Опубликовано: газета “Свободная Грузия”.
Автор: Елена Чачуа
Сегодня Грузия прощается со своей великой дочерью, выдающейся поэтессой Анной Каландадзе. Впрочем, прощается не только Грузия. С творчеством Анны Каландадзе знакомы многие – ее стихи переведены на русский, английский, французский, польский и другие языки мира.
Во второй половине прошлого века она вихрем ворвалась в грузинскую поэзию, вернув ей духовную нежность и чистоту. И на удивление тогдашнего читателя – в стихах Анны Каландадзе почти полностью отсутствовали официальная советская тематика и любовная лирика.
А если и звучали лирические интонации, то лишь в посвящениях историческим лицам: Святой Нино, Давиду Строителю… И ничего автобиографичного, типично женского.
Некоторые называли ее стихи – небольшие и филигранные – «натюрмортными», те, в которых автор обращается к цветам, деревьям и горам … Другие – молитвой и заклинанием, от которых веет ветерком старинных грузинских крепостей и храмов, страниц летописей и манускриптов… И поражаются редчайшей миссии Анны Каландадзе — возвращать человеку «утраченную божественность».
По ее словам, она никогда не испытывала творческого кризиса, творческих мук, за что благодарила Бога. Впрочем, не совсем так – однажды ей все-таки пришлось провести бессонную ночь в ожидании Музы. То было наказанием поэзией, которая спустя годы стала самой большой радостью, смыслом всей жизни.
А все началось с того, что маленькая Анна, гостившая в Гурии у своей тети, и ее кузены под вечер так расшалились, что женщина не выдержала, развела их по комнатам и дала каждому задание: написать стихотворение о Луне. Целую ночь Анна творила, а к утру с гордостью продемонстрировала мамиде первую пробу пера – двухкуплетное стихотворение «Полная луна», заслужив ее похвалу, может быть, в порядке поощрения.
Так или иначе, но именно тогда Анна «заразилась вирусом» поэзии, и с тех пор она и дня не могла прожить без строчки. Хотя многие в свое время советовали ей найти себя в другом деле, приобрести профессию, которая будет кормить. Но Анна осталась верна своему призванию и ни разу об этом не пожалела.
Нет, творческих мук она не ведала, а вот быт подчас донимал ее, заставляя спускаться с Олимпа, чтобы решать земные проблемы. Их, наверно, было немало, но одна почему-то врезалась в память.
Анна Каландадзе энергично переступала порог редакционного кабинета, а за ней тянулся ароматный шлейф пончиков. «Чувствуете? – негодующе вопрошала она. – Я вся пропахла пончиками. И нет на них никакой управы».
На «них» – это на руководителей кондитерской, которая находилась прямо под ее квартирой – и откуда чад от пончиков проникал во все щели. Мы пытались ей помочь, пересылали ее жалобы в соответствующие инстанции, просили чиновников разрешить проблему, писали критические материалы, но все безрезультатно. В итоге Анна Каландадзе смирилась – она устала бороться. Да и потом, сказала она, никто ведь ради меня не закроет кондитерскую… Впрочем, никто ради нее даже не установил нормальную вытяжку…
Зато там, на Олимпе, был живительный воздух. Там была Поэзия, которая, по словам Анны Каландадзе, помогала ей постоянно находиться в форме, сохранить молодость.
Как-то около редакции мы встретили нашу давнюю знакомую. «Как живите?», – задали тривиальный вопрос. «Прекрасно! До сих пор мучилась вопросом: старая я или молодая? А вчера мне исполнилось шестьдесят, и я, наконец, успокоилась, поняв, что старая», – говорила она, а глаза горели молодым задором.
Нет, она никогда не была старой, и, даже преодолев 80-летний рубеж, продолжала работать с такой творческой энергией, которая не всегда присуща даже молодым.
И только тяжелая болезнь сбила с привычного ритма.
«Анна —прекрасна, большой поэт, и ее язык, собственный, ведомый только ей, не меньше всего грузинского языка по объему и прелести звучания, – писала Белла Ахмадулина к 50-летию Анны Каландадзе, чьи стихи она любила переводить «в счастливом уединении», и всегда наслаждалась ими. – Анна была очевидна и воздушно чиста, и сколько Грузии сосредоточенно и свободно помещено в Анне! Ее страсть к родимой речи, побуждающая к стихосложению и специальным филологическим занятиям, все еще не утолена, склоняет ее к мучению, а нам обещает блаженство. Анна, когда живет и пишет, часто принимает себя за растения земли: за травинку, за веточку чинары, за соцветие магнолии, за безымянный стебелек. Что ж, она, видимо, из них, из чистейших земных прорастаний, не знающих зла и корысти, имеющих в виду лишь зеленеть на благо глазам, даже под небрежной ногой незоркого прохожего, — лишь зеленеть победно и милосердно. Пусть всегда зеленеет! Годы спустя, в Тбилиси, опять пришла Анна с букетиком фиалок—думайте, что метафора, мне все равно, но Анна и цветок по имени «иа» были в явном родстве и трудно отличимы друг от друга».
…Теперь фиалки несут Анне Каландадзе. И много других цветов. Цветов, с которыми она могла разговаривать и в которые могла перевоплощаться. Такое дано лишь Избранным…
Елена Чачуа
