Стихотворения Ольги Адамовой-Слиозберг
День Рождения
Сегодня такое синее небо,
Такой золотой, ослепительный свет,
Как будто пятнадцати лет не было
И вчера мне исполнилось двадцать лет.
Как будто, свернув на затылке косы,
Я к Волге бегу босиком с горы,
Ловя золотисто-синие отсветы
Ее холодной стальной игры.
Такая свобода, такая прохлада,
Такой простор молодому телу,
Что даже сейчас запоздалая радость
В сердце певчею птицей запела…
И в этот день, золотой и синий,
Среди соловецких зловещих стен
Я вижу песков разметавшихся линии
И вязов прибрежных зеленую сень.
Пускай потери непоправимы,
Ошибки искать и считать я устала,
Навеки то, что было любимо,
Солнечным светом в душе осталось.
Соловки. 1 августа 1937
* * *
Я живу, как во сне.
Вкруг меня и во мне
Этот тусклый рассеянный свет без теней
Много дней, много дней, много дней…
Слышу шум за стеной осторожных шагов,
Да задушенный шепот глухих голосов,
Да еще иногда
Громыханье замка,
Да шуршанье проклятых волчков.
Я живу, как во сне,
И мерещится мне,
Что лежу я на илистом дне,
Под холодной тяжелой зеленой водой,
И идут корабли надо мной.
Высоко наверху волны бьют в берега,
Летом солнце палит, а зимою снега,
Ветер яро кружит по волне…
Но царит тишина в глубине.
Высоко наверху моя бедная мать
Не устанет меня громким голосом звать.
Громкий голос доходит до самого дна,
Где в бессильи лежу я одна.
Мама, дочку свою не зови, не томи,
Мама, бедное сердце уйми!
Не могу я проснуться, здесь нечем дышать,
Не терзай себя, бедная мать!
Я живу, как во сне.
Вкруг меня и во мне
Этот тусклый рассеянный свет без теней
Много дней, много дней, много дней.
Казанская тюрьма. 1938
Сыну
(В день двенадцатилетия)
Печаль мою не выплакать в слезах,
Не выразить холодными словами.
Она на дне души, как золото в песках,
Лежит, не тронута годами…
О, если бы из золота печали
Я выковать могла чеканный стих!
О, если б он ушей твоих достиг
Сквозь мрак отчаянья, сквозь дали!
Колыма.10 февраля 1942
Из тьмы
Пронзает сердце острая игла…
Всё та же камера, всё то же пробужденье.
В окно через решетку льется мгла,
И знаменует утра приближенье.
Четыре бьет. Настал мой час томленья.
Но час проходит. В пять уже светло.
Беру французский вычурный роман
И уношусь под небо дальних стран,
Где жизнь легка и где всегда светло.
Там женщины нарядны, точно птицы,
Там о любви мужчины говорят,
Там героине, верно, не приснится
Ни эта камера, ни этих прутьев ряд,
Ни дверь с глазком, ни черная параша,
Там на оправку не приходят звать…
Но в самом деле уж пора вставать.
Бьет шесть, гремят замки…
Эх, жизнь — жестянка наша!..
День тянется, как нагруженный воз.
Обед. Прогулка. Книги. Разговоры.
Порой случайные бессмысленные споры.
И, наконец, событие — допрос.
И снова ночь. И снова предо мною
Воспоминания проходят чередою.
И не могу я прошлому простить!
Как мало сделано! Как мало я жила!
Ужель конец? Нет, слишком рано.
Моя душа — одна сплошная рана.
И страстно, страстно хочется мне жить.
Лубянская тюрьма, 5 мая 1936 года
КНИГИ
Когда ночами мучима тоской,
Ища напрасно отдых и покой,
В пережитом ответа я искала:
Что жизнь мою и гибель оправдало?
Когда я видела, что целый свет
Враждебен мне, что мне опоры нет,
Чтоб смертную тоску от сердца отгонять,
Я принималася в уме перебирать
Стихи любимые. Сквозь тьму веков, сквозь дали,
Сердца родные сердцу вести слали,
И отзывалися слова в душе унылой,
Как ласка друга, трепетною силой.
В реке поэзии омывшися душой,
Я снова в жизни силу находила:
У Пушкина гармонии училась,
У Кюхельбекера – высокой и прямой
Гражданской доблести, любви к искусству
И чистой дружбы сладостному чувству.
Веселой радости в безжалостном бою,
Бездонной нежности и мужеству терпенья
Училась у насмешливого Гейне,
Свободе жизнь отдавшего свою.
И Лермонтов, могучий мрачный гений,
Мне раскрывал весь мир своих мучений.
И вас, учителя людей, я вспоминала,
Ромен Роллан и Франс, Тургенев и Толстой,
В мир ваших мыслей погружась душой,
Я горькую печаль свою позабывала.
