Стихотворения Виктора Гюго в переводе Анны Барыковой

РАЗБИТАЯ ВАЗА

В осколках на полу лежит Китай мой бедный,
Та ваза нежная, как моря отблеск бледный,
Вся в сказочных цветах и птицах невозможных,
Изображенье грез волшебных и тревожных,
Та ваза чудная, красивая, смешная,
При ярком свете дня луною облитая,
Казавшаяся мне чудовищем порою
И существом живым – почти живой душою –
Нечаянно рукой неловкой Мариетты
Разбита. Как мне жаль, как мне обидно это!
На набережной я купил ее случайно,
Любил ее, берег; внучатам чрезвычайно
Понравилась она, на ней стада большие
В фарфоровой траве паслися золотые;
Я часто объяснял ее своим малюткам,
И не было конца расспросам, смеху, шуткам:
“Вот, детки, это бык, а это обезьяна;
Кругом нее сидят болваны, истуканы.
Вон доктор на осла зеленого похожий,
Вот толстый мандарин – преглупые все рожи…
Какой большой живот! Должно быть, он ученый!
А вот и попугай на ветке золоченой;
Вот черт в своем аду; вот богдыхан нарядный,
На троне дремлет он… Гляди, какой парадный!”
Теперь все чудеса, все прелести разбиты,
И ваза умерла. Вбегаю я сердитый
И горничной кричу: “Кто смел… Кто сделал это?”
Сконфузилась, стоит, краснея, Мариетта.
Вдруг, глядя на меня с улыбкой детской, милой,
Сказала Жанна мне: “Я, дедушка, разбила!”
И Жанна говорит Марьетте: “Я уж знала,
Что дедушка простит, и на себя сказала…
Он добрый, славный наш. Ему все скажешь смело,
Притом у дедушки ужасно много дела,
И времени ему не хватит, чтоб сердиться.
Он должен по утрам цветочкам дать напиться;
Нам говорит, чтоб мы по солнышку без шляпы
Не бегали; не дергали за лапы,
За хвост и за уши его большой собаки;
Чтоб не ушиблись мы, не заводили драки;
Чтоб мухи страшные в саду нас не кусали;
Чтоб мы на лестнице впотьмах как не упали;
И под деревьями гуляет он день целый;
Когда ж сердиться тут? Ему так много дела!”

ИЗ “LANNEE TERRIBLE” ВИКТОРА ГЮГО

Преступницу ведут. Свирепо равнодушна,
Изранена, в крови, она идет послушно,
Как зверь лесной, на цепь привязанный за шею,
И ненависть висит, как облако, над нею.
Что сделала она? Ищите в мраке, в стонах,
В развалинах, в дыму строений подожженных…
Зачем и как дошла она до преступленья?
Никто – она сама – не даст вам объясненья.
Быть может, злой совет?.. Во всем виновен “милый”,
Красивый негодяй, которого любила…
Быть может, нищета и горе, в час голодный,
Вдруг мщения огонь зажгли в руке холодной?..
В лохмотьях… без жилья… без хлеба… это больно..
В ней мысли черные роилися невольно:
“Там, у других, есть всё”… С завистливым желаньем
В душе, истерзанной нуждою и страданьем,
Мысль страшная росла…
И вот перед толпою
Она идет теперь, поникнув головою.
Все рады. Поймана! Кругом без сожаленья
Насмешки сыплются, ругательства, каменья…
Она нема, глуха; она окоченела;
Смотреть на солнца свет ей словно надоело;
Не слышны ей толпы неистовые крики;
В ее глазах застыл какой-то ужас дикий.
В шелку и кружевах, увенчаны цветами,
Под ручку с сытыми, довольными мужьями,
Идут за нею вслед разряженные дамы
И весело твердят с улыбкой милой самой:
“Злодейка поймана! Отлично! Так и надо!” –
И, кажется, сейчас разбередить бы рады
Изящным зонтиком прелестные тираны
Несчастной женщины зияющие раны…
Преступницу мне жаль. А их – я презираю.
Они – борзых собак напоминают стаю,
Они противны мне, как яростные псицы,
Терзающие труп затравленной волчицы…

1881

ПЕРЕД РАССВЕТОМ
Из В. Гюго

Бывают времена постыдного разврата,
Победы дерзкой зла над правдой и добром;
Всё чистое молчит, как будто бы объято
Тупым, тяжелым сном.

Повсюду торжество жрецов тельца златого,
Ликуют баловни бессмысленной судьбы,
Ликуют образа лишенные людского,
Клейменые рабы.

Жизнь стала оргией. В душонках низких, грязных
Чувств человеческих ничто не шевелит;
Пируют, пляшут, пьют… Всё пошло, безобразно,
А совесть крепко спит!.

Нахальный хохот, крик нелепый опьяненья
Все речи честные, все мысли заглушил.
Бойцы за истину лежат, полны презренья,
На дне сырых могил.

Такие времена позорные не вечны.
Проходит ночь; встает заря на небесах…
Толпа ночных гуляк! ты скроешься, конечно.
При солнечных лучах!

1882