утверждать, что истинные поэты не нуждаются ни в школах, ни в церквах, ни даже в академиях. Они принадлежат другому миру и оказывают нам неслыханную честь, живя среди нас, нося перчатки, галстук, маску с тем чтобы, растворившись в толпе, не дать нам возможности разглядеть в них божественную сторону, отличающую их от нас”.

Автор бывает несколько расплывчат в своих рассуждениях или, напротив, чересчур сосредоточен на отражении враждебных выпадов против Кокто, которые в свое время несомненно задевали, а теперь представляются скучноватым частным казусом, не увлекающим читателя, во всяком случае иностранного. Тем радостнее натолкнуться на живую деталь, говорящую о поэте больше, чем любые отвлеченные речи: “Всем известно, что ящерица – одно из самых пугливых существ. Так вот, мне довелось наблюдать, как ящерицы взбирались по ноге Жана Кокто и позволяли гладить себя по голове тросточкой”.

С большим юмором Жан Маре рассказывает о том, как Кокто работал на него в качестве литературного негра. Актер признается, что поэт с удовольствием предоставлял прессе умные ответы, которые Маре потом выдавал за свои. Тут, может быть, немножко не хватает нужного тона переводу: Маре искренне потешается над самим собой и своей готовностью “надувать щеки”, а переводчик говорит об этом излишне серьезными словами.

В книгу включен также текст моноспектакля по произведениям Жана Кокто. Спектакль этот был задуман и осуществлен Жаном Маре и Жан-Люком Тардье к 20-й годовщине со дня смерти поэта и шел в парижском театре “Ателье”. Вот его начало: “У меня для тебя важная и печальная новость: я умер.” А его общий тон: “Король умер. Да здравствует король!”

И, разумеется, подобно любому мемуаристу – даже желающему остаться в тени, как в данном случае Жан Маре, – автор поневоле проговаривается о себе. “Для меня, как говорится, пришла пора. Старость стоит у порога, и моя дверь широко распахнута перед ней. И сейчас я, по крайней мере, знаю одно: слава – ничто по сравнению с дружбой и любовью. Единственную истинную славу дает нам любовь, и нельзя создать ничего стоящего, прекрасного и полезного без этого чувства, включающего как понимание, так и терпимость. Да, все достигается благодаря взаимопониманию. Настолько, что я, человек совершенно далекий от политики, знаю, что лишь одна причина могла бы заставить меня встать в ряды борцов, это – расизм. У всех у нас кровь одного цвета, и, так же как Жан Кокто, я говорю, что ненавижу только ненависть”.

В фильме “Парижские тайны” один из героев произносит фразу, которая, перекликаясь с этими словами, удивительно подходит всем образам, сотворенным Жаном Маре, и хоть отчасти объясняет нам, что же мы в нем так неистово полюбили: “Если в мире чего и не хватает, так вовсе не ума, а смелости и доброты”.

________________________________________
[5] В последнее время изданы «Петух и арлекин» – М.: Прест, 2000; «Тяжесть Бытия» – СПб.: Азбука-классика, 2003; трехтомник – М.: Аграф, 2001-5 (3-й т. в печати).