И с человечеством вновь через вас родня,
Гнала ночной кошмар и шла навстречу дня.
Бутырская тюрьма, 1936
Бессонница
Беспокойная белая ночь,
Тени башен на окна нависли.
Я устала в мозгу ворочать,
Точно камни, тяжкие мысли.
Когда сердце, искавшее чувств,
Настоящей тоски не знало,
Мне изысканной нежной грустью
Было сладко себя печалить.
А теперь в душе тревожной
Слишком много запретных мест.
Лодку мыслей веду осторожно,
Чтоб на риф или мель не сесть.
Только вспомнишь о дальнем мире,
Точно жало до сердца дотронется.
Меж камней осторожно лавируя,
И себя вывожу из бессонницы.
Жажда жизни с тоскою борется,
Отгоняя ненужные мысли.
Это значит: большое горе,
Точно жернов, на шее повисло.
Это значит, что, стиснув зубы,
Я решила терпеть и ждать…
Чайки стонут тоскливо и грубо.
Ночь проходит.
Надо спать.
Соловки, 1937
***
Они летят, они летят на юг,
А я осталась,
Подстреленная птица на земле.
Я вижу молодость свою
В застывшей мгле…
На синем юге, на далеком юге,
Купаются в живительном огне
Мои крылатые подруги.
Какой холодный снег…
Колыма, 1940
Маме
Дойти, доползти, довлачиться,
Уткнуться в родные колени.
Уткнуться в родные колени
И плакать. Иль, может, молиться?
Одна мне отрада на свете,
Боли моей утоленье —
Уткнувшись в твои колени,
Плакать, как плачут дети.
Не имут мертвые сраму,
Погибшей — одно утешенье —
Священное имя Мама
Шептать у твоих коленей!
Колыма, 1940
ДОЧЕРИ
Ты цвела, золотой мой лютик,
Как цветок на стройном стебле.
Про тебя говорили люди,
Что легко ты пройдешь по земле.
Я легко тебя родила
И вскормила тебя без труда.
Оттого тебя и любила
Я легкой любовью тогда.
Но полмира легло между нами,
И приходишь ты только во сне.
Голубыми большими глазами
Ты светло улыбаешься мне.
И походкою быстрой и легкой
Это снится мне каждую ночь —
Темно-русой кивнув головкой,
Беззаботно уходишь прочь.
Нету голоса, нету силы
Воротить тебя, удержать…
Вот теперь тебя полюбила
Настоящей любовью мать.
МЫ ИДЕМ ИЗ БАНИ
Мы шли понуро, медленно, без слов.
Серели в сумерках цепочкой силуэты.
А на небе малиновым рассветом
Окрашивались стайки облаков.
Еще молчали сонные дома,
Был воздух тих и сказочно прозрачен…
Но безнадежно каменно и мрачно
Смотрела Соловецкая тюрьма.
И прежде чем войти в окованную дверь,
Мы все взглянули в радостное небо…
Да, жизнь — непонятый и нерешенный ребус,
Цепь горестных ошибок и потерь.
СУЗДАЛЬ
На золотом шелку небес
Лиловые клубятся тучи.
Раскинул паутину сучьев
Весенний обнаженный лес.
Горит парчовая заря.
На бледном золоте заката
Чернеет темная громада
Старинного монастыря.
Недвижен воздух. Силуэты
Мелькают галок и ворон.
До странности похоже это
На старый позабытый сон.
Четыре века в этой келье
Затворницы влачили дни,
На золотой закат глядели
Из этого окна они.
В ЭТАПЕ
Ели, мох да столбы верстовые
Сквозь решетку вижу из окна,
Да порой березки молодые
В завитках зеленого руна.
За окном бегут селенья, нивы,
Темные колышутся леса.
Прежнего смелей и горделивей
На реке белеют паруса.
И, впивая с нежностью и болью
Взглядом эту радость, этот блеск,
Думаю: ужель в таком приводе
Для меня нет места на земле?
1938
ПЕСНЯ
Нас уносит тюремный вагон
Сквозь поля, сквозь леса по этапу.
Жизнь и радость, как призрачный сон,
Убегают с полями на запад.
На пригорках мелькают дома,
В окна смотрят свободные люди,
Не нависла над ними тюрьма…
Поглядят на вагон — и забудут.
Нас уносит вагон на восток
Проторенной дорогой страданья.
Нашей жизни печальные строки
Мы допишем в печальном изгнаньи.
Быстро мчится тюремный вагон
Сквозь поля, сквозь леса по этапу.
Жизнь и радость, как призрачный сон,
Убегают с полями на запад.
1939
ЗАВИСТЬ
Они летят. Они летят на юг.
А я осталась,
подстреленная птица, на земле.
Я вижу молодость свою
В застывшей мгле.
На синем юге, на далеком юге
Купаются в живительном огне
Мои крылатые подруги.
Какой холодный снег…
Колыма, 1939
